Стояла весна, у меня играли гормоны и недоставало денег, поэтому я решил сдать комнату. Тёплыми вечерами я мучился без женской ласки под убаюкивающий бубнёж Киселёва с экрана я листал доски объявлений в поисках подходящего варианта.
"Беженка с Украины снимет..."
Одновременно с этим мою память по какой-то причудливой ассоциации пронзило особо сладострастное воспоминание. Было ли это совпадением? Не думаю.
Очаровательный женский голос с едва слышимым "гэканьем" ответил на мой телефонный вопрос чарующим "Та ото ж ни?.." И я понял что вот оно, счастье. Ну, или его иллюзия.
Назначил встречу, сходил за коньяком и побрился. Предстояло расставить все точки над ї.
Девушку звали Ганной. У неё была сочная грудь, крутые бёдра, чувственные губы и жовто-блакитная ленточка в волосах.
Я достал вторую рюмку, разлил и выпив, устало взглянул на неё глазами сексуально голодного ватника.
— Украина, значит, да?..
— Так.
— И что думаешь?..
— Всяко.
Я молча обошёл стол, с раздражением подумав что эрекция совершенно ни к чему в этом серьёзном разговоре. Пристально взглянул в глаза.
— На Майдане была?!
И совершенно неожиданно она ответила мне резко и дерзко, как поллюция после сна об аннексии Прибалтики:
— Так, была я там, клятий кацап, оккупант!
Следующим же резким движением я загнул её к столу, заворачивая руку за спину. Свободная моя ладонь уже задирала на ней юбку и стаскивала бельё. Праведная ярость и полгода воздержания направляли меня.
— Кружжжевные, сука! — проскрежетал я у неё за спиной, пристраиваясь.
— Москаль, блять, финноугр! — ответила она с гневным взглядом и вдруг охнула.
— Всего на четверть мордвин! — взъярился я, начиная двигать тазом.
— Голодомор... Кацапы... — выдыхала она сквозь сжатые зубы.
— Вы, вы сами всё просрали на своём Майдане! — вопил я, в неистовстве насаживая её на себя, держа за бёдра.
— Евроинтеграция... — прошептала Ганна сквозь слёзы, сжимая меня в себе особенно сильно.
— Таможенный союз... — процедил я, кончая ей на спину.
Наконец мы рассоединились, как после Беловежских соглашений. Налил по-новой и кинул на стол пачку сигарет.
— Я так понял, мы друг друга взаимно ненавидим. Хорошо, пусть так. Денег можешь не платить, но учти — я очень принципиален в политических вопросах!
На том и порешили.
Следующий удар ждал меня буквально через пару дней. Придя с работы, я увидел Ганну в женском народном украинском костюме, с ехидным выражением лица предлагающей мне на ужин дымящуююся кастрюлю галушек.
Галушек. Я почувствовал как у меня дёрнулось веко. Ничего не сказал и молча вышел из дома в ближайший магазин, торгующий флагами.
В принципе, всё остальное у меня уже было - распечатки украинской Конституции с 2014 года для срача в интернетах, а также танковый шлем, который я получил от одной еврейки, но это уже совсем другая история.
Я звонко хлопнул по столу ладонью и кивнул на разложенные на полу флаги . Из одежды на мне, кроме того самого танкового шлема, были камуфляжные брюки и давно не мытые берцы.
— Галушки, значит. Европеизм, чёрт возьми! — я накручивал себя всё больше и больше, — Давай, прочти мне вашу сраную Конституцию!
— И прочту! — вперила она в меня ясный взор ненавидящих глаз.
— Прямо здесь и сейчас!
— Давай!
Она раскрыла подшивку с Конституцией, поудобнее устраиваясь на флагах Украины и ЕвроСоюза и дерзко оттопырив задницу в мою сторону, начала читать:
— Верховна Рада України вїд їменї Українського народу...
Моего хладнокровия и политического терпения хватило ровно на двадцать секунд этой безумно возбуждающей мерзости. Перевернул её на спину и резко раздвинул ноги. Белья под одеждой в этот раз не оказалось, как и во все последующие. "Продолжай читать!" — рыкнул я и с резким выдохом замельтешил.
— Україна є суверенна ї незалежна, демократична, соцїальна, правова держава... — выстанывала она.
— Украина умерла! — кричал я в ответ, наращивая темп.
— Права ї свободи людини та їх гарантїї визначають змїст ї спрямованїсть дїяльностї держави... — сладко мурлыкала Ганна, прижимаясь ко мне всем телом.
— С такими-то тарифами?! Прав был Сталин, расстреливая бандеровцев! - вопил я, в страсти шлёпая её по ляжкам, чувствуя как приятно она сжимается внутри в ответ на каждый удар, — Вы понимаете только насилие, чёртовы хохлы!
— Нїколи знову! — визжала она, подмахивая и кончая, трогательно закусив губу.
— Мы всё аннексируем! — безумно хохотал я, подобно мифическому Советскому Освободителю, насадив гибкое тело на себя в последний раз и исторгаясь прямо в неё.
Мы пришли в себя на смятых флагах, истоптанных моими солдатскими ботинками смоленского производства, сжимая друг друга в объятиях.
— Ненавижу тобї, — прошептала она, целуя меня в губы.
— Я тебя тоже, — ответил я и поспешил утонуть в бездне тонких межгосударственных конфликтов.
К новому раунду политической борьбы я подготовился основательнее - заранее купил на распродаже что-то похожее на МВД-шную броню, каску с забралом и дубинку. Почему-то я знал, именно знал каким-то затаённым как золотой батон Януковича чутьём, что всё это пригодится мне в ближайшие дни. Так оно и случилось.
Ганнушка была в в соблазнительно дырявых джинсах, красно-чёрной майке и в строительной каске. Чудом увернувшись от пущенной в мою голову бутылки с непонятной жидкостью, я сграбастал её на руки и потащил в спальню. Ведь мятеж должен быть наказан по всей строгости закона.
Присев на постель и расположив её у себя на коленях я одним рывком сдёрнул джинсы, облапав затем грудь.
— Сопротивление при задержании... — приговаривал я, ласково удерживая её и уворачиваясь от укусов.
— Звырячче побїття дитїв! — стонала она, пытаясь достать меня сквозь броню. Её жалкие попытки только возбуждали мои патриотические чувства.
— Насильственное изменение строя или захват власти... от пяти до десяти лет, мать твою! — цитировал я ей Уголовный Кодекс Украины, неторопливо поглаживая между ног пальцами правой руки и водя там же интересно ребристой дубинкой левой.
— Ах тї кат... — мурлыкала она, плавясь в моих руках и елозя задом, даже через щитки заставляя меня ощущать её оппозиционность. Я швырнул её на кровать за эту наглость в отношении представителя власти.
— Кнут и пряник, с майданным быдлом только так и можно! — приговаривал я, работая где-то меж её ног языком и дубинкой, пока она заходилась в протестном крике. Сам не пойму как так вышло, что кончив, она ловко подсекла меня и овладев инициативой, запрыгнула сверху, безошибочно насадившись.
— Но... служебный долг... — хрипел я, сдавленный ответственностью и грудью Ганны.
— Iдея нацїї! — хохотала она, уворачиваясь от моей карающей длани.
— Вы не можете так просто свергнуть... — шептал я, пока в её матку летели шустрые хвостатые пули.
— Слава Україне! — заходилась Ганна в пароксизме национального оргазма.
Я был побеждён и опустошён. Неловко вытерся украинским флагом, подумав при этом что ему не привыкать. Снял шлем и пошёл на кухню, уныло кушать сваренный Ганнушкой борщ с пампушками и салом.
Как умудрённый опытом геополитический игрок, о новой провокации я предупредил её заранее. Равно как и приготовил тельняшку, морской китель и фуражку. В "Военторге" купил, не задавайте глупых вопросов. Заодно сходил на избирательный участок и проголосовал за Путина. Я этого никогда раньше не делал, но в этот день важным было всё.
В назначенный день я показал ей фото бюллетеня, затем протянул ей тельняшку и сказал: "Надень вместо твоих тряпок. И иди на балкон, не задавая вопросов."
Она только слегка прикусила белоснежными зубками нижнюю губу и спросила с тернопольским акцентом, нарушу ли я её национальные интересы. Я ответил что безусловно, так что глотать придётся.
Надел китель, фуражку и вышел на балкон, как будто бы продуваемый бризом Чёрного Моря.
Она ждала меня. Тельняшка выгодно обрисовывала контуры её фигуры, тем более, что кроме неё, на Ганне ничего не было. Она обняла меня и вжалась в грудь, тепло и доверчиво.
— Коханий мїй...
И ничего больше не нужно было говорить. Мы долго и страстно целовались, ласкаясь языками, как экономиками Крыма и Краснодарского края. Потом я слегка нажал ей на плечи. Сопротивление было несильным, примерно 4,4 процента от общего, как раз как на крымском референдуме. В этот раз говорить мог только я и пользовался этим, раскуривая заранее набитую трубку.
— Только первый шаг в большом пути... — выпуская колечки дыма сквозь сжатые от удовольствия зубы.
— Евразийская интеграция, идеи Дугина... — и чувствовал как "Адмирал Кузнецов" раз за разом входил в во влажный порт её рта. Китель трепетал как крылья двуглавого орла.
— Русский Юго-Восток... Концепция мира вне наций... — жемчужно-белые катера зубов опасливо держались подальше от моего крейсера. Кокарда фуражки сверкала на солнце.
— Этот ветер... Как в Севастополе... — "Гетьман Сагайдачный" её языка совершал манёвры во рту, только раззадоривая ВМФ всё сильнее. Погоны сияли.
— Будь ты Крымом, я бы аннексировал тебя немедля! — вскричал я как раз в тот момент, когда она, сдавшись, обняла меня за бёдра и с причмокиванием приняла вплоть до самых глубоких пристаней, смирясь с поражением.
И ей на язык хлынуло Чёрное Море.
Я закрыл глаза. Сквозь веки красным, синим и белым сиял закат. И это было прекрасно.
Когда я открыл их, она уже всё слизала и сейчас смотрела снизу вверх, облизывая губы.
— У м-меня хорошо получилось?..
Ганна смотрела мне в глаза с чем-то похожим на... любовь? Я не знаю.
— Замечательно. Можно я буду теперь звать тебя Аней?..
Она кивнула и я накинул ей на плечи китель. Потом снова набил трубку.
Через минуту она обняла меня за шею сзади. Прохладные пальчики легки на кожу.
— Ты не обидишься?..
— На что?
— Я не из Тернополя. И вообще к Майдану не имею отношения.
— М?..
— Из-под Донецка я. Ватница и сепарка. У меня даже брат в ополчении. Просто как-то так у нас с тобой получилось, что... А потом мне с тобой понравилось. Ты не подумай, я за комнату могу заплатить. Просто я это всё по любви. Честно.
— Да всё я знал, Анюта. Я с тобой тоже по любви.
И мы стояли молча, я в фуражке, она в кителе. Дул тёплый ветер, с улицы кто-то гортанно торговал шавермой. Мы были молоды и счастливы и если бы закрыли глаза, то сейчас же оказались на феодосийском пляже.
Но мы не хотели.
Оценили 0 человек
0 кармы