Олигархическое содержание «социалистических» майданов

Майданные технологии много раз разбирали и много раз будут разбирать, каждый раз находя в них что-то новое. Например, много лет бытовала поговорка, что в США не может быть майдана, поскольку там нет посольства США. Я никогда не считал её правильной (поскольку в США есть Госдепартамент, управляющий всеми посольствами), тем не менее, она достаточно точно фиксировала одну из важных составляющих майданных технологий — внешнее вмешательство.

Но вот майдан в США состоялся. Без всякого внешнего вмешательства. Хватило внутренних противоречий. Этот факт опровергает утверждения многих экспертов, что без внешнего вмешательства нет майдана. Я всегда указывал на приоритетность решений, принимаемых национальными политиками (поэтому одни майданы подавляются, а другие побеждают), не отрицая при этом важность внешней поддержки мятежников. Но на примере США мы видим, что без всякой внешней поддержки, только на базе внутреннего раскола майдан (а это именно майдан, а не революция, ибо ни революционной партии, ни революционного класса в США нет и к изменению системы мятежники не стремятся) оказывается более продолжительным, масштабным и ожесточённым, чем всё, с чем мы были знакомы до сих пор.

Американский майдан заставил меня вспомнить распад СССР. Эти события также носили вполне майданный характер, только были более растянуты во времени. Нельзя сказать, чтобы при распаде СССР внешнее вмешательство отсутствовало напрочь, но оно было крайне противоречивым и не играло ключевой роли. Достаточно вспомнить, как, выступая в Киеве, 1 августа 1991 года (за три недели до ГКЧП) тогдашний президент США Джордж Буш-старший дико разочаровал местных националистов, призвав не разрушать СССР и поддержать Горбачёва. Можно с уверенностью сказать, что тогдашняя американская администрация была не в восторге от беловежских решений, просто приняла их как данность. Но если бы Горбачёв посадил Ельцина, Кравчука и Шушкевича в тюрьму или даже расстрелял их у кремлёвской стены, Буш тоже бы не очень расстроился (подозреваю, что даже обрадовался бы). То есть развал СССР находится полностью на совести внутренних сил, действовавших вполне майданными методами, даже не зная ещё, что через полтора десятилетия интуитивно применяемые ими технологии назовут майданом.

Есть и ещё один момент, заставляющий меня резко отрицательно относиться к преувеличению значения внешнего вмешательства при организации майданов. Я хорошо помню, как во время грузинского майдана, состоявшегося за год до первого украинского, многие вполне просвещённые киевляне презрительно кривились и заявляли: «У нас это невозможно, мы же не горячие горцы». Не прошло и года, как большинство заявлявших с энтузиазмом скакало на первом киевском майдане. Ещё через полгода эти же люди, не скрывая своего разочарования результатами, говорили, что никогда больше они не выйдут на майдан. Прошло десять лет и, добросовестно напялив кастрюли, они всей толпой отправились на второй киевский майдан. Сейчас они опять разочарованы, но, случись третий майдан, они и на третий отправятся.

Аналогичным образом до недавнего времени белорусы бодро заявляли, что у них майдан невозможен, поскольку они не украинцы. Сейчас они же рассказывают, что у них совсем иной майдан и результаты будут иные.

Никакой внешней пропагандой невозможно объяснить это обречённое фаталистическое движение за «дудочкой Гамельна». Внешнее воздействие играет важную, существенную роль только в тех случаях, когда майдан оказывается не в состоянии сам парализовать волю власти к сопротивлению. Но при этом власть должна быть готова поддаться этому внешнему давлению. На примере последних событий в Белоруссии мы видим, что достаточно хилый белорусский майдан только за счёт эффекта неожиданности между третьим и седьмым-восьмым днём противостояния почти сломал волю власти к сопротивлению. Но когда при помощи России эту волю удалось восстановить, никакое внешнее воздействие уже не играет роли, ибо Лукашенко, в отличие от Януковича, просто игнорирует попытки западного вмешательства, иногда ещё и успешно огрызаясь (как в случае с обещанием перенаправить белорусский транзит мимо литовских портов и закрыть польским подсанкционным товарам белорусское «окно в Россию»).

Можем отметить и ещё одну общую черту всех майданов: против Милошевича, Шеварднадзе, Януковича и Лукашенко выступали прозападные силы, созданные при их же собственном участии, при их поддержке, с целью сбалансировать (уменьшить) российское влияние в своих странах и тем самым снизить собственную зависимость от России. Кстати, майданные силы в США также выращены самими американскими политиками, плодившими в тучные годы инфантильный маргиналитет (орды нахлебников-бездельников), для того, чтобы американская общественность не мешала американскому олигархату проводить гегемонистскую внешнюю политику, требовавшую безумных финансовых затрат и уничтожавшую экономику США.

Так откуда же появляются майданные идеи? Почему значительная часть элиты и населения самых разных государств вдруг с упорством леммингов начинает стремиться к самоубийственным (разрушающим не только государство, общество и экономику, но и весь ареал обитания конкретного народа) решениям?

Думаю, что для объяснения нам надо вспомнить Маркса. Он утверждал, что капитализм стремится к монополии и что именно на высшей стадии монополизации наступает тот момент, когда в недрах капиталистического общества зарождаются основы социалистического. В конечном итоге остаётся, как при буржуазной революции, просто сменить власть в уже созревшем для новой формации (как идейно, так и экономически) обществе. Примерно как во Франции в конце XVIII века, где «старый порядок» практически не имел опоры и пал почти без сопротивления, поскольку буржуазия уже являлась господствующим экономически классом и оставалось только привести политическую надстройку в соответствие с экономическим базисом. Таким же образом, по мнению Маркса, уже сложившиеся в обществе квазисоциалистические отношения в виде идеальной монополизации (стремящейся к сосредоточению экономической власти в руках одного собственника) должны привести к переходу контроля над этой собственностью в руки государства. То есть к возникновению системы государственного капитализма, которая в процессе своего дальнейшего развития превратится в коммунизм.

По части методов превращения в коммунизм у Маркса заканчивается относительно стройная теория и начинаются предположения, об отмирании государства (почему?), исчезновении денег (зачем?) и т.д., но вот в том, что капитализм в ходе конкурентной борьбы стремится к созданию идеальной, единственной монополии он был абсолютно прав. Как прав был и в том, что эта монополия так или иначе оказывается государственной. Вариантов здесь два: либо государство национализирует монополию, ибо слишком большая экономическая власть делает из неё политического конкурента государственной бюрократии, либо монополия приватизирует государство. Но и в одном, и в другом случае при некоторых второстепенных нюансах политическая и экономическая власть, как это и должно быть, сливаются. В конечном же итоге, конкуренция «идеальных» (транснациональных) монополий должна привести к созданию единого глобального государства, сочетающего тотальный экономический контроль над населением с тотальным политическим контролем.

Нет никаких оснований считать, что это государство будет слабеть и «отмирать». Наоборот, за счёт исчезновения внешней функции (дипломатия, оборона, внешняя торговля) оно может полностью сосредоточиться на регулировании и регламентации внутренних отношений. При этом надо иметь в виду, что поскольку это будет не государство «победившего народа», а государство победившей монополии (как в случае национализации монополии, так и в случае приватизации государства просто стирается грань между государственной бюрократией и служащими компании), то и отстаивать оно будет интересы не народа, а монополии. То есть будет стремиться к максимизации прибылей и минимизации издержек. Вариантов здесь много, от введения кастовой системы до искусственного сокращения численности населения и снятия с государства всех социальных функций. Некоторые из этих вариантов при желании можно назвать даже коммунизмом. Только боюсь, что они вряд ли понравятся сегодняшним «строителям светлого будущего», если им придётся в такой системе жить.

Теперь обратимся к майданам. Где они происходят? В каких государствах? Они происходят там и тогда, где и когда политическая и экономическая власть готовы к полной концентрации в одних руках или уже практически в них сконцентрированы. В момент майдана в Грузии президент был тем, кто решал, кому быть олигархом, а кому министром. И он же мог олигарха превратить в нищего, либо заставить покинуть страну. В момент майдана на Украине «молодая команда» Александра Януковича концентрировала в своих руках контроль над большей частью прибыльных олигархических бизнесов, в то время, как Виктор Янукович обладал по сути неограниченной политической властью (парламент и правительство были ему полностью подконтрольны). Думаю, что об объёме власти Лукашенко нет смысла говорить. Он сам утверждает, что обладает неограниченными полномочиями, потому, мол, и боится передавать их кому-то другому, кто может оказаться не таким «достойным», как он.

Да и в США верхушка демократов (а скорее двухпартийный консенсус лево-либеральных глобалистов) сосредоточил в своих руках такую власть, что случайно избранному альтернативному Трампу за четыре года не удалось в поной мере установить контроль даже не над страной, а хотя бы над бюрократическим аппаратом.

Везде, где произошли майданы, мы имеем дело с конфликтом устанавливающейся тотальной власти, сращивающегося государства и экономической монополии, с попыткой теряющих власть групп остановить этот процесс, но не обратить его вспять, а переиграть ситуацию в свою пользу — поменять личность или группу на верхушке политико-экономической пирамиды, оставив в неприкосновенности основные компоненты системы.

Конечно, каждый случай срастания экономической монополии и политической власти имеет свои особенности, как и майданы не похожи друг на друга — они не штампуются под копирку, а каждый раз «творчески переосмысливают» идею государственного переворота, маскирующегося под народную революцию. Отсюда и берутся толпы «искренних протестующих», «людей с хорошими лицами», всех, кто выходит не за деньги и создаёт прикрытие реальным боевикам и нужную картинку для СМИ, поддерживающих путчистов. Отсюда же берутся и предатели во власти. Далеко не всех подкупают, некоторые, даже многие, действуют вполне искренне, да и подкупить можно лишь того, кто уже морально готов предать.

Общество сталкивается с реальным противоречием. Достигающий апогея олигархический капитализм выходит на этап сращивания с государственной властью и концентрации власти в руках одной семьи или одной финансово-политической группировки. Монополизация наносит удар по малому и среднему бизнесу, а также по интересам конкурирующих олигархических семей. Майдан возможен в узкий промежуток времени, когда монополизация ещё не нанесла удар по широким слоям общества, пока государство, ставшее конторой компании, не начало сбрасывать с себя социалку и прочие обязанности, а также пока ещё не раздавлены полностью альтернативные олигархические семьи, пока они способны на сопротивление.

В этих условиях большая часть общества остаётся пассивной. Даже в целом поддерживая власть, общество уже настолько отстранено от принятия политических и экономических решений, что предпочитает смотреть по телевизору или читать в интернете, как власть разбирается с путчистами (или как путчисты разбираются с властью). Тем не менее, оппонирующие удачливой группировке (получившей монополию на политическую и экономическую власть) олигархические структуры способны вывести на улицы достаточно большую группу поддержки, состоящую из уже ощутивших ледяное дыхание супермонополии представителей малого и среднего бизнеса и своего обслуживающего персонала. Все эти люди уже теряют от образовывающейся супермонополии.

Поскольку власть в стране пытается монополизировать одна из олигархических группировок, то естественно, что толпа выходит на улицы под антиолигархическими лозунгами. В данном случае неважно кричат ли: «Янукович, уходи!» или «Лукашенко, уходи!», неважно ссылаются на отказ подписать соглашение об ассоциации или на то, что «мы с соседями и все мои знакомые за него не голосовали, как он мог победить?» Реальный протест, зачастую даже неосознанный, формируется против абсолютной монополии на власть, против того самого последнего этапа развития капитализма, за которым якобы должен возникнуть социализм.

Практика и опыт показывают: пока что как в глобальном масштабе, так и в масштабе отдельных стран, как олигархическому капитализму, так и государственной бюрократии (Россия, Китай) удаётся воспрепятствовать образованию супермонополии.

В удачных случаях формирования бюрократической республики, государственной бюрократии пока удаётся искусственно поддерживать необходимый уровень политической и экономической децентрализации вопреки упорному стремлению естественного капитализма к монополии. В данном случае мы имеем классическое единство и борьбу противоположностей. С одной стороны, капитализм невозможен без конкуренции, с другой стороны, естественным результатом всякой конкуренции является формирование монополии. Пока государственной бюрократии удаётся препятствовать абсолютной монополизации политики и экономики и сохранять конкурентную среду (пусть и искусственно), капитализм сохраняет потенциал развития, а государство проводит сильную социальную политику (чтобы иметь возможность опереться на народ в борьбе с постоянно пытающимся возродиться олигархатом). Однако этот баланс крайне хрупок и, как показывает печальный опыт того же СССР, государственная бюрократия на определённом этапе теряет равновесие и вместо сохранения конкурентной среды переходит к тотальному контролю, создавая по факту ту же монопольную политико-экономическую структуру, тотально контролирующую все сферы жизни. Она крайне нежизнеспособна, хоть по виду и безумно сильна (ведь у неё всё под тотальным контролем) потому, что человек (любой человек, даже главный владелец) рассматривается этой монопольной структурой, как лишняя статья расходов. Структура, естественно, стремится к минимизации человечества. Но и существовать без людей она не может, поскольку является порождением и естественным продолжением структур, созданных для обслуживания человечества. Поэтому тоталитарные системы не живут долго. Они изначально дегуманизированы. Заявляя о стремлении к общественному благу и противопоставляя его благу личному, они формулируют общественное благо как благо государства, на деле же общественное благо является суммой миллионов личных благ. Абстрактное государство — структура, не требующая обязательного присутствия человека. Поэтому интересы государства не тождественны интересам человека и общества, а лишь составляют одну из сторон баланса интересов (например, государство всегда заинтересовано в минимизации расходов и увеличении доходов, общество заинтересовано в контроле над своими членами, а отдельный человек заинтересован в максимальной свободе и максимальной же социальной защите). Концентрируясь на интересах государства, трактуемых как интересы общества, система приходит в противоречия с интересами всех и каждого, после чего рассыпается.

Теоретически идеальная бюрократия в идеальном государстве, созданном идеальным обществом, состоящем из идеальных людей, может сохранять баланс интересов вечно, но такого не бывает, ибо человек несовершенен, а он в основе всего. Поэтому в какой-то момент допускается фатальная ошибка, и государство приходит в упадок, из которого его, впрочем, можно довольно быстро вывести силами той же бюрократии (способной ошибки исправлять, опять же приведу в пример Россию и Китай).

Второй вариант противодействия складыванию супермонополии — классический майдан. Оппозиционный олигархат, для того чтобы успешно противостоять захватывающей монопольную власть группе, выводит на улицы народ под антиолигархическими и даже социалистическими лозунгами (в частных случаях лозунги могут быть национал-социалистическими, но идея социальной справедливости и антиолигархической борьбы присутствует обязательно, в СССР эпохи перестройки она трансформировалась в идею борьбы с «привилегиями партократии», а в Белоруссии местный недоолигархат, мечтающий стать олигархатом, кричит Лукашенко устами уличной толпы «Надоел! Уходи!»).

В общем, не случайно, ударную силу любого майдана составляют как крайне левые, так и крайне правые активисты. Их конкретное соотношение может быть разным (конкретный майдан может быть левым, правым или националистическим), но радикалы с обеих сторон на майдане присутствуют всегда. Крайние левые и крайние правые — это те самые «новые политические силы», которые соответствуют идеальной монополии. Достигшему апогея, слившемуся в единой сверхмонополии олигархическому капитализму необходим тотальный контроль над обществом, вполне естественно, что на власть начинают претендовать тоталитарные силы. Парадокс майдана заключается в том, что тоталитарные радикалы выступают на стороне сражающейся со сверхмонополией олигархической республики, в то время как идейно и согласно законам общественного развития они должны выступать как союзники и правопреемники сверхмонополии. Это противоречие объясняется тем, что майданы организуются на раннем этапе возникновения сверхмонополии, когда политические силы ещё не успели осознать своё место и свои интересы в новом мире. В результате тоталитарные партии, вместо того чтобы завершать формирование тоталитарной системы, заставляют государство сделать шаг назад и демонтировать сверхмонополию в пользу конкуренции нескольких олигархических семей.

Эта конкуренция, впрочем, вновь приводит к формированию сверхмонополии, и её вновь пытаются демонтировать при помощи майданных технологий. Например, для демонтажа сверхмоноплии, которую Порошенко практически создал на руинах сверхмонополии Януковича, не понадобилось даже выводить народ на улицы. Правые радикалы (монополизировавшие украинскую улицу, вытеснив с неё левых радикалов) одной только угрозой майдана обеспечили «мирный» уход Порошенко, оформленный как выборы.

Для усиления своих позиций оппозиционный олигархат может обратиться и к иностранной поддержке. В последние годы геополитическая ситуация складывалась так, что эта поддержка оппозиционному олигархату оказывалась. Но по ситуации в Белоруссии мы видим, что ведущим странам Запада местный майдан уже неинтересен (даже вреден). Они не могут от него отречься, но дают понять, что вкладываться в эту польскую авантюру не станут. Тем не менее белорусский майдан никуда не денется, даже если ему придётся уйти в подполье. Он будет набирать силы и вновь, и вновь выступать против Лукашенко (если не будут проведены обещанные реформы).

Поскольку любой майдан организуется силами местного олигархата (или, как в СССР или в Белоруссии, желающих легализоваться в качестве такового недоолигархов), то и результат предсказуем. После того как силами «возмущённого народа» «кровавый тиран» оказывается низвергнут (это может произойти за два дня, две недели, два месяца или два и более лет, но это происходит практически всегда, за исключением тех случаев, когда режим трансформируется в компромиссный и перехватывает у олигархата антиолигархическую повестку), всё возвращается на круги своя. «Новая власть», «молодые реформаторы», «люди из народа» оказываются не более чем командой нового кандидата в главы политико-экономической монополии. После чего олигархат затевает новый майдан, с теми же лозунгами. И те же люди выходят на улицы в расчёте на то, что в этот раз получится.

Это бы продолжалось до бесконечности, но каждый следующий майдан разрушает государство, экономику и общество. Как показывает опыт Украины, для летального исхода достаточно двух майданов. Но в принципе нельзя исключить, что кому-то понадобится и три, и четыре. А вот США, кажется, хватит и одного.

В целом майдан можно охарактеризовать как грандиозный тотальный обман. Общество и политические силы путём нехитрой манипуляции заставляют выступать против законов общественного развития и своих собственных интересов. Майдан не является контрреволюцией, ибо он не пытается вернуться в прошлое. Майдан не является революцией, он не демонтирует модель олигархического государства. Майдан является днём сурка. Он заставляет общество беспрерывно переживать один и тот же этап своего развития — канун перерождения олигархической республики в сверхмонополию. В момент же формирования последней майдан возвращает общество «в утро того же дня», когда победившие силы начинают формировать сверхмоноплию за счёт проигравших.

Именно поэтому Россия, владея несложными майданными технологиями, крайне редко может их использовать. Созданная здесь бюрократическая республика является антиподом, полной противоположностью олигархической. Сотрудничество с олигархической республикой для России практически невозможно — первая всегда будет против (по причинам идеологического толка). Наоборот, Москва объективно заинтересована в завершении процесса трансформации олигархической республики (достаточно устойчивой за счёт балансирующей её конкуренции между олигархическими семьями, в неустойчивую сверхмонополию, теряющую внешнюю поддержку олигархических республик Запада и уязвимую для рвущихся к власти собственных правых и/или левых радикалов. В этих условиях Кремль может предложить и обеспечить то, что она предлагает Белоруссии — мирную трансформацию сверхмонополии в бюрократическую республику на манер созданной в России.

Москва заинтересована в движении вперёд, в неведомое будущее, майдан же навечно оставляет общество в известном настоящем, быстро вызывая загнивание и распад всех государственных и общественных структур.

Ростислав Ищенко