"Пили бы баварское"... Кто бы пил?

Почему появляются новости о личностях, пытающихся осквернить памятники и мемориалы ВОВ?

А всё просто. Ушло ощущение масштабности и чудовищности происходившего.

Ушли мурашки по коже от звука и вида нечеловеческой орды, пересекшей границу СССР в июне 41-го.

Высохли слёзы от потери близких, сожженных, замученных, растерзанных немецкими оккупантами.

Исчезло ощущение, когда находишься на краю гибели, когда любой шаг означал только одно - смерть.

Исчезло понимание и осознание, что почти ВСЯ Европа объединилась для того, чтобы уничтожить народы России, смять, удавить, сжечь всех и всё, превратить в рабскую прислугу оставшихся в живых.

Идеология, родившаяся в недрах Англии, а потом поразившая Германию и остальные страны (да-да, почти все страны Запада были заражены идеологией нацизма), была настолько людоедской, что одна мысль о её торжестве заставляла содрогаться.

Некоторые вьюноши и девицы забыли, чем они обязаны дедам, прадедам и прапрадедам.

И я лично считаю, что ВСЕ школьники России и Беларуси ДОЛЖНЫ так или иначе, по той или иной госпрограмме, посетить с экскурсией Брестскую крепость, Хатынь или иные мемориальные памятники Великой Отечественной войны.

И вот эти фотографии должны видеть при изучении истории Великой Отечественной войны. Пусть хоть 100, хоть 200 лет пройдёт. Потому что тогда мы прошли по краю пропасти между жизнью и тотальной смертью.

(Кстати, интересный вопрос: почему немцы снимали это?

И почему укронацисты делают то же самое, упиваясь своей шизофренической жестокостью?)

Гитлер

"Славяне должны работать на нас, а в случае, если они нам больше не нужны, пусть умирают. Прививки и охрана здоровья для них излишни. Славянская плодовитость нежелательна ... образование опасно. Достаточно, если они будут уметь считать до ста... Каждый образованный человек — это наш будущий враг.

Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять этим народом с железной решимостью".

"Если русские, украинцы, киргизы и др. будут уметь читать и писать, это может нам только повредить".

"После столетий хныканья о защите бедных и униженных наступило время, чтобы мы решили защитить сильных против низших. Это будет одна из главных задач немецкой государственной деятельности на все время — предупредить всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами дальнейшее увеличение славянской расы. Естественные инстинкты повелевают всем живым существам не только завоевывать своих врагов, но и уничтожать их. В прежние дни прерогативой победителя было уничтожать целые племена, целые народы".

Геббельс

«Они (русские) бесчувственны, словно животные. Лишения и нищета — обычные условия их существования, и потому русские не так уж сильно цепляются за жизнь. Жизнь простого человека там ценится меньше, чем велосипед. Высокая рождаемость позволяет быстро восполнить любые потери. Русские обладают примитивным упорством, которое не следует путать с храбростью. Храбрость – это мужество, вдохновленное духовностью. Упорство же, с которым большевики защищались в своих ДОТах в Севастополе, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений или воспитания. Русские были такими всегда, и скорее всего всегда такими останутся».

Гиммлер

"В наши задачи не входит германизация Востока в том смысле, как это понималось раньше, т. е. германизация, заключающаяся в обучении населения немецкому языку и немецким законам; мы хотим добиться того, чтобы на Востоке жили исключительно люди чистой немецкой крови".

"Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха. Мы возьмем от других наций ту здоровую кровь нашего типа, которую они смогут нам дать. Если в этом явится необходимость, мы прибегнем к отбиранию у них детей и воспитанию их в нашей среде. Вопрос о том, процветает ли данная нация или умирает с голоду, интересует меня лишь постольку, поскольку представители данной нации нужны нам в качестве рабов для нашей культуры; в остальном их судьба не представляет для меня никакого интереса".

"Если десять тысяч русских баб упадут от изнеможения во время рытья противотанковых рвов, это будет интересовать меня лишь в той мере, в какой будет готов этот противотанковый ров для Германии. Мы должны понять, что в Германии 6 или 7 миллионов иностранцев. Они не представляют никакой опасности до тех пор, пока мы принимаем суровые меры по каждому пустяку".

"Нам противостоит население в 180 миллионов, смесь разных рас, даже имя которых непроизносимо и внешность которых такова, что любой может их пристрелить без всякой жалости или эмоций...

Мы, германцы, являемся единственными людьми в мире, которые относятся к животным справедливо, и мы - те, которые будут справедливо относиться к этим недочеловекам. Однако заботиться о них или давать им какие-то идеалы есть преступление против нашей крови…"

Борман

"Славяне должны на нас работать. Если они нам более не нужны, они могут умереть. Поэтому обязательные прививки и медицинское обслуживание немецкими врачами представляются излишними.

Рост славянского населения является нежелательным".

Розенберг

"Видимо, если подчинить себе эти народы (народы, населяющие территорию СССР), то произвол и тирания будут чрезвычайно подходящей формой управления".

Геринг

"Вы посланы туда, не для того, чтобы работать на благосостояние вверенных вам народов, а для того, чтобы выкачать все возможное.

...Я намереваюсь грабить и именно эффективно. Все, что может быть пригодно для немцев на Востоке, должно быть молниеносно извлечено и доставлено в Германию".

"Мы лишаем правовой защиты врагов народа... Мы — национал-социалисты — сознательно выступаем против фальшивой мягкости и фальшивой гуманности... Мы не признаем заумных адвокатских выдумок и хитроумных юридических тонкостей".

Рейхенау

Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью.

Пишет Александр Верт, корреспондент газеты "Санди таймс" и радиокомпании Би-би-си:

"В Умани я долго разговаривал с двумя здешними девушками, Валей и Галиной, которым удалось вернуться из Германии. Валя, невысокая 20-летняя брюнетка, ещё всего два года назад была, очевидно, хорошенькой, но сейчас она была совершенно сломлена и выглядела маленьким, запуганным зверьком. Чтобы выбраться из Германии, она подставила руку под нож льнорезки, и у нее отрезало четыре пальца. Вот что она рассказала:

«В 2 часа утра 12 февраля 1942 года к нам домой пришли украинские полицаи и несколько немцев-жандармов в зеленых мундирах и меня под конвоем отвели в школу № 4. Отсюда меня и многих других девушек повезли в 5 часов утра на железнодорожном станцию и посадили в товарные вагоны. Всего нас было семьдесят человек...

Мы долго ехали, потом попали в какой-то город, где нас отправили в лагерь. Всех женщин заставили раздеться догола и послали на дезинфекцию. Затем, не доезжая до Мюнхена, нас высадили и повезли в деревню, которая называлась Логов. Там мы жили в лагере, пока не приехал фабрикант и не забрал нас всех на льночесальную фабрику. Нас поселили в бараках при фабрике — это тоже было что-то вроде лагеря. Немного дальше жили французские и бельгийские военнопленные, а в другой части лагеря польские и еврейские девушки. В этом лагере я пробыла семь с половиной месяцев. Мы вставали в 5 часов утра и натощак работали до 2 часов дня. Потом нам давали по две ложки вареной репы и по ломтю хлеба из опилок и других заменителей муки. После этого приходила вторая смена, работавшая до 11 -12 часов ночи. На ужин мы получали по три или четыре маленьких печеных картофелины и чашку эрзац-кофе — это было все наше питание.

Немцы на фабрике были очень грубы. Как-то раз меня избила немка. Я сказала ей, что машина не в порядке. Она ударила меня по лицу и начала бить кулаками, как будто я была в этом виновата.

В другой раз, когда машина испортилась, мастер тоже стал бить меня, назвав проклятой большевичкой. Он бил и бил меня, а я плакала.

Там было столько льняной пыли, что приходилось весь день жечь электрический свет. Это было страшно унылое место. Денег нам не платили совсем. Мне все это до того опротивело — и пыль, и скверная еда, и побои, и пришедшая в лохмотья одежда (нам не выдавали никакой спецодежды), и оскорбления, и холодный, презрительный вид, с каким немцы разговаривали с нами и смотрели на нас, словно мы не люди, — так мне все это опротивело, что нервы мои уже не выдерживали. Около фабрики рос дикий чеснок, мы собирали его и натирали им десны, потому что у всех нас началась цинга и стали выпадать зубы. Но как-то пришел директор и заявил, что жевать чеснок запрещается, потому что он, директор, не выносит чесночного запаха. Другой скандал из-за чеснока случился как-то раз на железнодорожной станции, куда нас каждую неделю гоняли разгружать уголь. Один из мастеров увидел, что я жую чеснок, и ударил меня ногой в колено и стал бить по лицу, но другие девушки начали на него кричать, и ему пришлось прекратить избиение. У меня так было тяжело на сердце, что в тот день мне хотелось броситься под поезд, но я вспомнила своих родителей, и мне стало их жаль. Иногда я думала, что можно попытаться, чтобы кто-нибудь из бельгийцев или французов сделал меня беременной, — беременных девушек иногда отправляли домой. Но даже сама мысль об этом была мне противна - что я - животное, что ли, чтобы родить ребенка от какого-то чужого? Я была девушкой, и что сказали бы мои родители, если бы я вернулась домой в таком положении?

Я не бросилась под поезд, но отчаяние мое росло с каждым днем. Я знала, что если не сделаю чего-нибудь, то погибну медленной смертью. И тогда в одно прекрасное утро, без всякогоп редварительного обдумывания я это сделала. Мне это пришло в голову как-то сразу. Я работала на машине с большим ножом, который двигался вверх и вниз, перерезая волокна льна. И, не успев ничего подумать, я вдруг подставила под нож руку. Я не потеряла сознания, я была тогда еще довольно выносливой. Я просто закрыла глаза, а когда это случилось, мне было страшно посмотреть. Тогда я позвала работавшую рядом со мной немку. Она закричала и побежала за мастером. Это был толстый светловолосой человек лет тридцати восьми, совсем глухой, и ей пришлось долго растолковывать ему, что произошло. Он прибежал, и меня доставили на медпункт, где мне наложили жгут и перевязали рану. Мастер очень беспокоился: в тот день ожидалась какая-то комиссия, которая должна была осмотреть фабрику, и он думал, что у него могут быть неприятности. Потом несколько французов и бельгийцев отвели меня в наш барак. Когда меня туда доставили, я была почти без сознания. Директор еще ничего не знал. Мастер пошёл к нему докладывать, и директор приказал послать за санитарной машиной, чтобы отвезти меня в больницу в Мюнхен, в 16 км от нас. Я пробыла там около месяца, а затем директор потребовал, чтобы меня прислали обратно на фабрику. Он уговаривал меня остаться, обещал назначить одной из начальниц лагеря. Не знаю в точности, какую цель он этим преследовал, — думаю, ему не хотелось платить за мой проезд до Украины. Так он продержал меня целых четыре месяца".

... Всё забыли. На всё наплевали.

Уже внучки и правнучки готовы распластаться перед нацистскими идеями, нацистскими символами и фюрерами, позабыв напрочь, как обращались нацисты с покорёнными людьми, как унижали и убивали. Как поступали с их же бабушками!!!

Мерзость! Мерзость! Мерзость невероятная!