Кем и на что обречен "Град"

Если верить восторженным откликам читателей, популярная антиутопия братьев Стругацких обречена, ни много ни мало, на бессмертие. Тяжело с ними не согласится, еще труднее – спорить. Посудите сами: писалось «в стол»; опубликовано только после снятия перестройкой цензурных запретов; содержит ряд высказываний и взглядов, не совместимых с кодексом строителя коммунизма; стилистически безупречно; сюжет интригует и держит в постоянном напряжении; между строк щедро разбросаны головоломки и житейская мудрость; переведено на многие языки мира и издано неслыханными тиражами. Придраться совершенно не к чему. И все же... Это произведение никогда не станет классикой, равной тому, что вышло из-под пера Достоевского или Булгакова. И вот почему.

Во-первых, в «Граде обреченном» не хватает самого главного для бессмертия – собственно, автора. То есть такого человека, который готов был бы умереть, защищая написанное им. Именно этим и отличается русская литаратура от того графоманского явления, представители которого получают Нобелевские премии. Именно поэтому бессмерные наши классики не мечутся из стороны в сторону в поисках будоражащей их темы, но каким-то чудесным образом знают с самого начала своего творческого пути, в чем она состоит. Вы найдете в «Записках юного врача» того же самого Булгакова, который потом стал Мастером, а в «Бедных людях» того, кто подрядился на роль Идиота. А все потому, что Булкакова действительно волновало то, о чем он писал, в то время как Баркадий Братанович нащупывал дорогу к умам читателей. Чувствуете разницу? Ему пришлось пройтись для разминки по «Далекой радуге» и принять участие в строительстве справедливого общества на Марсе и Луне, прежде чем он догадался, что будет «зазёван» до вывиха в челюстях лишенным энтузиазма и потому циничным поколением 80-х. Сначала братья сами как бы стыдились ранних своих произведений, но потом очевидно поняли, что благодушная самоирония по этому поводу принесет больше дивидентов. Так оно и произошло! В чутье им не откажешь.

С этого места мы плавно перейдем к «во-вторых». Оно заключается в содержании «Града». Если в двух словах пересказать его тому, кто не читал, то получится примерно следующее: разношерстная группа неудачников со всего света пытается построить альтернативу Божественному миру, созданному Им, как известно, в течение шести дней, но у них педсказуемо ничего не выходит. А не выходит потому, что строят они новый чудный мир на тех же принципах, что и старый – на эгоманьячных устремлениях двуличных индивидуумов, зашоренных мусорными идеями и убежденных при этом в их оригинальности. Возможно, в том и был замысел произведения – показать тщетность любых человеческих усилий в данном направлении, но тогда зачем весь этот сыр-бор? Разве для того, чтобы усадить за одним столом упоротого питерского комсомольца и убежденного немецкого нацика, пропагандируя нехитрую либеральную идею, популярную в наши дни, о том, что коммунизм и фашизм – явления одного порядка.

Водевильно-картонные персонажи «Града» - это «в-третьих». Такое ощущение, что братья пользовались «вторичными» источниками информации, когда приводили в движение своих кукол. Это как если бы инопланетяне рассказывали о нас у себя в Инопланетяндии, основываясь не на личных наблюдениях и опыте общения, а на материалах из «советских» газет. Комсомолец Андрей «решительно рубит ладонью воздух», уговаривая шведскую шлюху Сельму вести себя прилично. Мы видели подобные жесты в кино 30-50-х годов, и братья, похоже, тоже. Что касается шлюхи, то она однозначно срисована с «беленькой» из ансамбля «ABBA», вернее, с ее телевизионной картинки, с примесью стереотипа скандинавской развратницы с шестым номером из немецкого порно. Здесь есть вопросы к братьям, но мы их отложим по причине невозможности получить правдивый ответ. Под стать им «японец» Кэнси – гравюрно-образцовый самурай. Или забитый «китаец» Ван, материализованный из песен о советско-китайской дружбе времен Маодзедуна и Сталина. Гестаповец Румер, конечно же, садист, сексуально озабоченный кавказец Чачуа, суровый колхозник дядя Юра с неизгладимой печатью партизанщины, его жена «дебелая голландка Марта», откровенно пахнущая былыми конькобежными рекордами, английский аристократ-полковник, и прочий генетический мусор («хнойпеки» и «итальяшки», «армяне какие-то»), мелькающий на страницах романа – все они достаточно карикатурны и легко узнаваемы по анекдотам.

Особняком стоит техасец Дональд, который более походит на Раскольникова без топора – он, единственный из всех, обеспокоен несовершенством мира и невозможностью перемен. Причем, до такой степени, что пускает себе пулю в лоб. Где вы видели таких техасцев? Они в лучшем случае укокошат из помпового ружья нарушителя их территории, а в худшем – отравят себя кукурузным «бурбоном». Если бы они были такими совестливыми и правильными, то почему бы не застрелиться им всем в виду раскаяния по поводу судьбы индейских народов Америки?

Ну и, конечно, глыбой над всем этим зоопарком возвышается Изя Кацман – «бессребреник, добряк, совершенно, до глупости, бескорыстный и даже житейски беспомощный». Понятное дело, что генетическая солидарность – вещь великая, но не до такой же степени! Благодаря этим ухищрениям, главный герой (вы ведь не подумали про Андрея) стал картонным в квадрате. На него бросает благосклонные взгляды шведская шлюха Сельма, обвороженная, видимо, его привычкой «пощипывать бородавку на шее». Рубаха-парень и душа компании, он умудряется влезть в доверие даже к пещерным антисемитам – таким, как Фриц Гейгер и научный советник его Андрюха. Он проходит персональный «холокост» и, несломленный, ведет за собой экспедицию в неведомые дали, презрев домашний уют и долг продолжения рода. Пытаясь успокоить читателей, с подозрением относящихся к еврейской нации, братья явно перегибают палку, но на поверку и в этом элементе маркетинга оказываются на высоте. Кто в здравом уме в нашем толерантном мире станет обращать внимание на подобные ляпы? Разве что какой-нибудь анонимный блоггер.

И напоследок философское. Романы становятся бессмертными благодаря обращению к вечным темам. В русской литературе это исследование человеческой души, которая останется такой же и через тысячу лет. А все эти «измы» приходят и уходят, оставляя лишь пару строк в истории. Так что «Град» обречен на забвение, а «Братья Карамазовы» - на новое прочтение и извлечение новых смыслов.