С детства часто читаю и слышу утверждения о безальтернативности какого-либо события или процесса. В Великой Отечественной войне мы побеждали безальтернативно (не могли не победить), революция была безальтернативна, всемирно-историческая победа коммунизма — безальтернативна. Сейчас мы безальтернативно должны победить всех врагов, знаемых нами и незнаемых.
Уверенность в своих силах хороша и необходима, самоуверенность, в том числе и обращённая в историю, крайне опасна. Социализм в СССР рухнул, похоронив под собой страну, через 14 лет после того, как брежневская конституция констатировала его неуязвимость как для внешнего, так и для внутреннего врага — безальтернативность во всемирно-историческом масштабе.
Накануне Великой Отечественной войны с удовольствием смотрели фильмы и пели песни о том, как «на вражьей земле мы врага разобьём, малой кровью, могучим ударом» при помощи вставшего на защиту первого в мире государства рабочих и крестьян мирового пролетариата. Действительность оказалась катастрофически иной. Осенью 1941 года из Москвы были эвакуированы многие министерства и ведомства, стратегические объекты подготовлены к взрыву. Оставление столицы не исключалось. Между тем Москва была и поныне остаётся не просто символом и политическим центром страны, не просто крупным промышленным районом, Москва ещё и логистический центр России. Даже сейчас именно она обеспечивает прямую связь севера с югом и запада с востоком. В 1941 году её логистическая роль была ещё больше. Не говоря уже о том, что падение Москвы высвободило бы для действий на других фронтах не менее двух-трёх десятков немецких дивизий (всего к началу Битвы за Москву вермахт имел на этом направлении 78 дивизий). Потеря Москвы была опасна тем, что разделила бы РККА на не связанные друг с другом северную, южную и восточную группировки.
Возможно, что мы и в этом случае победили бы. Но приказ № 227 от 28 июля 1942 года издавался в условиях, когда ситуация на фронте была куда менее критической, чем осенью 1941 года, тем не менее в нём констатировалось, что дальнейшее отступление приведёт к катастрофе, ибо ресурсы страны предельно напряжены и каждый шаг назад может стать фатальным. Именно поэтому «Ни шагу назад!» В общем, ни в 1941 году, ни в 1942 году ни бойцы на фронте, ни верховное командование не считали нашу победу безальтернативной, хоть и верили в неё.
Именно это надо понимать и разделять: вера в победу укрепляет уверенность в своих силах, но не отменяет необходимости вырывать эту победу у врага в тяжёлых боях, исход которых не предрешён. Утверждение о безальтернативности победы, будучи направленным в прошлое, обесценивает подвиг наших предков, ведь безальтернативность предполагает, что победить мы должны были в любом случае, без самопожертвования миллионов. Их гибель, их подвиги важны только в том случае, если альтернатива была. Кстати, мы об этом всё время говорим, отмечая, что, если бы не подвиг предков, нашего народа просто не было бы. Быть иль не быть — это и была альтернатива: люди сражались и умирали за то, чтобы народ был. А стали бы они так же самоотверженно сражаться, если бы считали, что победа безальтернативна? Зачем умирать сегодня, если победа всё равно будет одержана?
Уверенность в безальтернативности исторического процесса расслабляет, даёт повод не напрягаться сверх возможностей, а просто «честно выполнять свой долг». Ведь если реальность безальтернативна, то этого вполне достаточно.
Но в том-то и фокус, что альтернатива присутствует всегда, каждый день и каждый час, каждую минуту и каждую секунду миллионы и миллиарды людей делают микровыборы, и каждый раз они не знают изначально и до самого момента выбора, каким он будет этот выбор. В условиях жестоких кризисов, а мы живём в условиях только начинающегося глобального кризиса (до конца его ещё очень долго), многое зависит от способности общества долгое время выдерживать очень высокое, выше обычных возможностей, напряжение.
Дело в том, что кризисы возникают там и тогда, где и когда прежняя система больше не может обеспечивать всем минимально необходимый уровень жизни. Кто-то становится в этом мире лишним. Конфронтация между различными частями одного общества или между разными обществами (как правило, обе наличествуют и развиваются параллельно) возникает потому, что разные слои общества и разные государства по-разному представляют себе наиболее безболезненный путь выхода из кризиса. Относительно безболезненное или даже перспективное для одних оказывается крайне болезненным и абсолютно бесперспективным для других.
Происходит это потому, что, как было сказано выше, кризис возникает из-за нехватки ресурсов для функционирования системы в прежнем режиме. Следовательно, система нуждается в реформе, но любая реформа требует дополнительных ресурсов. Возникает замкнутый круг. Для того чтобы избавиться от дефицита ресурсов, необходимо временно увеличить дефицит ресурсов. Но ресурсов уже не хватает, и нехватку ощущают все, иначе не возник бы кризис. Тот, кто должен пожертвовать дополнительные ресурсы на реформы, фактически играет роль мешка с песком, который сбрасывают с аэростата, чтобы прекратить его снижение за счёт облегчения веса.
Отдельный человек может быть альтруистом, готовым пожертвовать собой ради выживания других, но целые социальные слои и тем более государства не могут страдать суицидальным альтруизмом. Их задача не умирать, а убивать чужих ради выживания своих. Таким образом, происходит столкновение концепций реформирования системы. Если никому не удастся найти добровольный источник дополнительного ресурса, конфронтация, обусловленная борьбой за то, кто будет сидеть за столом, а кого подадут на стол, неизбежна. Путин в нулевые нашёл дополнительный ресурс, позволивший реформировать Россию, не отказываясь от общественного консенсуса, а даже укрепляя его, убедив олигархов, что поделиться частью капиталов с государством выгоднее, чем потерять всё в результате народного бунта, бессмысленного и беспощадного. Но не всегда такой источник есть, если он есть, то не всегда настолько очевиден, если есть и очевиден, не каждый политик рискнёт столь резко изменить сформировавшиеся правила игры. Поэтому в 99 процентах случаев кризисы запускают конфронтационный сценарий.
Итак, в условиях кризиса государства и общества сражаются за выживание. В условиях глобального кризиса отсутствует даже возможность укрыться в нейтралитете. Отказ от участия в конфликте не означает, что другие участники оставят вас в покое. В этих условиях уверенность в безальтернативности победе добра над злом даёт злу огромную фору. Добро не хочет лезть «в эту грязную свару за материальные блага», ведь у него пока всё хорошо и модно думать о вечном, но зло моментально определяет добро как слабое звено системы, не желающее конфронтации, а потому не готовящееся к ней, значит, ослабившее собственную оборону. И зло пытается этим воспользоваться.
Враг, получивший отпор, может отступить, затаиться, заключить мир. Но всё это лишь для того, чтобы собраться с силами и вновь атаковать. Ситуация кризиса, вызванного нехваткой всего на всех (хроническим ресурсным дефицитом системы), не оставляет ему иного выбора. Недобитый враг учтёт свои ошибки, постарается их исправить и в следующий раз окажется более эффективным, а потому и более опасным.
Вера в безальтернативность победы добра расслабляет и служит фундаментом для аморальной морали всепрощенчества, в рамках которой добивание врага объявляется недостойным поступком, ведь он уже не может сопротивляться. Но мы ведь и боролись за то, чтобы он потерял возможность к эффективному сопротивлению, только так его можно убить. Добро, дающее недобитому врагу уползти в пещеру и зализать раны, обрекает себя на новый раунд борьбы с вернувшимся и усилившимся врагом. И так, пока добро не проиграет либо пока оно не поймёт, что альтернатива победе добра всё же есть, и постарается не допустить альтернативного сценария, уничтожив врага полностью и до конца.
Сейчас некоторые говорят: вот, мол, смеялись над слабостью украинской армии, а она четвёртый год против нас держится. Но держится она потому, что, движимые гуманными соображениями, мы не стали в марте 2022 года добивать врага, начали с ним переговоры, дали ему тем самым время на мобилизацию и развёртывание, позволили Западу оценить ситуацию и начать массовые поставки вооружения и расходных материалов. Вот это и сыграло ключевую роль. У Украины не было своего военного производства. Она была неспособна вооружить и обеспечить всем необходимым миллионную армию не то что на три с лишним года — на три месяца интенсивных боевых действий.
Но и Запад просчитался. Его стратеги думали, что им хватит складских запасов, а их не хватило. Вооружать Украину больше нечем, и Запад запросил мир. При этом ни европейцы, ни американцы не скрывают, что планируют массированное развёртывание военной промышленности, чтобы компенсировать своё отставание от России. В рамках мира они предлагают нам сохранить Украину, и мы можем с этим согласиться, так как нам страшно даже подумать, сколько ресурсов она сожрёт, пока её регионы превратятся в нормальные российские провинции.
Мы уверены в безальтернативности нашей победы, ведь мы на стороне добра. Но Западу отступать некуда. Он хочет быть едоком, а если отступит, неизбежно станет едой, пусть и не для нас. Значит, нарастив свои возможности, он вновь толкнёт Украину (если она сохранится) на войну с нами, причём к тому времени постарается наладить работу своей промышленности таким образом, чтобы кормить войну всем необходимым столько, сколько будет нужно.
Безальтернативно в этой схеме только стремление Запада победить (хоть бы и с десятого захода), что обеспечивает его безальтернативное возвращение на войну, как только он почувствует себя достаточно сильным. Исход же любого военного столкновения всегда имеет альтернативу. Чем больше попыток мы оставляем врагу, тем больше у него шансов, что одна из них окажется альтернативной.
Но и у Запада есть ограничения. Он не может напасть на Россию напрямую — слишком велик риск ядерной конфронтации. Для ведения же прокси-войны необходимо государство-плацдарм, собственно, и являющееся этим самым прокси. Уничтожая Украину, мы такой плацдарм ликвидируем, резко сокращая для Запада диапазон безопасных возвращений на войну и резко снижая у потенциальных западных прокси желание становиться таковыми за любые деньги и прочие плюшки.
Именно поэтому, хоть пока в пространстве возможных решений есть альтернатива полному уничтожению Украины, необходимо сделать это решение безальтернативным.
Никогда не забывайте, что СССР исчез тогда, когда поверил в безальтернативность своего существования.
Оценили 112 человек
157 кармы