Интервью с Леонидом Петровичем Решетниковым – генерал-лейтенантом в отставке, бывшим сотрудником Службы внешней разведки России, историком, публицистом, российским общественным деятелем, руководителем Российского института стратегических исследований в 2009-2016 годах.
— Здравствуйте, Леонид Петрович! В 1970 году Вы окончили исторический факультет Харьковского государственного университета. Годы Вашей учебы проходили, когда во главе Украинской ССР стоял первый секретарь ЦК КПУ Пётр Шелест. С его именем связывают очередную волну украинизации, говорят о его заигрывании с националистической интеллигенцией и, в целом, с темой «самостийной Украины». Можете рассказать про то время? Как это отражалось на взглядах студентов, на жизни Университета?
— Для меня, сына русского офицера-фронтовика самое малоприятное началось в 5 классе, когда надо было учить украинский язык. В Харьков я попал к началу 4 класса в 1958 г., до этого в школу ходил в Шепетовке. Дивизию отца вывели в 1955 году из Австрии в Шепетовку. Когда отец демобилизовался, мы переехали в Харьков поближе к родителям отца Ракитянскому району Белгородской области. Мне сказали: «Ты должен учить украинский язык». Мои родители говорят: Дети военных тогда были освобождены от изучения местных языков, потому что они мотались с родителями по всему Советскому Союзу. Но ответ был: «Ваш мальчик пошёл на Украине в школу!». Значит, он должен учить украинский язык. Так пришлось в школе постигать украинскую мову и литературу.
Мова среди нас школьников и студентов воспринималась в русском городе Харькове, как юмористическое приложение к русскому – вот от украинской литературы, ведь нужно было читать очень скучных и тусклых второстепенных, третьеразрядных писателей. Леся Украинка, Марко Вовчок, Иван Франко, Коцюбинский… Половина из них, кстати, русины, не малороссы. Но самое главное, что в результате деятельности Петра Ефимовича Шелеста и его ЦК КПУ на все гуманитарные специальности при поступлении в высшее учебное заведение мы все должны были сдавать украинский язык и литературу. На историческом факультете требовалось написать диктант на мове. Представляете, какой пердимонокль! на русском-то трудно же написать на 4 или 5! А уж на мове… Специально устраивали такое, чтобы отсеять русских. На этом диктанте «сыпались» все, для которых исключительно русский язык был родной.
Диктант проводился в конце всех экзаменов. Ты сдавал историю, русский язык, литературу, украинский язык, украинскую литературу, а в конце — диктант. Таким образом, отсеялась бОльшая часть харьковских ребят, которые выросли в русских семьях. Очень сложно было поступить на истфак. При отлично по всем предметам, диктант я написал на 3 балла. Меня взяли только на вечерний. Но, так как я сдал всю следующую сессию на пятёрки, то перевёлся на освободившееся место на дневном отделении. Вот такое «чудо», придуманное командой Шелеста со сдачей украинской мовы.
На технических факультетах этого не было. Иначе они бы отсеяли просто всех, напрочь.
— И даже преподавателей вместе с абитуриентами.
— И даже преподавателей. Историю УССР и историю КПУ мы тоже учили. Это же анекдот– история КПСС и история КПУ — они ведь мало чем отличались. Но история КПУ и история УССР должны были читаться на мове. По всем другим предметам преподаватель спрашивал: «На каком языке вы хотите слышать лекции?». Конечно, все, в том числе и западенцы, которых много училось вместе с нами, кричали, что на русском. Обязательно требовалось, чтобы комсомолец подписывался на украинско-язычную молодёжную газету. В Харькове, на «Ленінську зміну» — практически, никто не хотел. Острая проблема для комсомольской, для партийной организации Университета. Студентов разными путями просто вынуждали хотя бы на месяц, два подписаться, заплатив 30-60 копеек. Как-то вкрадчиво, малозаметно для молодежи внушалось, что республика самостоятельная от Москвы, что наша столица Киев, что мы все – советские украинцы, точнее что мы — «радяньские». Слово «русский» было крайне не востребовано, на офицерском уровне не использовалось.
— Получается, что украинизация затронула и историческое образование в те годы?
— Конечно. Темы курсовых для дипломных работ у тех, кто специализировался по истории СССР, истории России, предлагались с местным колоритом, больше связанные с Украиной. Я специализировался на истории южных и западных славян, на этом направлении поменьше приставали с такими рекомендациями, если история России, СССР, КПСС,– то без Украины практически никак.
В Киеве, конечно, в те годы, было покруче. В Харькове не так. Многие мои друзья и сокурсники как-то не задумывались над этим. А я из очень русской семьи. Родители родились и воспитывались до революции, у них было представление о стране. Они избегали слово «советский», считая его неконкретным, были патриотами СССР. Просто не любили. Всегда говорили «русский»: русский завод, русский город, русский артист. Так в семье сложилось и мы трое детей это усвоили. Там, где были рождены в Советском Союзе, больше акцент делался на «советском».
— По Вашему мнению, жители самого Харькова – как себя воспринимали?
— Тогда на 75% жители были русского происхождения, остальные были малороссы, евреи, армяне. Но проблема в том, что многие из этих 75% больше видели себя советскими, чем русскими. Внедрялась в голову советскость. Неважно, что ты говоришь на русском языке. Ты живёшь в советской Украине, «Раднянськой Україне». Эффективное сопротивление этой ползучей украинизации возможно было только на основе русскости, но она втеснилась советскостью.
Если бы у нас делался акцент на русской культуре, на русской традиции, русском быте, русской культуре – то русская идентичность сохранилась бы у большинства. «Ты советский человек!». «Лёня, ты почему всё «русский», «русский»?» — мне такие замечания делали ещё в школе. Классный руководитель Иван Данилович Радченко читал у нас мову и украинскую литературу. Всегда ходил в вышиванке, делал мне замечания: «Лёня, ну шо ты «русский», «русский»? Ты – радянський, как и мы все – радянськие!». Да, они все «радянськие», но все при этом были украинцы, а советскость использовали для вытеснения русскости. Харьков вообще никогда не считался никогда Малороссией. Это Слобожанщина и никакого отношения к Малороссии не имеет. Это созданная русскими царями территория, осваиваемая слободами, населёнными пунктами — стрельцы всё продвигались, продвигались на юг. Потом Большевики зачислили её в состав радянской Украины. Скажу так, в 1950-е годы Харьковчане украинцами, вроде бы, не становились, но вот, русскими постепенно быть переставали.
— Скажите, пожалуйста, в стенах любого образовательного учреждения в мире эхом отражается мнение подрастающего поколения, взгляды, которые они формируют в семье, школе и ВУЗе. Мы видели толпы людей, которые то выходили на митинги за Навального, то выходили на его похороны. Как Вы вообще к этому относитесь? Есть ли надежда на молодежь, которая избежала клипового мышления? Или современное поколение потеряно в большинстве своём?
— Молодёжь – она всегда так или иначе оппозиционна. Критически мыслящая. Это надо иметь в виду. Во-вторых, у нас большая часть государственных школ никого не воспитывает вообще. Уже десятки лет функции нет, она исчезла. В-третьих, надо понимать, что в семьях люди во многом сами не воспитаны, особенно в духовном плане. Многие живут на простых эмоциях. Почему мы историческим просвещением занимаемся? Потому что без воспитания на исторических примерах на понимании, как развивается страна, какой смысл её существования, мы не выделим из молодёжи то ядро, которое составит основу нашего народа. Надо всегда опираться на ядро, остальные будут за ним идти. Чтобы выделить такое ядро, нужна огромная работа просветительская, воспитательная. И здесь вопрос: а кто собственно воспитывает? Готовы ли наши учителя и преподаватели к этому, какие у них настроения, идейный и профессиональный уровень? Проблем очень много.
Мы создали в Московском государственном университете технологий и управления первый казачий бакалавриат. Это будущие преподаватели истории, муниципальные работники и журналисты, специалисты по связи с общественностью. Мобилизовали всё, что только могли, искали преподавателей по гуманитарным дисциплинам, таких которые могли бы не только классно донести информацию, но и выполнять идейно-воспитательную функцию, формировать патриотически-государственное мышление. Это было совсем не просто. Преподавательский корпус в стране разнороден и далеко не весь готов воспитывать граждан нашего Отечества.
— А как Вы относитесь к ЕГЭ и дистанционному образованию в целом?
— Да какое может быть дистанционное образование. Я, знаете, стал историком, во многом благодаря своему учителю истории. Дядька был такой, Григорий Лазаревич Шкиллер, командир миномётной батареи во время Великой Отечественной войны. Слушал его с открытым ртом. Он заметил, и стал мне уделять повышенное внимание, давал читать книги по истории, готовил меня к экзамену. Будет тебе там какой-то дядя или тётя на экране преподавать, отмечать интересующихся твоим предметом детей? Вряд ли.
Учителей в школе мы боялись и уважали, только одного, как сейчас говорят тролили. Слушая сегодня внуков, у меня складывается впечатление, что в лучшем случае одного-двух ученики считают нормальными
— Вернемся к Харькову. Как Вы считаете, почему в 2014 году Харьков не пошёл по пути Донбасса окончательно? Почему не получилось создать ХарьковскуюНародную Республику?
— Необходимо иметь в виду существенное отличие Харькова от Донбасса. Харьков – огромный студенческий и научный центр. В нашем Харьковском университете, созданном аж в 1805 году – значительную часть студентов составляли ребята с правобережья Украины, с Галиции. Половина сокурсников была оттуда, с западной Украины. Часть была и из восточной. Харьковчан на истфаке вообще было очень мало на истфаке. Так и в других ВУЗах. Западенцы, заканчивая университет, в значительной своей части не спешили возвращаться домой, оставались в Харькове, многие выходили замуж, женились, создавали семьи. Постепенно менялся состав харьковчан. К 2014 году в административных структурах, в прокуратуре, в судебных органах, в МВД вот таких выходцев с западной Украины стало очень много. Это надо иметь в виду. Но всё равно — значительная часть образованных харьковчан, конечно, хотели быть в составе России. Думаю ни в Донецке, ни в Луганске в таком количестве западенской прослойки не было. Второе, постсоветское харьковчане, кто ориентировался на Януковича, на руководителей города Кернеса, Добкина, и прочих людей, которые вроде бы провозглашали «Россия», а в ответственный момент исчезли. Предали. Кроме того, Москва в отношении восставшего Харькова. Вела себя довольно пассивно, администрацию взяли, на центральной площади стояли десятки тысяч людей, все скандировали — «Россия!». Но… не хватило руководителей, реальной помощи России, ну и в целом духа.
— Вы сказали про землячество. Землячество Армении, землячество Азербайджана того же — они очень плотно взаимодействуют друг с другом, плотно связаны между собой, помогают друг другу в различных ситуациях. Когда человек приезжает в другую страну, он может обратиться к своим, скажем так, соплеменникам. Как Вы думаете, почему у нас, у русских, не сложилось полноценное землячество?
— Смотрите, у русско-советских в Харькове, было значительное большинство. Вроде какая необходимость помогать друг другу? Нас же много, всё в порядке! Ситуация, что ты в меньшинстве, заставляет создавать землячества, объединяться и помогать друг другу, чтобы выжить, занять позиции, двигаться дальше. Когда русские оказываются в меньшинстве, они тоже способны на объединение. Или когда страшная беда. А так в Харькове идёт нормальная жизнь, западенцы понимают, что если они не будут помогать друг другу, если они не объединяться, то они не прорвутся на высокие посты. Армяне могут купить кого-то. а западенцы послабее в материальном смысле. Они более сильны в своей нахрапистости, упёртости. Поэтому и получается так. Армяне веками меньшинство везде, кроме Еревана, они не объединяются, а ругаются между собой. Так же и западенцы.
— Ваша первая командировка в качестве разведчика была в конце 70-х в Югославию. Как на Вас повлияла эта поездка?
— Тогда Югославия считалась полу-капиталистической страной. Туда обычный человек попадал после серьёзного отбора, контроля. Даже в туристическую группу. Когда я туда приехал, это была совсем не социалистическая Болгария, где я учился в аспирантуре три года, не как разведчик, а как обычный аспирант. Это была другая страна, руководство которой действительно было, в сущности, нам враждебно. Не народ, а руководство. Был строгий, жёсткий контроль за нами и за американцами. Два врага Титовской Югославии — СССР и США. Нас они опасались больше контроль со стороны спецслужб Югославии был очень жёсткий.
Как историк, я всё-таки рано защитился – в 26 лет стал кандидатом наук. Считал себя много знающим специалистом, что очень великий, всё знаю. Моя жена тоже историк, кандидат наук, только она с акцентом на Сербию, а я – на Болгарию. В Белграде, получив возможность знакомиться с архивами, с литературой, недоступными в СССР. И вдруг ты понимаешь, что в Советском Союзе тебя готовили как одноногого или однорукого историка. Как говорится от сих, до сих. За границей, оказалось, что мы столько просто не знали, несмотря даже на то, что у меня был допуск по форме №3 КГБ, для работы в спецхране. Но ведь был ещё номер два, номер один – про них я вообще не говорю. Вдруг ты понимаешь, что над тобой, в общем-то, поставили эксперимент. Не только надо мной, над сотнями тысяч людей. Кто-то там определил, что ты можешь работать только в этих рамках.
Кстати, некоторые сербы, с которыми я контактировал по работе, посчитали, что меня можно увлечь троцкистской литературой, бухаринской, какими-то западными, как мы сейчас говорим, демократическими «исследованиями». Мне подсовывали подобные книжки, но меня они трогали. А вот то, что я соприкоснулся с историей, связанной с Россией, с Российской Империей, с Верой, с Церковью! Там такого всего много было. Существовало два центра белой эмиграции — Франция и Югославия. Если не ошибаюсь, больше 100 тысяч человек прошло через Югославию, многие осели там, сформировали целые направления в сфере искусства, науки, градостроительства, читая всё без ограничений, о которых говорил выше, я и начал понимать, что очень многого не знаю. Все 80-е годы я очень много читал, анализировал, сопоставлял, размышлял.
Далее на сайте
Оценили 9 человек
10 кармы