Конец Игры

Последняя волна переселенцев, тех, кто ушел в тайгу, вызвала к жизни ряд неожиданных последствий, на первый взгляд, малозаметных. Лесные люди, ханты и манси, сначала приняли новоселов не то, чтобы враждебно, а недоброжелательно и настороженно. Потом, увидав, что те изо всех сил стараются, чтобы тайга, чуть изменившись, став добрее к людям, осталась именно тайгой, успокоились. Поскольку, так или иначе, предстояло жить бок о бок, постарались понять: чего те хотят на самом деле? Новые соседи и сами толком не могли этого объяснить, и коренное население поняло их по-своему.

Более того, - судя по всему, новоселы принесли с собой что-то, чего исконным обитателям, похоже, не хватало. Тому есть безошибочный показатель: вместо того, чтобы вымереть, как бывает в подобных ситуациях чаще всего, старые, пребывающие в гомеостазе с Тайгой народы заметно возросли в числе, а новая педагогика не миновала их непривычно многочисленного потомства. И разумеется, как всегда в подобных случаях, совсем нередким стало появление потомства смешанного.

«Взаимодействие» особенно интересно тем, что полностью избежать этого «взаимо» нельзя принципиально: меняющий — меняется. Поэтому, когда пришла пора, часть этой молодой поросли, отобранная Старшими по неведомым признакам, пошла учиться дальше.

В свое время, на практике изучая свойства безжалостных стихий, люди создали науку физику, и при ее помощи стали использовать стихийные силы в своих интересах. Из наблюдений за живой природой и собственным телом родились биология и медицина. И тот, и другой круг явлений предельно наглядны и, главное, насущны, их просто нельзя не заметить, но есть вещи не столь бросающиеся в глаза, и, в бесконечной самоуверенности своей, европейцы разглядели далеко не все, достойное внимания. В том числе, - достойное внимания самого, что ни на есть, современного естествознания. А вот среди тихих лесных жителей, получивших образование, возникло желание узнать, что, какая реальность стояла за полетами на «третье», «седьмое» или даже «девятое» небо легендарных шаманов прошлого. Кое-что, некоторые подробности, не позволяли полностью отнести предание к категории «суеверий», мифов и сказок, и, в надлежащее время, наследники его начали искать необходимые средства для того, чтобы раз и навсегда разрешить сомнения.

Когда грандиозная по масштабам, усилиям, последствиям, - да по какому показателю не возьми! - эпопея с ФОР* только начиналась, когда никто ничего не знал, а поле исследований было воистину непаханным, брались за очень многие темы. Кое-что пошло в бурный рост. Дало массу практических (и практичных!) приложений, вбирая львиную долю сил, средств и времени, а кое-что, не дав большой отдачи сразу, заглохло, влача жалкое существование или вообще почти не существуя. Было попросту брошено. А тут настало время, когда вдруг пришлось вернуться к Первоосновам. К результатам непонятным, да так и оставленным, потому что не очень-то и хотелось, тем более, что времени не хватало и на более важные темы. К опытам мутным, оставляющим после себя что-то такое, какие-то ощущения, но ничего определенного, к выводам смутным, которые недосуг прояснить, потому что срочно нужна боеголовка, а их в боеголовку не вставишь заведомо. Справедливости ради следует сказать, что и возможности инструментария для исследований в 1945 году были существенно меньшими, и теоретическое осмысление далеко не достигло уровня, скажем, 1965 или, тем более, 1970 года. Хотя многие материалы времен Начала оставались по-прежнему секретными, кто-то вспомнил о случаях темного любопытства мальчишек — МНС. Жестоких, как и вообще достаточно большая часть молодежи.

*ФОР - Функционально Обособленный Регулятор. Общее название большой группы регуляторов, естественных и искусственных, для которых характерно то, что не каждое их внутреннее состояние обязательно сопровождается управляющим сигналом к "исполнительным" механизмам (системам). Это и мозг, и геном эукариотных организмов, включая всех многоклеточных, и современные компьютеры. В узком смысле ФОР - устройства на "метастабильных элементах".

Их, видите ли, страшно интересовало, что будут выдавать потерявшие смысл, использованные ПИУ* через сутки, двое, трое после того, как их полностью отключили от датчиков. Вместо того, чтобы подарить им легкую смерть, попросту отключив от питания, их, по сути, оставили в состоянии, аналогичном предельной сенсорной депривации у людей. В общем, затея удалась. Полученные результаты оказались достаточно интересны, чтобы развлечь талантливых, работящих, превосходно образованных великовозрастных балбесов. Они развлекались, придумывая способ интерпретации выданного несчастным устройством бреда: а после периода, когда впавший в панику ФОР все чаще и чаще подавал запросы, наступало время ответов на те вопросы, которые никто не задавал. По случайному совпадению результаты данных работ легли в основу разработки так называемого «универсального оперативного кода», хотя и значительно позже. А в то время исследователи обнаружили «феномен расщепленного трека», когда устройство одновременно выдавало две-три очень сходные, вполне связные, но все-таки различимые последовательности, как бы варианты одного и того же развития событий. К тому же времени относится возникновение концепции «предельного фрагмента»: критической длины текста, после которой корреляция разнокачественных обстоятельств уже не могла считаться случайностью. По сути, такой массив связной, содержащей только совершенно неизбежное количество противоречий информации неизбежно соответствовал какой-то обособленной реальности. Попытка уточнить подробности только усиливала связность и непротиворечивость, делая «варианты» все более реальными. Настолько, что грань между «скорее всего, выдумкой» и «скорее всего, - реальностью» стиралась. Сходила на нет.

*ПИУ - Прототип (с) Искусственным Усложнением. См. "Душа Акулы". 

Все это было страшно интересно, но, в реалиях конца сороковых, пребывало слишком далеко от содержания задач, поставленных перед исследователями руководством страны. Никто не собирался дозволять юным хулиганам расходование скудных народных средств на удовлетворение их частного любопытства. А потом в прошлое ушла и сама по себе вынужденная практика использования ПИУ. Частные задачи, для решения которых они создавались прежде, теперь походя решали очень сложные, высоко кондиционированные, долго функционирующие ФОР, зачастую интегрированные с вычислительными устройствами, построенными на дискретной логике. Естественно, очень ценные как «железом», так и, особенно, сложившимся в них уникальным массивом информации. Так что, разумеется, никто не позволил бы издеваться над ними, отключая от внешних источников информации. Да бывшие хулиганы, вышедшие в доктора и директора, и сами не стали бы творить ничего подобного, закономерно утратив прежнее легкомыслие.

Но была и другая сторона: темное, «необразованное» железо ФОР высшего («функционально избыточного») класса, т.е. содержащие десять миллиардов МСЭ и, в том числе, пять миллионов эффекторных, стало вполне доступно по цене.

Первым ФОР класса «10 — 10/5 — 6», который прямо предложил сотрудничество в этом темном и достаточно тягостном для ФОР деле, стал № 651, иначе «Шпяпер», «Шпепер», или просто «Шпер», как его наименовали впоследствии. Все предыдущие после первых же попыток изъявили сомнение в своей способности быть полезными, либо даже усомнились в собственной стойкости: видимо, испытанное оказалось для них слишком тяжело и неприятно.

- Может быть, - спросил артист, - лучше по старинке? С бубном?

- Семен Сотрович, ваши ритмы — вроде самоцветного камня, найденного в россыпи. Редкая удача, а потому уникальное сокровище, реликвия вашего рода, единственный или один из малого числа. А «Шпер» - вроде станка, выдавшего целый спектр, ряд образцов, только чуть-чуть отличных друг от друга. Поэтому дешево, но зато можно выбрать самый подходящий.

Семен Иванов, среднего роста крепыш лет тридцати, с мягкими, как у рыси, движениями, имел достаточную известность не только в СССР, но и за его пределами. Вообще говоря, он исполнял танцы народов всего мира, но первую, самую дорогую известность ему принесло, разумеется, вдохновенное исполнение танцев своего народа. Оно пронимало и самых искушенных ценителей, и самых далеких от искусства людей. Самые строгие из стариков морщились, - мол, тратит такую силу не на дело, а на баловство, - но при этом все-таки соглашались: ему — можно. И когда встал вопрос о кандидатуре, те же старики как один, не сговариваясь, указали Инициативной Группе на него: остальные-де и рядом не стояли.

На первый взгляд, лицом он удался целиком в мать, такой же светлорусый, белокожий и голубоглазый, и только тяжелые, широкие скулы, превращавшие нижнюю часть румяного лица в этакое подобие клина, выдавали примесь исконной азиатской крови. Не сказать, чтобы это его портило, но, безусловно, делало лицо необычным, запоминающимся.

- А вы сами-то что?

- Не тянем, Семен Сотрович, - покачал головой Сажин, - душу рвет. Тут закалка нужна не нашей чета. Со временем, понятно, подобрали бы что-нибудь потоньше, на обычных людей. Вот только дело у нас срочное, мешкать нельзя. И так не уверены, что не опоздали…

- Ладно, - актер вздохнул, но было заметно и возбуждение перед лихим делом, особый «завод» на него, присущий всем стоящим бойцам, мастерам, актерам, - давайте начинать. Однако, - ждать и впрямь нечего…

- Дмитрий Сергеевич, - а почему он потребовал сцену?

- Так солист же. Капризный. А если всерьез, то говорит, что так ему легче настроиться.

- А почему именно тут, в этой дыре?

- Это как раз понятно. Отсюда ближе всего к месту, где нашего пропащего видели в последний раз.

- Тяжело с капризными. Как еще шлем согласился надеть.

- Вообще не возражал. Шутил только. С серьезным видом сообщил, что без шапки в таких делах — никуда, и пожалел, что «орлиные перья нельзя прицепить». Он вообще нормальный парень оказался.

- Шлем-то — для записи?

- Пока — да.

- В смысле?

- Расшифруем. А потом, как положено, организуем «обратную связь», потом постепенно доведем. Иначе и записывать особого смысла нет.

- Время. Заводи шарманку. И передай наушники…

Взяв тяжелые «беруши», все-таки не стал надевать их сразу, дождался, когда в комнате словно ниоткуда возникнет тяжелый, как молот Тора, мрачный звон. Практика показала, что терпеть ЭТО можно не дольше нескольких минут. Надел наушники. Теперь общаться с артистом стало возможно только жестами... при том, что наушники полностью все-таки не защищают, потому что удары, передаваясь через пол, стены, мебель, достигают-таки костей, а через них — несчастной головы и ее смятенного содержимого. Самое главное, - этому, как будто, все нипочем. Пожал плечами, сделал знак — дальше, еще раз. Еще. Сделал знак задержать, кивал в такт головой, прислушиваясь, но потом сделал знак «вперед помалу», о нем не договаривались, но он как-то сумел дать понять, чего именно хочет.

Когда он отыскал нужное, сцены потомку оо оргэтэй боо оказалось маловато. Кружась с лицом, повернутым кверху, он описывал все расширяющиеся круги, и при этом с равной легкостью ступал по полу, по ступеням, по сиденьям ветхих кресел и по их спинкам, будто вовсе не имел веса. Дважды он натыкался на стены, но и при этом все с той же легкостью взбегал по стене вверх, с естественностью тяжелой, сильной птицы переворачивался в воздухе и, как кошка, приземлялся на ноги. По-прежнему все равно на что: на пол, на ступеньки, или на спинки заслуженных кресел. Сажин поймал себя на мысли, что — не воспринимает разворачивающееся на его глазах действо, как эстрадный номер. Это было невозможно, немыслимо, потому что это и не было каким-то там номером или трюком. Сила человеческого умения велика, даже огромна, показать то, чего нет, можно так, что убедишь самых недоверчивых, - и все-таки здесь была полная ясность: то, что видно, только верхушка айсберга. Видимая часть того, что творится на самом деле.

И вдруг шаман остановился. Не рухнул в картинной позе с сухой пеной на искривленных губах и закаченными под лоб глазами, а просто замер. И поза была, разве что, неловкой, с опущенной головой и руками, вывернутыми вперед и внутрь. Теперь он тяжело дышал, а посеревшее лицо покрылось бисеринками пота.

- Нашел. - Прохрипел шаман. - Тут верст сорок, или чуть больше. Бумага есть?

И — с неплохим умением изобразил «три озера», в том числе характерное, «навроде как бумеранг, не спутаешь». Почему выбрал сравнение именно с бумерангом. - не вполне понятно, для него этот термин не был обиходным.

- Вот в это, - он указал, - впадает ручей, а на его берегу как раз и валяется потеряшка. Ногу подвернул шибко сильно, идти совсем не может. Кто-то, мать наверное, крепко берегет, зверь пятой дорогой обходит, змеи десятой тропой обползают, живой.

- Дима, зови поисковиков. Пилихин тут пятнадцать лет летает, должен знать, где это.

Так и оказалось, но перед тем, как спасатели и отец потерявшегося парня отправились грузиться, Иванов еще раз предупредил.

- Хорошо видел, грех жаловаться, никогда такого не было, но, однако, - не землю видел. Отражение ее в Третем небе. Там мало-мало не так может быть, собачки лишними не будут.

Мрачный Пилихин кивнул.

- Я заметил, что у тебя озера чуть на другую стать. Найдем однако.

От выпивки заслуженный артист отказался, а вот закусил как следует, с увлечением, запив еду кружкой морса, кружкой сладкого чая и кружкой кофе со сгущенкой, к которому пристрастился в Москве, поочередно. К окончанию процесса он, по видимости, вполне пришел в себя и снова улыбался.

- Быстро поднялся, тропу на Третье небо не искал совсем. Сильно летел. Как орел. Раньше только говорили, - как орел, я, первый узнал, как это по-настоящему. Сердце тысячу раз не ударило, а я уже на месте был, во как.

Когда предложили дальнейшее сотрудничество, не колебался:

- Буду нужен, - с середины выступления уйду. Сильно большое дело может быть, больше не бывает.

Кстати, именно с его легкой руки Резонансную Установку так и назвали Большим Бубном. Называли и впредь, когда она неузнаваемо изменилась.

А заблудшую душу нашли приблизительно там, где он и указал. Даже помощь собачек не понадобились.

Вторая попытка, по усовершенствованной методике, произошла сорок дней спустя: полученные в первый раз данные потребовали неожиданно сложных и объемных вычислений.

- Теперь в каприз обвалялся Шпер. Настало утро в колхозе.

- С ума сошел?

- Да нет, это я так. Потребовал,чтобы попытка номер два состоялась не в случайном месте, а в том, которое он укажет.

- Надеюсь, - не Антарктида?

- Как ты догадался?

- А я и не догадывался. Просто назвал самый гнусный вариант, который смог вот так, сходу, вообразить.

- На самом деле все не так плохо. Он назвал довольно много вариантов и, - да, в том числе, одно там место в Антарктиде.

- А поближе?

- Есть и поближе. Не в числе самых лучших, - но уж что близко, то близко.

- А конкретнее?

- Ты не поверишь. Дом Борисова.

- Ух ты! Но знаешь, что? Поверю. Там и впрямь что-то такое присутствует. Я ему даже, малость, завидовал.

- Не один ты.

- А хозяин-то — как? Он ведь у нас мужчина с гонором.

- Не, без проблем. Только потребовал плату.

- Это как?

- Товарищ Борисов желают присутствовать. Я подумал: почему нет?

- Да пусть его. Слушай, а формальная-то цель испытаний, - какая?

- Сажин говорит, - дальнейшее совершенствование методики. Добиться того, чтобы эффект проявлялся, во-первых, - везде, а во-вторых — с кем угодно, а не только с особо одаренными личностями. Потому что, во-первых, шаманы — есть вредное суеверие, а, во-вторых, - их на всю программу не напасешься.

Еще около полутора суток ушло на то, чтобы перевезти в Дом Борисова все необходимое оборудование. Первый опыт показал, что наушники совершенно недостаточно защищают от ритмов Большого Бубна, - даже в его исходном, простейшем виде. Меж тем расчеты показали, что в случае с новым, усовершенствованным режимом дело, скорее всего, будет обстоять и еще хуже. Вплоть до полной невозможности наблюдения. Поэтому на этот раз для наблюдателей были предусмотрены глухие шлемы, гидрокостюмы в «арктическом» исполнении и особые кресла с амортизацией, аж в три слоя, которые, по идее, способны были погасить любую вибрацию.

От особых «рубок» из четырех слоев небьющегося стекла с вакуумом между слоями решили, все-таки, отказаться, поскольку их применение выглядело уже сущей паранойей, а изготовление-доставка-установка и в наше время могла занять непозволительно много времени.

И без всякой техники, само по себе в том месте, где располагался этот дом, что-то такое, какая-то магия чувствовались. Воспринимались непосредственно, без рациональных объяснений: вышли на крыльцо покурить, - и не стали. Больно уж неуместным показалось здесь это занятие, хотя сам Борисов — ничего, курил под настроение трубку. В отличие от других мигрантов, хозяин расположил дом на самой опушке. Перед домом, довольно далеко друг от друга, располагались всего два гигантских дерева, живших тут с незапамятных времен, остальное — несколько плодовых деревьев, несколько кустарников, цветущих в разное время, - и все. Никакой ограды. А за деревьями, от круга, покрытого толстым слоем опавшей хвои, - и до горизонта, насколько хватает глаз, лежал Сежинский луг. Место, которое только выглядело обычным. Обыватель, увидав чуть всхолмленную равнину, заросшую густой травой, с редкими группами мелколесья и островками кустарника, не обратил бы на нее никакого внимания, а вот специалист, скорее всего, сказал бы, что такого не бывает, и непонятно даже, как подобное чудо вообще возникло. А оно — вот оно, и напоминает ожившую картинку рая с буклета Свидетелей Иеговы. Даже интересно, Шпер — видел изображение этого места или руководствовался только своими, и, значит, принципиально, качественно иными соображениями? Однако, - пора: утверждают, что в этом месте, если если поглядеть минут пять, можно и засмотреться, и просидеть до вечера.

На этот раз зрелище не отличалось особым внешним драматизмом. Наблюдатели облачились в свои доспехи и заняли места в своих защитных креслах, а исполнитель сел на обычный стул, после чего руководитель эксперимента включил резонансную установку в режим поиска.

Защитные меры помогли не вполне. Сажин вдруг понял: и не могли помочь. Благодаря обратной связи ритм достиг таких параметров, что смог преодолеть звукоизолирующий слой, приспособился именно к его конкретным свойствам. Так что, хоть и в ослабленном виде, все-таки добрался до наблюдателей. Есть ритм, который захватывает, заставляет подпеть, похлопать в такт, а то и пуститься в пляс, ну, а этот был все время «рядом» с тем, захватывающим, и это оказалось неожиданно тяжело. Сознание, все существо поневоле все время пыталось преодолеть крохотный зазор того, что оно преодолеть неспособно. Как выяснилось потом, каждым из трех наблюдателей это воспринималось по-разному. И если Сажин ощущал просто беспричинное раздражение, когда выводит из себя, бесит каждый звук, каждый луч света, а сам ты готов вцепиться в горло за слово, сказанное поперек, то Дмитрий Зубилин отметил полную неспособность сосредоточиться ни на одной мысли. По его выражению, они: «Скакали, как блохи и растекались, как жидкий кисель» - так, что заметить что-либо и, тем более, запомнить оказалось совершенно невозможно. Их товарищ неприятных ощущений не испытал вообще: просто все вокруг предстало в диковинном и причудливом виде. Причем чем сильнее он приглядывался к какой-нибудь детали, тем дальше заходили трансформации и тем стремительнее шли. Впрочем, формы получались вполне себе эстетичные, а цветовые сочетания, яркие, разнообразные, неожиданные, но при этом гармоничные, вообще зачаровывали: так и смотрел бы. При всем разнообразии ощущений от воздействия Соседнего Ритма, было в них нечто общее: они очень эффективно мешали наблюдению. Можно сказать, ни один из троих не запомнил и, соответственно, не проанализировал НИЧЕГО. По окончании опыта, обсуждая его ход они сошлись на одном: последним, что они еще увидели, стал очень странный, плывущий вправо взгляд надевшего шлем испытателя, - и плавный, замедленный поворот его головы вслед этому взгляду.

Автомат вырубил Поиск через десять минут после его начала, и наблюдатели, выйдя из-под уводящего, смещающего действия Соседнего Ритма, почти тут же пришли в себя и теперь обменивались очумевшими взглядами. Но не вот еще догадались снять так и не защитившие их защитные шлемы.

- А этот — где?

- Так вот же. Ты на него смотришь.

- А...

И они действительно, как-то вдруг, одновременно увидели Иванова, задумчиво катавшего по столу снятый шлем. При этом выражение лица испытателя было, самое, что ни на есть, блаженное и, самую малость, отрешенное. Он поднял на наблюдателей взгляд, вздохнул, как будто с неохотой переходя от своих воспоминаний — к реальности. Так, иной раз, бывает неохота переходить к яви, просыпаясь от особенно увлекательного сна.

На этот раз не было танца, в котором ищут тропу в небо, просто наступил момент, когда он обратил внимание на ранее не замеченную дверь в стене. Интересно, что, будучи уверен в своей памяти, ничуть не меньше был уверен, что дверь именно что проглядел, прозевал, а она на этом самом месте была всегда. Поднялся, без малейших сомнений распахнул, и оказался на крыльце, с которого было точно так же видно целое море травы. Да нет, не море, целый океан, и трава его была гуще, ярче, зеленее, даже на взгляд мягче.

- Я вдохнул первый раз этот воздух, - и голова пошла кругом, как будто охмелел маленько, как парнишкой, когда я еще пил вино. Вдохнул второй, - и тело стало легким, подумал - сейчас взлечу без крыльев, ни тягот — ни усталости, как будто их не то, что у меня сейчас, в мире-то никогда не было. Вдохнул третий, - и сошел с крыльца, только не взлетел, побежал. Только это такой бег, - лучше любого полета, ни усталости — ни преград, пожелала душа быстроты, - и цветущие травы по сторонам сливаются в пестрые, смазанные от скорости ленты, только воздух в ушах свистит и шипит, а заросли каких-то растений повыше проносятся мимо, как автомобили на полном ходу, убегают назад. Интересно стало, захотел поглядеть, - бежишь вальяжно, подбежал, обежал вокруг.

Там ни птиц, ни зверей не видел, только, вроде, насекомые, и маленькие, как у нас, и средние, и совсем большие. Я стрекозу видел побольше вороны, ей-богу. Она и трещала на лету, как отцов мотороллер. Ну — не совсем стрекоза, по бокам вдоль всего брюха нитки такие длинные, вроде бахромы, а на конце брюха этакие клещи. Бабочки, как дети рисуют, и по две и по три-четыре пары крыльев, такие, что и побольше моей ладони будут. За этими я поспевал. А самые большие — размером с крупную собаку, мохнатые такие, без крыльев, я их «пешими пчелами» назвал, потому что похожи…

Настоящих деревьев тоже не видал, даже кустов по-моему, нет, только трава. Но есть трава — просто трава, как у нас трава, а есть такая…, - он прищелкнул пальцами, как бы призывая не дающееся слово, - живет целыми, вроде как, клумбами. Но все равно видно, что одно растение: круг корней, круг таких листьев, круг этаких, круг стеблей, а посередке такой бугор с цветными лепестками. Высокими, есть в рост человека и больше. Чем шире клумба — тем бугор выше… Я, однако, лучше нарисую, что видел…

Борисов набил трубку, раскурил и, с удовольствием затянувшись, осведомился:

- А сможешь? Чтоб похоже было?

Иванов досадливо махнул рукой:

- Смогу*. Я всегда рисовал маленько, только теперь, как там побывал, понял: совсем хорошо смогу. Все тут, - он хлопнул себя по лбу, - как живое, никогда не забуду. А это как путь искать, - с одного раза не выйдет, со второго найду, с третьего, четвертого, привычка та же.

- Что, все время так и бегал? Ни разу не остановился?

- Не поверишь, Борисов, - испытатель широко улыбнулся, - ни разу. Я думаю, и не смог бы. Ни усталости ни немощи, как будто машина во мне какая работала… О! В конце, перед тем, как позвали, понял, что вот-вот проголодаюсь. Шибко проголодаюсь, как будто день, два зверя гонял, не кушал ничего. Поэтому вернулся.

Только тут, как будто прозрев, наблюдатели заметили, как обрезалось, исхудало, словно после тяжелой болезни, лицо испытателя за вовсе недолгий, в общем-то, срок.

- А что, мог и не вернуться?

- Мог, Борисов. Правильные вопросы задаешь. Я не вспомнил бы, потому что к слову не пришлось. Так вот: мог. Отозвался на зов: когда отзвенел Бубен, - это же назад звали, нет? - нырнул назад, разом на месте оказался. А мог бы и не отозваться. Так бы и бегал, пока не сгорел от Хорошего Воздуха…

Между тем, по ходу рассказа, блаженная улыбка с его лица сошла, а он все чаще оглядывался да присматривался ко всей обстановке вокруг, как будто в усилии сообразить, или, наоборот, отделаться от какой-то мысли. Речь его становилась все более отрывистой, а потом он и вовсе встал:

- Погодите, товарищи, я на секундочку…

Он и впрямь пробыл на крыльце совсем недолго, но, видимо, этого хватило. Когда Испытатель вернулся, лицо его было не просто бледным. Оно было белым, как мел.

- Дорожка…

Это слово он буквально просипел, совершенно севшим голосом, а больше не смог сказать ни единого слова, пока не прокашлялся.

- Что, - не выдержал нетерпеливый Сажин, - «дорожка»?

- Дорожка в палисаде слева от кедра, - он для наглядности изогнул указательный палец, - а я так помню, что справа…

- Может, - запамятовал?

- Нет, - шаман затряс головой, - я дорог вообще не забываю. Нельзя мне. Можно обратный путь не найти, потеряться совсем…

В самом тоне его начала отчетливо пробиваться паника, и только Борисов хмыкнул настолько громко, что переключил все внимание на себя.

- Интересно… Ну вот не мог он знать, что мы с покойницей никак решить не могли, слева эту дорожку делать, или справа. Так и пришлось монетку кидать…

- Ты вообще, - с чего проверять-то кинулся? Прям как хозяйка к молоку…

- Сижу, гляжу кругом, - все так, все то, - а маленько все-таки не так. Не могу сказать, а глаз — видит все-таки. Чем больше гляжу, тем больше мерещится, что выйду, - а там та, другая трава. Та земля, что под Девятом небом лежит. А если так, то и вы — не вы, а подменыши, морок обманный. Чем больше терплю, тем больше подмывает. Ну и не выдержал… Все в порядке, вернулся назад. Вот только дорожка слева. Значит, заплутал все-таки. Совсем мало-мало ошибся, - а все-таки не в то место угодил.

- Да постой ты паниковать. Может, - это у тебя память на иную стать перевернуло…

Артист поднял на него взгляд, и заговорил не вдруг:

- Ты сам-то понял, что сейчас сказал? Что это я — подменный. Не тот, что полчаса назад вышел из этой комнаты в Другую Дверь. Нет, товарищи. Шибко страшное дело вы затеяли. Страшнее и не бывает. На смерть идти, - и близко не стоит.

- Понятно. Простите, что втравили, и… спасибо вам огромное. Видит Бог — не ожидали, что так получится, иначе не обратились бы к гражданскому лицу, вовсе не обязанному принимать участие в испытаниях и так рисковать. Собственно, большую часть работы вы уже сделали, и дальше мы как-нибудь сами.

- Не то говоришь, - досадливо махнул рукой Иванов, - я сказал, что дело страшное. А не что я испугался и работать отказываюсь. Не-ет. - он покрутил головой, - эту тропу надо пройти до конца, даже если это самая последняя тропа, и тогда кто, если не я? Кому другому идти?

- Ну что, товарищи, - как будем решать проблему наблюдения? Монтируем-таки рубку?

- Вот не понимаю: к чему все эти изъебства? Дистанционное наблюдение что, не придумали еще? И камеры поставим, и звукозапись, и вообще все, что нужно. Да еще дублируем не один раз. Хотите, - запитаем из разных источников.

- Вот классный ты инженер, но принцип относительности тебе не дается категорически: добавить приборы, - изменить условия эксперимента. Чай байку про то, как ведут себя электроны в зависимости от того, считают их или нет, - знаешь?

- Уел. Не выход. И рубка компромисс, и «дистанционка» - не меньший.

- А принципиальный способ, Дима, - это прямая электромагнитная стимуляция, без посредства этого…, - он передернулся, - этого аккомпанемента. После этого раза у нас данных должно хватить.

ТКС существовала уже достаточно давно, но, против ожидания создателей, использовалась не часто, по показаниям. Ознакомившись с имеющимися образцами, позвав для консультации специалистов, исследователи поняли, что техника на два порядка не дотягивает до того, что нужно, по точности: просто не было нужды. На то, чтобы разработать и сделать образец с нужными параметрами ушел месяц. Надо сказать, - и удивительные же, ни на что не похожие переживания успели испытать добровольцы, на которых пробовали-доводили новую технику…

- Вот, - проворчал Зубилин, - все-то у нас, как в сказке. Три брата, три дороги, три попытки. Три девицы, опять же… И тут. Сколько ни рвись из канона, а, похоже, не вырвешься…

Его знобило от недосыпания последних недель, он никак не мог справиться с судорожной зевотой. Ему ни дурная традиция «троицы», якобы любимой богом, ни что-либо другое вообще в этот день не нравилось. Устал человек.

Шаман, наконец, надел шлем нового образца. Произошедшее следом удивило однозначностью, простотой и уже полным отсутствием драматизма: Иванов просто исчез, словно растворившись в воздухе. Будто его НИКОГДА не было. Возникло впечатление, что шлем на какое-то мгновение повис в воздухе, а потом грохнулся на стол. Разумеется, с ним ничего не произошло: памятуя о прошлых попытках, разработчики не в шутку позаботились о прочности и надежности изделия. Все. Только Шпер сообщил, что какой-то контакт якобы сохраняется все-таки, только носит прерывистый и переменный характер. Отдельные эпизоды имеют качественные различия, как будто контакт каждый раз происходит с другим человеком. Впрочем, все эпизоды тщательно и предельно подробно записываются, и уже начат анализ получившейся Большой Таблицы. В комнате повисло неловное, тяжелое молчание.

- Он не вернется, - поморщился, как от головной боли Сажин, - не знаю, почему, но только не вернется. Вот такое явное, грубое, хорошо наблюдаемое, не вызывающее сомнений исчезновение говорит о том, что он ушел ПО-НАСТОЯЩЕМУ далеко. Туда, где ни его нет, ни кого-нибудь, хоть малость похожего.

- А если близко?

- Ну, это просто. Совсем близко, - воспринял бы, как приход неожиданной мысли. Или неожиданную, вроде ни с того — ни с сего, перемену настроения. Чуть подальше, - принял бы это за озарение вроде какого-нибудь сатори. Еще дальше, - и Божественное Откровение, когда у испытавшего в этом нет ни малейших сомнений, а сам он меняется раз и навсегда, став совсем другим человеком явственно не только для себя, но и для окружающих, близких и просто давно его знавших. Что угодно, вроде бы никак не вытекавшее из предыдущего состояния, не имеющее явных предпосылок.

- Ну, брат. Такие вещи и без «Девятый Небо» бывают. Теорию Катастроф тоже никто не отменял.

- Не отменял. И отличить-то одно от другого применительно к таким сложным ФОР, как наши мозги, по большей части, то ли не получится, то ли вообще невозможно. Потому что принципиальных отличий просто НЕТ. Тут дело для серьезной физики и физиков, что не нам чета.

- Но есть варианты?

- Как мы только что увидели, - развел руками Сажин, - все-таки бывает. Тут сомнений…

Что он хотел сказать, так и осталось неизвестным, поскольку в этот момент открылась дверь, и в комнату вошел Иванов. По воспоминаниям исследователей, он был одет в какое-то подобие шелкового кафтана, на ткани которого мерцали, неуловимо, непрестанно меняясь, подобные тени, смутные арабески. Цвет одеяние имело красно-оранжевый, но не яркий, а приглушенный, благородно-сдержанный. В руке шаман нес шапку из серовато-белого, искристого меха, украшенную перьями Феникса: каким-то образом это было понятно само собой. Шапка присутствовала в воспоминаниях всех трех свидетелей, и, точно так же дружно, они утверждали, что не заметили, куда диковинный головной убор вернувшегося делся впоследствии. Подойдя к столу, артист непривычно-тяжело (это тоже бросилось в глаза всем, поскольку обычно легкость и непринужденность движений была его прямой особенностью, отличием) опустился на стул.

- Трудно было возвращаться, Семен?

- Тяжело, Борисов. Еще тяжелей было вспомнить, что возвращаться надо. Но труднее всего оказалось понять, - зачем надо?

- Так говори.

Тот вздохнул, явно подыскивая слова и начал не сразу.

- Убого живем, однако. Про убогость нашей жизни я даже не смогу вам сказать. Не потому, что не знаю, а — слов таких нет. Не потому, что слов не найду, а — вы не поймете тех слов. Об одном душа плачет: сколько времени потеряно совсем зря... Мальчонкой не видел, не узнал, что только мальчонке знать в пору, а теперь поздно. Ну да не беда, теперь все сами узнаете, сами все увидите и сами, по-своему поймете.

- Сможешь объяснить?

- Смогу. А кроме меня Умный Железо Шпер сможет. Он, - Иванов улыбнулся, но как-то не слишком весело, - теперь тоже шаман. Я думаю, - вслед за мной ушел, но маленько и остался все-таки, - чтобы вам все рассказать да объяснить. Он верный. Вернее не бывает. Но сейчас я буду говорить, а прежде всего скажу, как не уйти сразу, потому что, когда возьмешь ключ, возврата не будет. И нельзя заранее сказать, - захочешь возвращаться, или сразу оборвешь все связи с собой прежним…

Они не заметили , как снова остались втроем. На столе, перевернутый лицевой стороной вниз, лежал лист с «ключом». Малой деталью, которой не хватало для того, чтобы полученное ими знание стало способностью.

- А ведь это ВСЕ, товарищи, - нарушил общее смятенное молчание Сажин, - день, час, и момент, когда закончилась история. И никакой ангел не вострубил из-за облаков о Конце Времени.

- Люди. Все миллиарды. Все человечество целиком. С первого дня существования, как оказалось, двигалось именно сюда. К этому моменту и в дом товарища Борисова.

- Этого мало. Сюда стремилась вся жизнь на Земле, с момента своего возникновения. И люди только ее передовой отряд, который, наконец, дошел.

- К моменту, когда ВСЕ, что было, перестанет иметь значение. Вы понимаете? Все усилия, все достижения. Все привязанности, наконец… Остап Бендер произнес великие слова: «Сбылась мечта идиота» - ей богу же! - по слишком мелкому поводу. Они достойны большего.

- И это тоже были только слова. Полова, унесенная ветром.

- И это только слова. До чего сильна привычка, - болтать. Говорим даже сейчас, когда тают смыслы любых слов.

- Молчим, всё. Совсем всё. ФИНАЛ.