Интервью с Климом Сергеевичем Поплавским – режиссером-документалистом, который в 2022 году добровольно отправился на фронт и с тех пор снял уже не один проект о боевых действиях и мирных жителях в зоне СВО.
— Клим Сергеевич, расскажите, пожалуйста, немного о себе.
— Я – военный документалист. До того, как началась война, снимал игровое кино. Когда СВО началась, я понял, что нужно брать камеру и идти туда. В составе «RT.Док» я снял около девяти военных документальных фильмов.
— Почему решили снимать фильм о Фаине Савенковой? Чем Вас так привлекла именно её история?
— Фаина абсолютно случайно попалась мне в жизни. Я встретил её, когда работал с китайским военкором Лу Юйгуаном – снимал материал о нём для документального фильма. Он приехал в Луганск и рассказал мне, что собирается делать интервью с девочкой, которую хотят похитить, убить… Я спросил: «Что???». Я вообще до этого не имел ни малейшего представления о Фаине – не знал, что есть такой автор, есть такая проблема. У Лу довольно ломаный русский язык, поэтому я предложил ему помочь и для своего фильма поснимать, расспросить. Во время интервью с Фаиной я был просто поражён её историей, поражён, что она — писатель. Потом стал знакомиться с её творчеством. Мне очень понравились её книги — очень уверенный материал, совсем не детский. И тогда я начал разбираться в проблеме с «Миротворцем» через Фаину, как проводника.
— Расскажите, пожалуйста, что Вы хотите донести до зрителя своими фильмами? Какую основную задачу Вы перед собой ставите?
— Первая и основная задача – зафиксировать героев этой войны, чтобы не случилось вымарывания их из истории, из событий, невзирая на то, кому бы это ни могло быть выгодно. Это некая хроника событий посредством художественной документалистики, попытка показать через взгляд от первого лица то, что вижу я – те проблемы, места, моменты, которые я встречаю за время войны.
— Как так вообще получилось, что Вы в своё время приняли решение поехать в зону СВО?
— Обычное решение. У меня нет военной специальности, меня бы точно никто не призвал. Долг каждого мужчины России в меру умений, в меру знаний, в меру гражданского и душевно-духовного минимума быть вместе со своей страной, любым способом.
— Подготовка в Гудермесе помогает?
— Это, по сути, просто база. Конечно, спустя уже два года лично для меня каждый день на передовой, мне кажется, идёт за неделю любой подготовки в гражданской жизни. На войне быстро учишься, если хочешь жить. Но, конечно, для начала база, данная в Гудермесе — помогает.
— Скажите, пожалуйста, насколько лично для Вас важна реалистичность в Ваших фильмах? Очень многие снимают кино просто в павильоне — хромакей и так далее.
— Это мы говорим о художественном кино?
— Не только о художественном. У нас некоторые умудряются пытаться даже документалистику снимать в таких не очень реалистичных, скажем так, условиях.
— Всё зависит от темы – что ты рассказываешь в своей документалке. Если это документалка, состоящая из архивов и человек обращается к ней – а чего бы и не сниматься на хромакее? Тут же каждый инструмент художественный, технический соответствует необходимости драматургии фильма. Поэтому где-то это допустимо. Когда у тебя военная документалистика, современная – понятно, что ты должен быть на передовой. Если у тебя фильм с реконструкциями – понятно, что тебе нужно использовать костюмы, павильоны. Всё зависит от задач.
— Сколько у Вас по времени примерно занимают съемки одного фильма?
— Этот фильм из-за сложности сбора героев, если мы говорим о фильме «Не молчи! История Фаины Савенковой», то он собирался год, с момента нашего знакомства до момента выхода картины на «RT.Док». Было сложно, потому что все спикеры, герои – они представители разных стран мира, находятся в не самых простых локациях. Надо было вообще понять, кто может адекватно рассказать об этой проблеме. Дальше был достаточно длительный монтажный период –я не понимал, как это все художественно облечь. А так, в среднем, наверное, снять и смонтировать фильм – два с половиной — три месяца.
— А фильм о Саргоне?
— Этот фильм мы снимали недели две. И потом монтировали около месяца.
— Если брать фильм о Саргоне — сирийце. Вам близка сирийская трагедия? Нет ли у Вас, случайно, замысла снять фильм о произошедших на днях событиях в Сирии?
— К сожалению, я не могу себе этого позволить, потому что на территории моей страны идёт война. И она приоритетнее для меня, чем война в любом другом уголке света – для внимания, сил и жизнеотдачи, которых требуют подобные съёмки. Кстати, в фильме о Саргоне ничего нет о Сирии, кроме самого Саргона.
Близка ли тематика сирийского конфликта? Она не может быть близка или далека. Любая проблема наших союзников – это проблема. Время такое, что любая проблема любой страны тут же как-то отражается на нашей стране. Поэтому – конечно, близка. Огромное количество парней там погибло, мы вложили в восстановление Сирии большое количество средств. А сейчас мы видим то, что видим. Естественно, это задевает. Но фокус сейчас направлен на проблемы внутри моей страны.
— Вы как-то говорили, что Ваши фильмы — это молитва. Что даёт Вам эта молитва? И что, по Вашей задумке, она должна дать зрителям? Кто должен эту молитву услышать и слышит ли?
— Я думаю, что слышит. Каждый фильм, каждая секунда пребывания на фронте, лично у меня – сопряжена с молитвой. Иного объяснения тому, что я, слава Богу, жив, не ранен, и в фронтовом дневнике каждый раз появляются новые главы — для меня нет. Это абсолютный фон любого фильма. Слышат ли эту молитву зрители – надеюсь, да. В Ростове недавно прошёл фестиваль «Фронтовая линия», и залы, в принципе, вообще на документалистику полны. Это очень радует.
— А как Вы подобрали себе команду для съёмок? Всё-таки, это работа в зоне боевых действий.
— Особо никак не подбирал. У нас есть команда канала, мне просто повезло. У нас есть оператор – Антон Мещеряков, и мы с ним говорим на одном языке. Он, кстати, на этом фестивале получил приз — золотого Ханжонкова, за лучшую операторскую работу. Просто повезло встретить таких людей.
— Что для Вас лично было самое сложное после того, как Вы приняли решение поехать в зону СВО, начали заниматься документальным кино именно там, в зоне боевых действий?
— На войне, мне кажется, нет никаких простых моментов. Кроме простоты взаимопонимания, доверия и общения. Там всё сложно.
— Вы как-то говорили, что снимаете для того, чтобы на снимках и видео осталась правда. Но в наш век очень много фейков, откровенных подделок. Как с этим бороться? Как доносить правду и как различать что правда, а что — ложь?
— Универсального какого-то ответа у меня нет. Наверное, уровень насмотренности зрителя важен, если он хочет распознать правду и неправду. Его интеллектуальный уровень подскажет ему, что в каком-то конкретном случае, наверное, то, что он слышит или видит как-то не совпадает с реальностью. Я за свою документалистику не боюсь, потому что у меня достаточно сложно всё снято. Для того, чтобы туда какой-то фейк интегрировать, надо сильно постараться. В будущем, вероятно, возможна проблема, что высокие графические технологии позволят с применением искусственного интеллекта достаточно элементарным образом что-то подтасовывать. Причем — большой объём подложной видеоинформации, с прямым текстом героев, а не просто голоса за кадром.
— Например, история с Бучей, когда потом Украина выпустила видеоролик, над которым смеялась вся Европа. Это в тему фейков, дипфейков и подобных графических методов, нейросетей, искусственного интеллекта. Этого сейчас, к сожалению, очень много и иногда очень тяжело отличить правду от вымысла.
— Да.
— Скажите, много ли Вы знаете режиссеров, которые поехали в зону боевых действий, занимаются тем же, чем и Вы? Снимали бы на ЛБС, разделяя с нашей армией, нашими ребятами все трудности, заботы, тревоги, с которыми они сталкиваются?
— Человек 10 знаю.
— Всего?
— Пожалуй, да.
— Почему, на Ваш взгляд, у нас в стране подавляющая часть интеллигенции не любит свою страну и свой народ? Вы же наверняка с этим сталкивались.
— Да я бы не сказал, что дело в «не любят». Всё это проблема того, что 30 лет мы с очень большим удовольствием и в больших количествах усваивали заложенные западным обществом потребления ценности. И это вымыло, заменило в итоге какие-то наши базовые ценности. Вот это накопительство, насыщение заменило жажду правды. Кому-то удалось сохранить голову, адекватность за этот период, у кого-то сердце не очерствело. А кто-то не может справиться с безупречной зоной комфорта, из которой их ни за что не вытянешь.
Как отношусь? Да как к любым людям. Человек многогранен в своих страхах, в своих поступках.
— У Вас ведь наверняка были знакомые, которые с началом СВО уехали из России.
— Были. Ну уехали, что теперь. Скатертью дорога. В тяжёлую жизнь эмигранта.
— А Вы общались с ними? Они как-то обосновывали, почему приняли такое решение?
— Я не общался на эту тему. Мне не интересно. Есть поступки, дела. Уехал – хорошо. У нас с ними разные представления о доме и семье.
— Вы как-то говорили, что украинцев, которые воюют на нашей стороне, просто правильно воспитали. Но всё ли зависит от воспитания, по Вашему мнению?
— Да, в первую очередь — от воспитания. Оно включает в себя всё, весь комплекс – любовь, воцерковление, заботу, ответственность. Глобально – от базы воспитания зависит всё в будущем человека.
— А кто, в первую очередь, должен заниматься воспитанием – семья или государство?
— Хорошо бы, конечно, чтобы они 50 на 50 распределяли эти задачи. К сожалению, жизнь есть жизнь, и мы видим большое количество женщин, одиноких матерей, у которых нет возможности транслировать какое-то мужское начало, что такое хорошо и что такое плохо с точки зрения мужчины. Ей должно помогать в этом государство. Это должен быть такой совокупный инструмент с обратной связью.
— А что для Вас – патриотизм? Определений этого понятия очень много, но мне кажется, что всё равно патриотизм для каждого означает что-то своё.
— Для меня, наверное, это осознание важности того, что мы говорим и пишем на русском языке. К какой бы национальности мы не принадлежали. Мы читаем одни и те же книги — значит, в нас заложен один и тот же код представления о добродетели, о том, что вообще может быть в жизни. Это единая языковая вселенная, которая несёт в себе значимость всего, что было создано на этом языке.
— Но кроме языка есть ещё традиции, культура, обычаи.
— Это всё в себя включает.
— Скажите, пожалуйста, если мы говорим про патриотизм. У нас в своё время в России было довольно большое количество проправительственных молодёжных движений — «Россия молодая», «Наши», «Местные» и другие. Затем появилась Юнармия как детское, молодёжное патриотичное движение. Как Вы считаете, как государство должно развивать патриотизм в подрастающем поколении? Как семья – понятно, а как государство это должно делать? И помогает ли деятельность подобных молодёжных объединений и движений в развитии каких-то патриотических чувств у молодёжи?
— Если бы я до конца знал, чем занимается Юнармия, я бы, конечно, ответил. Вообще, всё это неплохо удавалось системе советского образования. Поэтому я не вижу смысла придумывать велосипед. Можно было бы обратить внимание на хорошие результаты, которых достигли в нашей же стране десятилетия назад. При ней же как-то получились грамотные учёные и талантливые писатели, медики, инженеры и иже с ними. С учётом того, что советская форма образования реально в воспитании заменила во многом родителей, которые имели возможность по несколько смен пахать на заводах, быть вовлечёнными во всевозможные необходимые социуму мероприятия. И школам, и детским садам всё удавалось. Поэтому, думаю, нужно к тому опыту вернуться, со всеми возможными вариациями групповой организации досуга. Это про воспитание.
— Было бы здорово. Как Вы считаете, почему большинство людей сейчас живёт так, будто ничего не происходит?
— Я уже отвечал – всё из-за зоны комфорта, полностью завязшей потребленческой историей. Человека интересует дом, кредит, личные и внутренние проблемы. Это такая история, в которую «удачно» влезла западная культура – не теоцентричная модель мира, а именно история о том, что самое главное – человек, его эго и максимальные блага, которые он может получить.
— Многие сейчас говорят, что наша страна как бы разделилась на два мира. В одном мире люди воюют, собирают помощь, отвозят её на ЛБС и мирным жителям. А в другом мире люди живут так, будто бы ничего не происходит, нет никаких проблем. Как Вы думаете — почему? Поколение потребления – понятно. Поэтому они и не торопятся, собственно говоря, помогать фронту. Но возможно ли как-то исправить эту ситуацию, кроме как воспитанием? Всё-таки воспитание – это очень длительный процесс.
— Резко – нет, ничего, кроме прививки. Если война окажется в их доме. А это может произойти, если голова не встанет на место.
— А до этого так и будет довольно небольшой всё-таки процент населения оказывать помощь фронту?
— Думаю, да.
— Расскажите о самой запоминающейся поездке в зону СВО.
— Каждая поездка и каждая секунда пребывания на фронте запомнится, наверное, навсегда. Я не могу ничего особо выделить.
— В ходе интервью Вы сказали, что отношения, люди – это то, на что ты в первую очередь обращаешь там внимание. Очень многие отмечают, что взаимоотношения между людьми в зоне боевых действий совсем другие, чем в мирной жизни. Как Вы думаете, из-за чего так?
— Очень близко находится смерть. Ощущение смерти, ощущение того, что каждая секунда может стать последней всё-таки обнажает человека – ни обстоятельства, ни время не дают организму тратить силы на шелуху. Поэтому там хорошее – это хорошее, плохое – это плохое. Люди этого не скрывают.
— Многие говорят, что очень тяжело после этого возвращаться к обычной жизни. Потому что привыкаешь к тем взаимоотношениям, в том числе. Так ли это?
— Да, они становятся действительно особенными, братскими. Я бы не сказал, что тяжело возвращаться к обычной жизни. Потому что в жизни меня, например, ждёт прекрасная, любимая семья. Это было бы сумасшествие, если бы я сказал: «Нет, на войне лучше, чем с семьёй!». Но, конечно, очень ценны эти искренние, правдивые, без какой-то вуали ненужных нюансов отношения. Эта прямота о себе напоминает, о ней скучаешь. Но не в плане того, что хочется на фронт, хочется на войну.
— Скорее, это вопрос взаимоотношений, а не боевых действий.
— Да.
— Кстати, в тему семьи. Как сейчас функционирует фонд Вашей мамы — Яны Поплавской?
— Самым активным образом, как и всегда.
— Принимаете ли Вы участие в его деятельности?
— Конечно. Насколько могу, настолько и принимаю. Но больше, конечно, в формате направить людей, помочь, соединить. Коммуникативным образом.
— Сейчас люди активно принимают участие в деятельности подобных фондов и организаций?
— Не представляю. Этот вопрос, скорее, нужно задать не мне. Насколько я понимаю, есть какие-то сложности – я слышу, вижу эти крики в Телеграм-каналах, на различных площадках, что тяжелее стало проводить сборы. А они действительно нужны. Потому что помощь требуется ежесекундная. И будет требоваться, вне зависимости от того, сколько бы государство ни делало. Война – очень затратна и быстро уничтожает любые блага. Ребятам постоянно нужно всё, в любую секунду. Например, вы встали и вынужденно поменяли дисклокацию, много чего просто не имеете возможности с собой взять, перетащить. Много чего гибнет в огне, той же гуманитарки. Она должна быть постоянно зациклена. Народ на гражданке говорит: «Устали». Я всегда напоминаю, что не представляю, чтобы там парни, таская снаряд весом с себя, сказали: «Устали».
— С учётом того, что Донбасс живёт в таком состоянии с 2014 года.
— Сто процентов.
— А часто к Вам обращаются с просьбой что-то передать, с кем-то свести, кого-то откуда-то вывезти, передать сообщение или найти?
— Периодически бывает такое. Связываются в основном в попытке найти без вести пропавших. Я объясняю, что надо обращаться к Кашеваровой. У неё на странице всё очень хорошо описано – что делать, если ты ищешь человека. К сожалению, таких ресурсов у меня нет. Я в начале как-то пытался, но потом понял, что обречён. Этим должны заниматься люди, которые на этом специализируются.
— У RT вообще довольно много различных проектов, в том числе проект «Дети войны», «Своих не бросаем», когда оказывается помощь людям, попавшим в трудную жизненную ситуацию. Вы принимаете участие в этих проектах?
— Нет. Я знаю, что эта история есть, но не в курсе никаких подробностей, ничего рассказать по этому поводу не могу.
— Скажите, пожалуйста, что бы Вы хотели пожелать всем тем, кто находится в зоне СВО и всем тем, кто ждёт их дома?
— Парни! Спасибо вам большое! Молитесь. Не ругайтесь матом. Это плюс сто процентов к выживаемости. Ещё раз спасибо, берегите себя.
А тем, кто их ждёт – спасибо вам, что у вас такие мужики. Спасибо, что ждёте их и даёте такой очень серьёзных душевный спасательный круг. За который парни морально и цепляются, зная, что за ними – дом, отступать — некуда. Спасибо вам.
Оценили 0 человек
0 кармы