Молодой, неопытный батюшка решил устроить разговор на сложные темы

31 557

Отец Алексий, двадцати семи лет от роду, свежеиспеченный выпускник Духовной Академии, был полон того чистого, горячего апостольского пыла, который случается лишь однажды — когда теоретические знания еще не столкнулись с гранитной прозой жизни. Назначенный на свой первый, старенький городской приход, он первым делом решил, что его миссия — сеять разумное, доброе, вечное не только с амвона, но и в более камерной обстановке. Так родилась идея воскресной школы для взрослых.

В своих мечтах он уже видел эту школу: небольшая, но интеллектуально заряженная группа прихожан, чинные беседы о Filioque, разбор трудов святителя Игнатия, глубокие вопросы о природе зла и свободе воли.

В первый день, войдя в скрипучий, пахнущий мелом и старым деревом класс приходского дома, он с энтузиазмом обвел взглядом свою паству. Десяток человек, в основном пожилые женщины, один солидный мужчина и суровый дедушка, похожий на ветхозаветного пророка в отставке.

«Ну что ж, начнем», — подумал он, потирая руки. Начал он, как и положено, с основ — с Символа Веры. Говорил вдохновенно, цитировал по-гречески, проводил параллели с арианской ересью.

Паства слушала благоговейно, кивая в нужных местах. А потом пришло время вопросов. Отец Алексий внутренне подобрался, ожидая первого каверзного вопроса о Троице. Первой руку, как на школьном уроке, подняла Анна Ивановна, женщина с лицом, выражавшим непреклонную решимость докопаться до самой сути вещей.

— Батюшка, вот у меня вопрос насущный, — начала она основательно.

— Я на той неделе в магазине порошок стиральный купила.

Немецкий. По акции. А он ведь басурманский, получается? Не грех ли им, таким порошком-то, белье стирать? А то я стираю, а на душе как-то неспокойно. Вдруг там в составе что-то такое неправославное?

Отец Алексий на мгновение замер с открытым ртом. Все его заготовленные цитаты из Василия Великого разлетелись, как воробьи. Он ожидал битвы с ересями, а его втянули в бытовую войну с импортной химией. Собравшись с мыслями, он попытался мягко улыбнуться.

— Анна Ивановна, чистота телесная — дело хорошее, и какой порошок вы используете, немецкий или рязанский, для спасения души значения не имеет. Главное, чтобы помыслы были чисты.

Анна Ивановна, казалось, была не до конца удовлетворена, но послушно кивнула и села, что-то помечая в своем блокноте.

«Порошок — можно (с чистыми помыслами)», — вероятно, писал ее внутренний секретарь. Отец Алексий решил сменить тактику и перейти к теме поста. Он начал рассказывать о его духовном смысле, о воздержании как инструменте для смирения плоти. Но тут его прервал солидный мужчина, представившийся Степаном Макарычем.

— Батюшка, вот вы про пост хорошо говорите. А у меня вопрос конкретный, практический, — сказал он деловито.

— У меня с прошлого года в морозилке косточка говяжья лежит, суповая. Так вот, если я в Великий пост сварю на ней борщ, а саму косточку есть не буду, а собаке отдам, — борщ-то постным будет считаться?

Косточка-то прошлогодняя, грех с нее, поди, уже выветрился? Отец Алексий почувствовал, как его богословское образование дает трещину.

Он пытался построить мост к небесам, а его прихожане настойчиво измеряли глубину земных луж.— Степан Макарыч, — начал он, стараясь сохранять терпение, — смысл поста не в кулинарных ухищрениях, а в добровольном самоограничении…

Но богословские тонкости тонули в житейском море. Следующий вопрос прилетел от тихой, похожей на божьего одуванчика, Марии Семеновны.

— Батюшка, родненький, помогите советом, — зашептала она, прижав руки к груди. — У меня кот Васька — умница, а не кот. Но одна беда — сосиски со стола ворует. Я его и ругаю, и стыжу, а ему хоть бы что. Так вот я и думаю, может, ему акафист какой почитать?

Нет ли у нас акафиста для исправления домашних животных от греха воровства?

Отец Алексий закрыл глаза. Акафист коту-воришке. Это было за гранью всего, чему его учили. Он представил, как его строгий профессор догматики услышал бы этот вопрос, и ему стало дурно.

С тихим вздохом он объяснил Марии Семеновне, что коты живут инстинктами, а не заповедями, и что акафисты лучше читать святым, а сосиски — просто убирать в холодильник.

Несколько недель занятия проходили в том же ключе. Он пытался говорить о высоком, а его спрашивали, можно ли освящать на Пасху диетические хлебцы, передается ли грех уныния через рукопожатие и можно ли ставить свечку за упокой тараканов, потравленных дихлофосом.

Отец Алексий начал отчаиваться. Его миссионерский корабль, казалось, сел на мель в болоте бытового суеверия.

Кульминация наступила в один из воскресных дней. В классе, как обычно, сидела его верная гвардия. Отец Алексий, уже смирившийся, рассказывал притчу о милосердном самарянине. И тут руку поднял тот самый суровый дед, похожий на пророка, который до этого молчал на всех занятиях, лишь изредка хмуря седые брови. Звали его Тихон Петрович.

«Ну, — подумал отец Алексий, — сейчас начнется. Сейчас он меня срежет каким-нибудь вопросом из канонического права». Тихон Петрович поднялся. В классе наступила тишина. Все уважали старика за его молчаливую основательность.— Батюшка, — сказал он неожиданно скрипучим, но твердым голосом. — Вот ты нам все правильно рассказываешь. А я вот что хочу спросить. Когда вы в храме на службе возглашаете «мир всем», — он сделал паузу, обводя всех строгим взглядом, — это и на соседа моего, Николая, тоже распространяется? Отец Алексий моргнул.— Ну да, Тихон Петрович, конечно. Мир всем — значит, всем без исключения.

Дед нахмурился еще больше.— Да? А если он, аспид, мне в том годе забор на полметра на мой огород передвинул? И собака у него лает по ночам, спасу нет. И здоровается через раз. На него тоже, значит, мир? И в этот момент отец Алексий вдруг замолчал. Потому что за этим наивным, почти смешным вопросом он внезапно увидел всю бездну и всю высоту христианства.

Он мог бы полчаса рассуждать о концепции агапе и всепрощения в трудах ранних отцов Церкви. Но что стоят все эти труды по сравнению с одним реальным, вредным соседом Николаем и необходимостью послать мир именно ему?

Этот простой, «нелогичный» вопрос оказался самым главным, самым богословским из всех, что он мог себе представить. Он пронзил всю его теоретическую шелуху и ударил прямо в сердце.

После того занятия отец Алексий шел домой другим человеком. Он думал не о невежестве своих прихожан. Он думал об их невероятной, кристальной искренности.

Ведь Анна Ивановна со своим «басурманским» порошком на самом деле спрашивала не о химии, а о том, как сохранить свой маленький мир в чистоте от зла.

Степан Макарыч с прошлогодней косточкой — не о кулинарии, а о том, где проходит граница честности перед Богом и совестью.

Мария Семеновна со своим котом — о любви ко всему живому творению. А Тихон Петрович… он задал главный вопрос всей Евангельской вести: как любить того, кого любить невозможно?

Он понял, что его миссия — не читать лекции. Его миссия — быть переводчиком. Переводить великие, непостижимые истины на простой, понятный язык сердца. Язык стиральных порошков, прошлогодних косточек и вредных соседей.

Он увидел в этой «небесной логике» не дремучесть, а отчаянную, живую попытку применить высокую веру к своей маленькой, конкретной жизни.

На следующем занятии он был другим. Он не начинал с высоких материй. Он просто сел за стол и сказал:

«Ну что, друзья, рассказывайте, с какими врагами — видимыми и невидимыми — вам пришлось сражаться на этой неделе?»

И полились рассказы. И отец Алексий слушал. И в каждом вопросе он теперь видел не невежество, а боль, надежду и любовь.

Тем вечером, выпив чаю, он подошел к окну и посмотрел на ночное небо, усыпанное звездами. Он улыбнулся. И, глядя на далекий, мерцающий огонек какой-то звезды, он сам себе, шепотом, задал совершенно «нелогичный» вопрос:

«Господи, а когда Ты смотришь на все это, на нас, суетливых, смешных, глупых… Ты, наверное, тоже улыбаешься?» И ему показалось, что далекая звезда в ответ подмигнула ему. 

Источник


Плохие новости из-за рубежа

Полюбившаяся читателям рубрика «Их нравы». 1. Девушка из Нью-Йорка снимает комнату размером 8 квадратных метров за 50 тысяч рублей в месяц. У неё там есть кухня, плита и раковина. Т...

ШОС, парад и золотой кумпол

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а США не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и в...

Обсудить