Идеи равенства и равноправия возникли и вступили в борьбу друг с другом гораздо раньше, чем человек смог их сформулировать. Интуитивно их воспринимало уже первобытное общество.
Равенство – это когда никто не живёт лучше других.
Равноправие – это когда каждый имеет право жить лучше других.
Первобытное общество жило в условиях равенства, пока всем хватало пищи. Тогда её делили в основном поровну (или кто сколько мог съесть). Но как только пищи по какой-то причине переставало хватать на всех, в силу входил принцип равноправия – каждый имел равные права на любой кусок, который он сумел отобрать и отстоять. Выживали сильные и те, кто при них состоял (их жёны, дети, а также необходимые им специалисты). Таким образом, обеспечивалось сохранение сбалансированного экономического потенциала переживавшего кризис сообщества, при уменьшении его численности в результате голодных смертей и людоедства.
Как видим равноправие было экстремальным механизмом регулирования общественных отношений, а равенство стандартным. Практически все общества до нового времени (за исключением некоторых античных) были сословными или кастовыми. Человек был замкнут в границах своего сословия, к которому был приписан от рождения. В рамках этого сословия доминирующим механизмом регулирования отношений было равенство.
Цехи следили за тем, чтобы мастера не слишком различались по уровню дохода, законодательно ограничивая разрешённые для работы дни и часы и даже нормируя выпуск конкретной продукции (больше положенного было нельзя произвести). В городе не могло быть больше утверждённого количества ремесленников конкретной специализации (иначе на всех бы не хватило заказов), а до эпохи свободной конкуренции, слияний и поглощений должны были пройти долгие века.
Крестьянская община несла коллективные повинности, коллективно отвечала за их невыполнение и была коллективным владельцем всех своих земельных угодий, которые каждые год-два подвергались переделам (по числу едоков и работников, так, чтобы каждая семья в равных долях получала хорошую и плохую землю и т.д.)
Даже в высшем сословии королевская власть следила затем, чтобы земельные ресурсы не концентрировались в руках у слишком узкого круга лиц.
Такая концентрация, во-первых, сокращала армию. Воин выставлялся от определённого количества земли, но если земля концентрировалась в руках у крупных магнатов, чьи отряды в результате составляли большую и лучшую часть вооружённых сил страны, то каждый отдельный магнат быстро понимал, что ему выгоднее сократить численность выставляемых воинов под любым предлогом, а то и без предлога – доход от земли останется тем же, а расходы гораздо меньше. А если начнётся война и не хватит войск, лучше разрешить королю собрать чрезвычайной налог со всей земли (тяжесть которого землевладельцы в значительной мере переложат на арендаторов) для привлечения наёмников. Войны случаются не так часто, так что экономия за счёт сокращения магнатской дружины получится солидная.
Во-вторых, слишком богатые магнаты начинали конкурировать с королями за власть. Бывало, что и правящую династию меняли.
Так что государственная власть, при безусловном неравенстве между сословиями, была заинтересована поддерживать максимальное равенство внутри каждого сословия.
С определённого момента государственная власть сословного общества пытается ослабить сословные перегородки, заставить работать социальные лифты. Дело в том, что чем жёстче сословное деление и чем сложнее переход из сословия в сословие (или вообще невозможен), тем труднее государственной власти добиться централизации – страна остаётся набором разнокалиберных владений, слабо связанных между собой и с монархом. Централизация же, для которой необходимо разрушение сословных перегородок, позволяет создать единую управленческую и налоговую системы, резко увеличить финансовую, административную и военную мощь центральной власти.
Пример сохранения жёсткой сословной системы к концу средневековья – деградирующая Речь Посполитая. Пример быстрого ослабления сословных перегородок уже в XIV веке и мощной работы социальных лифтов – бурно развивающаяся Англия.
Но, победив к началу нового времени сословную замкнутость, центральная власть европейских стран победила и традиционное общество, и самое себя. Отказ от принципа равенства (никто не должен выделяться) в пользу принципа равноправия (каждый может стать кем угодно) вызвал ослабление прежде доминирующей роли земельной собственности и вывел на первое место в политике и экономике финансовый капитал.
Королевская власть, сыгравшая свою роль в ослаблении сословных перегородок и, соответственно, позиций дворянства, больше не была нужна вышедшей на авансцену общественной жизни буржуазии. Она уже провела централизацию, практически создав фискальный и административный аппарат буржуазного государства. Теперь этот аппарат должен был перейти в руки буржуазии, которой мешали феодальные пережитки, в частности, стремление центральной власти по возможности сохранить крестьянскую общину, как основную экономическую единицу и сельское хозяйство, как основу экономики.
Капиталу для развития требовались рабочие руки. Взять их можно было только из деревни. Для этого было необходимо лишить массу крестьян земли, иначе их было невозможно заставить перебраться в города и согласиться на любую работу за весьма умеренное вознаграждение.
Период первоначального накопления всегда жесток. В Юго-Восточной Азии, в том числе и в Китае в последней трети ХХ века начинали с потогонной системы, обеспеченной избытком поступающих из разоряющейся деревни рабочих рук. Только со временем, выросший и стабилизировавшийся финансовый капитал, для повышения своей внутренней устойчивости, начал повышать жизненный уровень своих рабочих, вынося издержки за пределы метрополии.
Тот же процесс двумя столетиями ранее шёл в Европе. Только если сейчас мы уже изучили его на практике и знаем, что ужасы первоначального накопления, во-первых, не обязательны, а во-вторых, относительно быстро (при жизни одного поколения) проходят, то в XVIII-XIX веках люди видели только резкое падение благосостояния широких масс, за счёт замены принципа равенства принципом равноправия. Отсюда и революционные теории того времени, обрывками которых пользуются современные люмпен-революционеры, отсюда и собственно бурлящее, постоянно готовое к бунту общество.
Вот только бунты эти, за пределами буржуазных преобразований, не несли в себе ничего передового, революционного, а были, по существу реакцией разрушенного сословного общества равенства на возникновение невиданного ещё в истории человечества общества равноправия, основанного на праве каждого безгранично обогащаться. Антибуржуазные контрреволюционеры были, безусловно, правы, утверждая, что если у кого-то прибыло, то у кого-то должно было убыть. Они ошибались в другом – в том, что можно было умозрительно представить себе, а затем по некоему плану построить, "общество справедливости", антагонистичное как сословному обществу равенства, так и капиталистическому обществу равноправия.
Каждому обществу (или, если угодно, каждой общественно-экономической формации) соответствует свой механизм регулирования общественных отношений. Их же известно всего два: доминирование механизма равенства приводит к возникновению сословного общества, доминирование механизма равноправия капиталистического "общества возможностей". Чтобы стало возможным возникновение "общества справедливости" необходимо, чтобы возник третий механизм регулирования общественных отношений.
Возможно он сейчас и возникает. Ибо (в отличие от однозначно понимаемых равенства и равноправия) справедливость – абстракция, которую каждый понимает по-своему (кто-то считает справедливостью равенство, кто-то равноправие, а кто-то мечтает о какой-то иной, ещё неведомой справедливости). Но современные общественные и экономические отношения становятся всё более абстрактными. Структура общества становится всё менее аналитичной, расплываясь и расползаясь, социальные лифты работают всё более хаотично, случайно вознося и случайно низводя людей, независимо от их реальных достоинств.
В культуре и искусстве, в литературе и музыке утрачено понятие эталона, даже мода (весьма спорное и неустойчивое понятие) заменена ещё более сиюминутными "трендами", рождающимися и умирающими по принципу, вышел некто никому не ведомый и сказал, что в тренде фиолетовое – все побежали за фиолетовым. За ним некто не более внятный и менее понятный заявил, что в тренде квадратное – фиолетовое выбросили, побежали за квадратным.
Размытость всех норм, включая моральные, независимость комфорта от благосостояния, деградация стремлений, привели к стиранию различий между равенством и равноправием. Может это и есть справедливость? Вот только революционеры считали, что в "обществе справедливости" все будут счастливы, а счастливых становится всё меньше. Всем хочется иного, а чего не знают.
Получается, что посткапитализм наступил (нынешнее западное общество невозможно назвать капиталистическим, оперируя понятиями XIX-ХХ веков), а коммунизмом и не пахнет.
Впрочем, для России проблема отсутствия идентичности между "обществом справедливости" и народным счастьем – проблема будущего. Возможно близкого, может быть относительно отдалённого, а может быть это вообще не российская проблема, а чисто евроамериканское временное явление. Россия пока наслаждается возможностями общества равноправия, рождение которого было насильственно прервано в 1917 году и возобновлено в 1991 году. Насколько хватит этого наслаждения и что будет после него не то, чтобы совсем неизвестно, но возможны варианты. Слишком многое сейчас в мире меняется.
А вот Украина в том же 1991 году выбрала продолжение поисков общества равенства (не сложилось с коммунизмом, решили попробовать нацизм). Но если никто не знает каким точно будет посткапитализм, то докапитализм точно себя исчерпал, вернуться в общество равенства сейчас невозможно ни под красным флагом, ни под жёлто-голубым, ни под каким-либо ещё. Общество же, выбирающее механизм регулирования общественных отношений не соответствующий реалиям, обречено на катастрофу.
Что мы и наблюдаем. Впервые с 1917 года мы реализовали возможность учиться на чужих ошибках, занять в новом социальном эксперименте позицию наблюдателя, а не морской свинки.
Оценили 84 человека
114 кармы