«Происхождение украинского сепаратизма»

8 (18) января 1654 года на знаменитой Переяславской раде, представители запорожского казачества во главе с гетманом Богданом Хмельницким, было принято всенародное решение об объединении территорий Войска Запорожского с Русским царством на правах автономии, закреплённой присягой на верность царю Алексею Михайловичу. В последние годы на Украине в силу современных политических событий, историки и политики считают эти события захватом украинских земель Россией. И это понятно, ведь новая власть старается оправдать свою легитимность, в том числе – и в исторической перспективе.

В книге Николая Ивановича Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма», совершенно иначе оценивается историю присоединения Украины к России, и роль в этих событиях украинского казачества. Козаки оказали народу Украины столь дурную услугу, что её последствия аукаются до сих пор. Книга была издана им на собственные средства в 1966 году и отпечатана то ли в Мадриде, то ли в Нью-Йорке. Первое время после выхода работа оставалась практически неизвестной широкой публике. Существует версия, что большая часть тиража книги вскоре после её поступления в продажу была скуплена украинскими националистами и уничтожена. До настоящего времени работа Николая Ульянова является, фактически, единственным научным исследованием на тему украинского сепаратизма. В постсоветской России работа Н.И. Ульянова выдержала три издания - в 1996, 2004 и 2007 года.

Ниже фрагменты этой книги, из главы «Захват Малороссии казаками». Кто не понял хищной природы казачества, кто смешивает его с беглым крестьянством, тот никогда не поймёт ни происхождения украинского сепаратизма, ни смысла событий, ему предшествовавшего, в середине 17 века. А событие это означало ни что иное, как захват небольшой кучкой степной вольницы огромной по территории и народонаселению страны.  В середине 16 века король Речи Посполитой Стефан Баторий ввёл так называемый «реестр»- список тех казаков, которых польское правительство приняло к себе на службы для охраны окраинных земель от татарских набегови «даровал запорожским казакам город Терехтемиров с монастырем и перевозом» в Киевском воеводстве, расположенный на Днепровском берегу с землями до Чигирина. Была построена крепость, ставшая неформальной столицей реестрового козацтва. Здесь размещались зимние квартиры, арсенал, госпиталь и приют для раненых, искалеченных и старых одиноких казаков. В Терехтемирове принимали послов, выбирали гетманов, хранили всяческие припасы." Строго ограниченные числом, доведённым с течением времени до 6000, подчинённые польскому коронному гетману и получившие свой войсковой и административный центр реестровые козаки наделены были известными правами и льготами. 

Советским историкам это дало материал для бесконечных рассуждений о «расслоении», об «антагонизме». Но антагонизм существовал не в казачьей среде, а между казаками и холопами. В Запорожье, как и в самой Речи Посполитой, холопов презрительно называли «чернью». Это те, кто убежав от панского ярма, не в силах оказался преодолеть своей хлеборобной мужицкой природы и усвоить казачьи замашки, казачью мораль и психологию. Им никогда не отказывали в убежище, но с ними никогда и не считались.

Реестровая реформа не только не встречена была враждебно на «низу», но и окрылила всё степное гауляйтерство; попасть в реестр и быть причисленным к «лыцарству» стало мечтой каждого запорожского молодца. Вчерашняя разбойничья вольница, сделавшись королевским войском, призванным оберегать окраины Речи Посполитой, возгорелась мечтой о некоем почётном месте в панской республике; зародилась та идеология, которая сыграла потом столь важную роль в истории Малороссии. Она заключалась в сближении понятий «козак» с понятием «шляхтич». Сколь смешной ни выглядела эта претензия в глазах тогдашнего польского общества, козаки упорно держались её. Скапливая богатства, обзаводясь землёй и слугами, верхушка козачества и в самом деле стала приближаться экономически к образу и подобию шляхты. Известно, что у того же Богдана Хмельницкого было земельное владение в Субботове, дом и несколько десятков челяди. К середине 17 века казачья аристократия по материальному достатку не уступала мелкому и среднему дворянству. Ей не хватало только шляхетских прав. Вот тут-то и начинается драма!

Украинская националистическая и советская марксистская историографии до того затуманили и замутили картину казачьих бунтов конца 16 и первой половины 17 века, что простому читателю трудно бывает понять их подлинный смысл. Меньше всего подходят они под категорию «национально-освободительных» движений. Национальной украинской идеи в то время и в помине не было. Но и «антифеодальными» их можно назвать лишь в той степени, в какой принимали в них участие крестьяне, оказавшиеся там в поисках избавления от крепостнической зависимости и притеснения за веру Православную.

Крестьянство изнемогало под бременем налогов и барщины; никаких трудов не хватало оплачивать непомерное мотовство и роскошь панов. Удивительно ли, что оно было готово на любую форму борьбы со своими угнетателями? Ярость хлопов в борьбе с поляками всегда нравилась козачеству и входила в его расчёты. Численно козаки представляли ничтожную группу; в самые хорошие времена она не превышала 10000 человек, считая реестровых и сечевиков вместе. Они никогда не выдерживали столкновений с коронными войсками Ржечи Посполитой. Уже в самых ранних казачьих восстаниях наблюдается стремление напустить прибежавших за пороги мужиков на замки магнатов. Выступлений мужиков поляки боялись гораздо больше, чем козатства.

Запорожцам предстояло рано или поздно либо быть раздавленными польской государственностью, либо примириться с положением особого воинского сословия, если бы не грандиозное всенародное восстание 1648 года, открывшее козачеству возможности, о которых оно могло лишь мечтать. «Мне удалось совершить то, о чём я никогда и не мыслил», – признавался впоследствии Хмельницкий. Чего в течение полустолетия не могло добиться ни одно казачье восстание, было в несколько недель сделано «презренным мужичьём» – панская власть на Украйне была сметена, точно ураганом. Всему польскому государству был нанесён удар, повергший его в состояние беспомощности. Казалось, ещё одно усилие – и оно рухнет. Польша лежала у ног Хмельницкого. Народ инстинктивно это чувствовал и горел желанием довести дело победы до конца. К Хмельницкому со всех сторон неслись крики: «Пане Хмельницкий, веди на ляхив, кинчай ляхив!». Но тут-то и выяснилась разница между чаяниями народа и устремлениями козачества. Повторилось то, что наблюдалось во всех предыдущих восстаниях, руководимых козаками: циничное предательство мужиков во имя специально козачьих интересов.

Возглавивший волею случая ожесточённую крестьянскую войну, Хмельницкий принял сторону иноземцев и иноверцев-помещиков против русских православных крестьян. Он вступил в переговоры с поляками насчёт избрания короля, послал на сейм своих представителей, дал торжественное обещание повиноваться приказам нового главы государства и в самом деле прекратил войну, отступив к Киеву по первому требованию короля Яна Казимира. Для хлопов это было полной неожиданностью. Но их ждал другой удар: ещё не достигнув Киева, где он должен был дожидаться посланников короля, гетман сделал важное политическое заявление, санкционировавшее существование крепостного права в Малой России. Мужиков возвращали опять в то состояние, из которого они только что вырвались. Измена продолжалась и при новом столкновении с Польшей, в 1649 году. Когда крестьянская армия под Зборовом наголову разбила королевское войско, Хмельницкий не только не допустил пленения короля, но преклонил перед ним колени и заключил договор, который был вопиющим предательством народа малороссийского и правобережного. По этому договору Украина оставалась по-прежнему под польской властью, а об отмене крепостного права не было сказано ни слова. Зато козачество возносилось на небывалую высоту: состав его увеличивался до 40000 человек, которые наделялись имуществом и дополнительными правами.

Но зборовским условиям так и не пришлось стать действительностью. Крестьяне вилами и дубинами встречали панов, возвращавшихся в свои имения. Гетману пришлось во исполнение договора карать ослушников смертью, рубить головы, вешать, сажать на кол, но огонь восстания от этого не утихал. Казни раскрыли народу глаза на суть Богдана Хмельницкому, и ему, чтобы не лишиться окончательно престижа, ничего не оставалось, как снова возглавить народное ополчение, собравшееся в 1652 году для отражения очередного польского нашествия на Украйну.

Москва, как известно, не горела особым желанием присоединять к себе Украину. Она отказала в этом Киевскому митрополиту Иову Борецкому в 1625 году, не спешила отвечать согласием и на слёзные челобитья Хмельницкого, просившего неоднократно о подданстве. Это надо иметь в виду, когда читаешь жалобы самостийных историков на «лихих соседей», не позволивших будто бы учредиться независимой Украине в 1648-1654 годах. Ни один из этих соседей – Москва, Крым, Турция – не имели на неё видов и никаких препятствий её независимости чинить не собирались. Что же касается Польши, то после одержанных над нею блестящих побед, ей можно было диктовать любые условия. Не в соседях было дело, а в самой Украйне. Там попросту не существовало в те дни идеи «незалежности», а была лишь идея перехода из одного подданства в другое. Но жила она в простом народе – тёмном, неграмотном, непричастном ни к государственной, ни к общественной жизни, не имевшем никакого опыта политической организации. Всё же руководство Украиной сосредотачивалось тогда в руках козачьей аристократии. А эта не думала ни о независимости, ни об отделении от Польши. Её усилия направлялись как раз на то, чтобы удержать Украину под Польшей, а крестьян под панами любой ценой. Удивительно ли, что измученный изменами, изверившийся в своих вождях народ усматривал единственный выход в московском подданстве? Многие, не дожидаясь политического разрешения вопроса, снимались целыми сёлами и поветами и двигались в московские пределы. За каких-нибудь полгода Харьковщина –  заселилась переселенцами из польского государства.

Такое стихийное тяготение народной толщи к Москве сбило планы и расстроило всю игру козаков. Противостоять ему открыто они были не в силах. Стало ясно, что народ пойдёт на что угодно, лишь бы не остаться под Польшей. Надо было либо удерживать его по-прежнему в составе Ржечи Посполитой и сделаться его откровенным врагом, либо решиться на рискованный маневр – последовать за ним в другое государство и, пользуясь обстоятельствами, постараться удержать над ним своё господство. Избрали последнее. То был критический момент в жизни козачьей старшины, и можно понять нервозность, с которой она старалась всеми способами получить от царских послов документы, гарантирующие казачьи вольности. Не будем здесь вдаваться в рассмотрение самостийнической легенды о так называемой «переяславской конституции», о «переяславском договоре»; она давно разоблачена. Всякого рода препирательства на этот счёт могут сколько угодно тянуться в газетных статья и памфлетах – для науки этот вопрос ясен. Источники не сохранили ни малейшего указания на документ, похожий хоть в какой-то степени на «договор». В Переяславле в 1654 году происходило не заключение трактата между двумя странами, а безоговорочная присяга малороссийского народа и козатства царю московскому, своему новому суверену.

До 1648 года козачество было явлением посторонним для Украины, жило в «диком поле», на степной окраине, вся же остальная Малороссия управлялась польской администрацией. Но в дни восстания польская власть была изгнана, край оказался во власти анархии, и для козаков появилась возможность насаждать в нём свои запорожские обычаи и своё господство. Если искать в тогдашней Малороссии подобия управления, то это было вернее всего то, что принято называть «законами военного времени», то есть – воля начальника армии или воинского отряда, занимавшего ту или иную территорию. В силу своего военного опыта и организованности козаки завладели всеми важными постами в народном ополчении, придав ему своё запорожское устройство: подразделения, обозначения, свою субординацию. Выработанная и сложившаяся в степи для небольшой самоуправляющейся военно-разбойничьей общины, система эта переносилась теперь на огромную страну с трудовым оседлым населением, с городами, знавшими магдебургское право. Как действовала она на практике, мы не знаем, но можно догадываться, что «практика» меньше всего руководствовалась правовым сознанием, каковое не было привито степному «лыцарству», воспитанному в антигосударственных традициях. Но в учёной литературе поднят с некоторых пор вопрос: неужели козаки, пришедшие в московские подданство в качестве фактических хозяев Малороссии, так-таки ни разу не пожалели об утрате своего первенствующего положения?

Хмельницкий знал, что ни на какое умаление своих суверенных прав Москва не пойдёт; а выдвигать идею гетманской власти значило покушаться на её верховные права. Всякая заминка и деле воссоединения могла дорого обойтись Богдану и козачьей верхушке, ввиду категорического требования народа, не желавшего ни о чём слышать, кроме присоединения к Москве. Гетман и без того замаран был своей крепостнической полонофильской политикой. Он мог разом лишиться всего, что с таким трудом завоевал в течение шести лет.

Нам сейчас ясно, что, если бы московское правительство лучше разбиралось в социальной обстановке тех дней, оно могло бы совершенно игнорировать и гетмана, и старшину, и всё вообще козачество, опираясь на одну народную толщу, что и сделал Путин с Запорожской и Херсонской областями в наше время. Старшина это отлично понимала, и этом объясняется её скромность и сговорчивость в Переяславле. Она не оспаривала царского права собирать налоги с Малороссии. Единственное, о чём просил Хмельницкий, это чтобы сбор податей в царскую казну предоставить местным людям, дабы избежать недоразумений между населением и московским чиновниками, непривычными к малороссийским порядкам и малороссийской психологии. Москве эта просьба показалась вполне резонной и была удовлетворена без возражений. Боярам, конечно, в голову не приходилось, какое употребление сделают из неё козаки. Оставаясь верными своей степной природе добычников, они никогда не приносили реальных, практических выгод в жертву отвлечённым принципам. «Суверенные права», «национальная независимость» не имели никакой цены в сравнении с фактической возможностью управлять страной, распоряжаться её богатствами, расхищать земли, закабалять крестьян. О национальной независимости они даже не подумали потому, что в то время никто не знал, что с нею делать, так и по причине крайней опасности этой материи для казачьего благополучия. В независимой Украйне козаки никогда бы не смогли превратиться в правящее сословие, тем более – сделаться помещиками.

Революционное крестьянство, только что вырвавшееся из панского ярма и не собиравшееся идти ни в какое другое, хлынуло бы целиком в козаки и навсегда разрушило привилегированное положение этого сословия. Но козачество не для того наполнило половину столетия бунтами во имя приобретения шляхетских прав, не для того прошло через кровавую эпопею хмельничины, чтобы так просто отказаться от вековой мечты. Оно избрало самый верный метод – как можно меньше говорить о ней. Хлопоча о сословных козачьих правах, Богдан с товарищами думал о гораздо большем – об удержании захваченной ими реальной власти. Хитрость их в предупреждении подозрений сказалась в безоговорочном признании установившегося во время восстания порядка на Украине как временного. На самом деле, это был тот порядок, о котором они мечтали и который намерены были удерживать всеми средствами. Стремились только выиграть время, получше изучить московских политиков, проникнуть в их замыслы и узнать их слабые места.

Когда царское правительство допустило несколько ошибок, способствовавших укреплению положения Богдана Хмельницкого, обстановка для него стала складываться благоприятно. С этих пор он и мысли не допускал о временности гетманского режима, но учинился таким неограниченным властителем в Малороссии, каким никогда не был и польский король. Из предводителя казачьего войска он сделался правителем страны. Что же до русского царя, то его административный аппарат попросту не был допущен в Малороссию до самого 18 века. Власть на Украйне оказалась узурпированной.

Такое повторилось в 1917 году и после 1991 года. Мы свидетели и участники вразумления того враждебного России и самому  себе, что выросло с времен Переяславской Рады до наших дней. Полный набор измены, двурушничества, продажа национальной идентичности и веры предков. Одно слово Вильне козатство. Хочешь его уничтожения, не мешай им самоубиваться.