Кино про главное русское умение. На «Балканский рубеж» приходят папы, мамы, менеджеры, слесари, юристы и журналисты. А выходят — русские.

Настоящее кино меняет человека. Ты заходишь в зрительный зал одним, а выходишь другим.

Искусство вообще — это возможность эмоционально пережить опыт, который в обычной жизни тебе недоступен. Настоящее произведение искусства — это всегда инициация. Это всегда смерть старого тебя и рождение нового.

Настоящее кино — это танк, который едет по тебе, ломая каждую косточку, превращая в ничто то, что ты так в себе любил и ценил. В настоящем кино ты всегда убит…

Зрители приходят на «Балканский рубеж» разными, а выходят с него одинаковыми.

Они приходят шумными, суетливыми, заботливыми. Рассаживаются по местам, чем-то шуршат, шмыгают носом, разговаривают друг с другом и по телефону. А потом гаснет свет, и с экрана на них — и по ним — едет их смысл жизни. Как танк.

Потому что русский смысл жизни — это именно танк. Он едет, стреляет и давит фашистов… И когда приходит время покидать зал, люди выходят тихо. Никто не шепчется, никто не шуршит и не жует.

На «Балканский рубеж» приходят папы, мамы, менеджеры, слесари, юристы и журналисты. А выходят — русские. Как с Куликова поля, на которое пришли москвичи, ярославцы, ростовцы, а уходили уже русские.

Почему так происходит?

Наверное, потому что мы сразу же начинаем верить в то, что видим на экране.

Мы верим в происходящее, ведь внутри нас уже давно существует ожидание того, что нам предстоит увидеть. Ожидание, встроенное в наш культурный код. Оставшееся еще от предков — такое же, как немецкие мины в наших морях, затонувшие корабли, еще не извлеченные из земли бомбы и снаряды.

Мы знаем о них. Мы их чувствуем. Мы ждем и чувствуем их, а они — ждут и чувствуют нас, лежа вперемешку с прахом наших дедов и прадедов.

Первые же кадры «Балканского рубежа» — с американскими бомбардировщиками, летящими в ночи на Белград, — вызывают странный эффект дежавю. Мы словно это где-то уже видели.

И да — мы видели.

Это летят потомки черных фашистских «штук». Их дети. Их правнуки. Мы же всегда знали, что когда-нибудь они прилетят, разве нет? Разве не об этом нам шептали заплывшие подмосковные окопы?

И вот они — на экране. Они летят в небе над Югославией: черные колдовские птицы, придуманные злыми заморскими колдунами. А сами они, эти лощеные джентльмены в галстуках, упиваются своим могуществом и возможностью надругаться над правдой на глазах у всех.

 

«Если Бога нет, то все позволено», — сказано у Достоевского.

«Если России нет, то все позволено» — это политическая доктрина заморских колдунов. И тогда, в 1999-м, у них был праздник вседозволенности. Праздник Черной Неправды.

Со всем, что они так любят: ритуальными гекатомбами, детскими трупами, бандами, изнасилованиями и лицемерными причитаниями на международных трибунах, сквозь которые только глухой не мог расслышать мерзкое торжествующее хихиканье.

Они действительно торжествовали. Воздвигали себе храмы из человеческих черепов. Готовились повторить то же самое — но уже не только в Югославии.

И в этом самом черном дне Россия вдруг делает то, что должна. То, что превращает нас в счастливцев.

Ведь наш смысл существования, наше предназначение, наша судьба — бить фашиста. Спасать мир. Делать свое русское дело. То, для чего мы рождены. То, к чему нас вела вся наша история. То, что мы умеем делать лучше, чем кто-либо.

Вставать на пути у черных колдунов и превращать их магию, которой они так кичатся, — в ничто. Быть костью у них в горле. Быть для них страхом, напоминанием о расплате, о том, что Бог — есть, а сила — в правде.

Это то, для чего мы терпим, к чему готовимся, во что верим и на что надеемся. Это то, ради чего мы — не такие как все.

 

Счастье от приштинского броска, от марша через Рокский тоннель, от Вежливых людей в Крыму — оно не от того, что мы кого-то наказали, что-то получили, отняли или присоединили. Хотя все это, конечно, очень важно.

Это счастье от того, что именно в такие моменты мы — не просто так, не сами по себе, не как попало, а такие, какими нас задумал Господь.

И значит все то, что было подготовкой к этим моментам: ежедневная трудная кропотливая работа, с неурядицами, ворами, дураками и дорогами, — все это имело смысл.

Спасенный мир, как правило, встречает нас цветами. «Как дедов в 1945-м!» — говорит в фильме русский солдат на броне БТРа, плетущегося по запруженной сербами улице Приштины. Цветы — это приятно, но это совсем не главное.

Главное — это внезапное узнавание себя в зеркале истории, скажем в образе своего деда. Осознание себя наследником, продолжателем и воплощением идеалов нашего народа и его героев. Через дедов и прадедов — до самого Ильи Муромца, воплощения защитника и идеи Доброй Силы.

Впрочем, в фильме показаны и наши собственные страхи. Наш страх — это предательство в Москве. Власть, которая не дает нам быть самими собой — теми, кем мы рождены, и теми, какими хотим быть.

А еще этот фильм обязательно надо переводить на другие языки и показывать в Европе и США. Не для того, чтобы перевоспитывать там кого-то. А чтобы они там знали, что мы о них думаем. И почему некоторые вещи мы с ними не обсуждаем.

 

Я уже неоднократно говорил о значении молчания и тишины в нашей культуре. То, какими тихими выходят после сеанса наши люди, — говорит о многом. Эта тихость — эхо принятого решения.

И если есть, чего на этом свете стоит по-настоящему бояться нашим уважаемым партнерам, — то это не лавровскую фразу из двух слов и даже не путинское «Вы хоть понимаете теперь, чего вы натворили?» Если уж Западу чего и бояться, то, пожалуй, этой вот тишины русского человека.

Автор: Роман Носиков