Он между нами жил...

Впервые он появился в нашем храме то ли в конце 1980-х, то ли в начале 1990-х годов. Когда именно — не помню. Да, по правде сказать, просто не знаю. Мы заметили его появление не сразу. А еще позднее узнали, что этот паренек работает то ли медбратом, то ли санитаром в какой-то больнице или поликлинике и что зовут его Павлом. Он был небольшого роста, бедно одет, да вдобавок прихрамывал.

Павел, как говорится, прибился к нашему храму. Мы постоянно видели его то с метлой на церковном дворике, то идущим от колонки с ведрами в руках. А по весне — с лопатой на заснеженной крыше храма. И так продолжалось дни, месяцы, годы. Павел охотно выполнял любую работу. Требовалось ли заменить перегоревшую лампочку, соскоблить с полов воск, начистить до блеска ризы и подсвечники, наколоть дров — Павел был тут как тут. 

Приходя в храм, мы всегда встречали его. А когда уходили из храма, он все еще оставался в нем, то ли для того, чтобы помочь закрыть его, то ли для того, чтобы остаться в нем на ночь в качестве сторожа. Пожалуй, к нему как нельзя лучше подходили евангельские слова о том, что он «был всем слуга». Как только настоятелю отцу Серафиму, или второму священнику отцу Виктору, или старосте Алле Андреевне, или кому-нибудь из уборщиц или свечниц требовалась помощь, Павел являлся по первому зову и брался за любое дело, которое ему поручали.

По правде говоря, исполнительностью и безотказностью Павла иногда злоупотребляли. Например, однажды, когда в храм привезли дрова, Павлу поручили сложить их в сарай. Он занимался этим весь вечер под проливным дождем, а помочь никто и не подумал. В это время на церковной кухне справляли чьи-то именины. Павел так и не успел убрать все дрова. А наутро оказалось, что ночью кто-то украл часть оставшихся на улице дров. Староста Алла Андреевна строго отчитала Павла и даже пригрозила взыскать с него стоимость пропавших дров. Он стоял молча, с виноватым видом, не пытаясь оправдываться. А потом пошел выполнять очередное ее поручение.

Я оказалась случайной очевидицей этой сцены и не придала ей тогда никакого значения. Ну кто же не знает нашу Аллу Андреевну, бывшую убежденную коммунистку-активистку, а ныне такую же убежденную активистку, только уже церковную? И, зная это, стоит ли удивляться, что у нее такой воинственный характер, что общение с ней становится настоящим испытанием на терпение, смирение и любовь? Зато благодаря ее трудам наш храм и снаружи, и внутри выглядит как игрушечка... А что говорят, будто некоторые побаиваются заходить в него после случайной встречи с Аллой Андреевной, так это — явный поклеп. Ведь человек она, как говорится, хоть и горячий, да отходчивый. И по-своему любила Павла, или Пашку, как она его чаще называла.

Прошли годы. За это время в храме сменилось много работников и прихожан. А Павел остался верен нашему храму, был все таким же безотказным и исполнительным. Казалось, что стремление помогать всем было чертой его характера. Не раз приходилось мне видеть, как он помогает взобраться или спуститься по церковной лестнице какой-нибудь полуслепой старушке. Или мастерит для этой самой лестницы новые, более удобные перильца. Или кормит голодную кошку, которую кто-то подбросил к храму. 

Мало того, мы замечали, что наши потрепанные ноты вдруг оказывались аккуратно подклеенными. А рассыпавшийся по листочкам ветхий старинный Октоих спустя четыре недели «вернулся» на клирос переплетенным. Разумеется, это сделал Павел, причем без всяких просьб со стороны регента или псаломщицы. Стыдно сказать, но мы воспринимали это как должное. И никто из нас даже не сказал Павлу спасибо за то, что он починил наши книги.

Лет через десять после того, как Павел появился в нашем храме, он был рукоположен во диакона. К тому времени в городе открыли несколько новых церквей. И вот наш второй священник отец Виктор был переведен в один из таких новых храмов настоятелем. Тогда отец Серафим и ходатайствовал перед епископом о рукоположении Павла. Так Павел стал диаконом, отцом Павлом. А еще через два года — священником.

Рукоположение Павла стало неожиданностью для многих. В том числе для нас, певчих. Ведь он не обладал ни одним из тех качеств, которыми, по нашему мнению, должен обладать настоящий священник. Одно дело отец Серафим с его картинной внешностью, громким голосом, прекрасным музыкальным слухом, с его красноречием и эрудицией — как говорится, из священников священник. 

Совсем другое — отец Павел, в котором не было ровным счетом ничего из вышеупомянутых достоинств. Вдобавок он еще и говорил тихо и невнятно. А когда он пытался петь, наш регент хватался за голову, а мы прыскали в кулак. Эта разница между священниками особенно бросалась в глаза, когда они вместе выходили на амвон — высокий, величественный отец Серафим, а рядом — невзрачный, тщедушный отец Павел. Было очевидно, что отец Серафим совершил непростительную ошибку, не выбрав себе в помощники кого-то получше.

Недостатки отца Павла не ограничивались отсутствием дикции и слуха. Он еще и не умел говорить проповеди. Даже пытаясь прочесть проповедь по заранее написанному тексту, он начинал запинаться и заикаться. Кончалось это тем, что из алтаря выскакивал побагровевший отец Серафим и делал выразительный жест. После чего отец Павел, еще более теряясь, спешил произнести заключительное «аминь» и скрывался в алтаре, где молча получал от настоятеля заслуженный нагоняй. После двух-трех таких проповеднических опытов отца Павла проповеди в нашем храме читал исключительно отец Серафим.

Принятие священного сана нисколько не изменило Павла. Нередко человек, став священником, делается суровым, важным и недоступным. Отец Павел остался таким же простым, исполнительным и безотказным, каким был прежде, до рукоположения. Все так же помогал старушкам-прихожанкам, колол дрова; по весне, забравшись на церковную крышу, чистил снег. А подчас выслушивал и очередной выговор от Аллы Андреевны, которая иногда в сердцах по привычке называла его Пашкой, на что он нисколько не обижался.

...В то лето отец Серафим впервые за много лет собрался поехать в отпуск. Вернее, в длительное паломничество по святым местам. И на это время оставил храм, как говорится, на попечение отца Павла. Так что тому одному пришлось и служить, и крестить, и отпевать, и венчать. Он делал это изо дня в день, с утра до вечера. Казалось, он дневал и ночевал в храме, не зная отдыха. Но никто из нас тогда не помог ему хотя бы добрым словом. Напротив, мы злились, что он служит медленно. Ну что он там так долго возится с кадилом? Ну что он так медленно читает молитвы? Ну неужели он не может исповедовать побыстрее? И мы зло смеялись над ним, когда он путал возгласы или говорил так невнятно, словно язык уже отказывался служить ему...

Настал праздник Преображения Господня, или, как часто говорят в народе, Яблочный Спас. В этот день левый клирос нашего храма напоминал фруктовую лавку. На аналое стояло блюдо с фруктами, предназначенными для уборщиц и свечниц, посредине которого в окружении румяных яблок и груш красовался полосатый арбуз. Рядом стояла миска с яблоками и янтарным кишмишем — для нас, певчих. А справа, на блюдечке с розами, среди крупного темного винограда возлежало зеленое яблоко размером с детскую головку, с этикеткой на блестящем боку — для Аллы Андреевны. Аромат всех этих плодов земных сливался с ароматом фруктов, принесенных многочисленными прихожанами, так что в храме пахло, как во фруктовом саду.

Наконец настал самый желанный для нас момент праздничной литургии — освящение плодов. Прочитав положенные молитвы перед аналоем с фруктами и окропив их святой водой, отец Павел неожиданно обернулся к народу и заговорил. Это было удивительно — ведь все знали, что отец Павел не умеет говорить проповеди.

К стыду своему скажу, мы почти не слушали его. Мы делили виноград и хрустели освященными яблоками. И в это время я вдруг услышала странные слова отца Павла, словно пронзившие меня насквозь: «...но путь на Фавор всегда лежит через Голгофу, и другого пути нет. Путь христианина — всегда крестный путь. И на этом пути так важно не потерять веру в Бога и не разучиться любить». В удивлении я обернулась и увидела... 

Знаете, бывает, что о человеке говорят: он словно весь сияет. Так вот, к отцу Павлу эти слова тогда подходили как нельзя лучше — он словно весь светился. Мне даже показалось, что на амвоне стоял не он, а какой-то совсем другой, лучезарный человек. Впрочем, это длилось лишь миг-другой. Потом отец Павел замолчал и широко осенил народ крестом, который держал в руках. После чего люди стали прикладываться ко кресту, а отец Павел кропил святой водой плоды в кульках и корзинках. Мы открыли Минею и запели праздничные тропарь, кондак и стихиры.

Выходя на улицу, мы дожевывали освященные фрукты и оживленно болтали. Мимо нас — кто из храма, кто в храм — шли мужчины и женщины, тоже говорившие о чем-то своем, о жизни, детях, пенсиях и зарплатах, о последнем телесериале и последнем бедствии. До меня долетел обрывок разговора двух старушек с кульками в руках, где, судя по округлым очертаниям, находились яблоки:

— А что это батюшка-то сегодня какой-то странный... И светлый такой, и говорил как-то странно... словно прощался...

Разговор оборвал зловещий визг тормозов подъехавшей к храму «скорой помощи». Из распахнувшейся дверцы машины выскочили трое в темно-синих костюмах — женщина, вероятно врач, и два санитара с носилками в руках. Что случилось? Впрочем, объяснение нашлось быстро — видимо, какой-то старушке в храме стало плохо. Такое бывает. Однако женское любопытство взяло верх, и мы столпились у входа, ожидая, что же будет дальше.

Они вернулись очень быстро, неся кого-то на носилках. Но это была не старушка. На носилках лежал отец Павел. Носилки погрузили в машину, и «скорая» рванула прочь, мигая синей лампочкой на крыше...

Отец Павел умер, прежде чем его довезли до больницы. Потом один врач объяснил мне, отчего он умер. Оказывается, у него один из главных сосудов имел очень тонкую стенку. И вот она не выдержала и прорвалась. Это могло произойти раньше или позже, но когда-нибудь должно было произойти. Видимо, Бог судил так, чтобы отец Павел умер именно в праздник Преображения Господня.

Странное дело, но после смерти этого невзрачного, незаметного человека, не умевшего ни петь, ни говорить проповеди, наш храм словно осиротел. Вздыхают по углам старушки, которым теперь уже никто не поможет спуститься с крутой церковной лестницы и не починит сломанную клюку. Стоят у порога пустые ведра с сухими донышками, дожидаясь, когда какой-нибудь добрый человек наносит воды для церковной кухни. И жизнерадостный отец Серафим как-то сник и стал все чаще говорить о смерти. Даже боевая Алла Андреевна приумолкла. Со смертью отца Павла как будто что-то навсегда ушло из нашего храма.

И теперь, когда мне хочется написать о нем хоть напоследок что-то доброе и памятное, нужные слова никак не приходят на ум. Разве только строчка из стихотворения Пушкина: «Он между нами жил...»

Он между нами жил... Между нами жил человек Божий. Но почему же мы поняли это лишь тогда, когда его не стало?..

Монахиня Евфимия (Пащенко)