Лазер и Отморозок

Когда мы вышли, геминер К., в фирменной его манере, зависал, касаясь задним, коротким острием декоративного шпиля на крыше главного, самого высокого здания комплекса. Точнее, - медленно, плавно, но совершенно бессистемно крутился вокруг него на манер стрелки компаса, угодившего в железный ящик. Так, что передняя его «пирамида» обегала своим острием все стороны света, словно принюхиваясь к горизонту. Это было надежно. А. говорил правду: никому и в голову не придет сунуться под острый нос «Двенадцати Ромбов», личного геминера К.

Я подозревал, что инженер от Бога и мой старинный приятель к тому же и тот еще отморозок, но все-таки не знал, - НАСКОЛЬКО. Когда мы так славно развлеклись в Северной Атлантике, отправив группировку, - да еще усиленную по обстоятельствам! - Второго Флота США в ремонт, - практически в полном составе, на буксирах, ОЧЕНЬ надолго, все честь по чести, не все восприняли намек правильно.

Нашлись идиоты, устроившие на нас охоту. Мы вели себя с благородной сдержанностью, хоть и веселились вовсю. Истребители вспыхивали, разлетались вдребезги, валились наземь целыми эскадрильями. ЗРК напрочь слепли от ЭМИ совершенно зверской силы, а потом взлетали в воздух. ВПП военных аэродромов превращались в подобие лунного пейзажа, - подземные каверны глубиной до шести метров, - украшенного обломками вывороченных бетонных плит. Но! Все это делалось исключительно в ответ на враждебные действия. Мы не работали на уничтожение, а, можно сказать, отмахивались, чтобы самой небрежностью действий внушить неразумным тщету любых потуг. Но они же упорные! Они ж без устали, с упорством, достойным лучшего применения, изыскивали все новые возможности нагадить. И, разумеется, изыскали в конце концов. Однажды мы услыхали через «Созвездие» истерику в исполнении Ю.

- Я ничего не вижу, - раздался панический вопль и рыдания во весь рост, - совсем ничего!!!

- Что, что там такое, - донеслось подтверждение приема от К., ничуть не менее паническое, - подожди, я щас буду!!!

И совершенно очевидно рванул напролом через хрупкую синь. Я досчитал до трех, потому что до десяти, - не хватало времени.

- Ручку, - на «нейтрал»! Слышишь? На «нейтрал», хоть что!!! Что, совсем ничего не видишь или по периферии все-таки есть что-то?! Да не реви ты, моргай почаще!!!

Выяснилось, что «самым краешком» правого глаза видит все-таки. Если б не это, не знаю, что и делали бы. Удачно еще, что правый у нее, как положено, ведущий. Поэтому она смогла рвануть на пятнадцать километров вправо-вверх, а потом еще и еще, пока контакт не сорвался. Там она снова стала на нейтрал и дождалась прилетевшего по «верхнему» пеленгу К. Тот ювелирно притер свою машину снизу и, буквально, «на горбу» отволок «Кинки» с ослепшей Ю. восвояси.

Я прибыл на театр военных действий на семь минут позже, но тот «Орион» никуда не делся.

Ошибиться было трудно, поскольку неуклюжую мандулу «вундервафли», ослепившей Ю., скрыть было, разумеется, нереально. Сначала я поинтересовался курсом новинки, а потом придвинулся так быстро, как только мог и саданул примерно с четырех метров, по кабине, раз и другой, так что они вряд ли успели обо мне сообщить. Следом я отыскал его гнездо на этой ихней Окинаве, - не сто процентов то самое, но с большой долей вероятности, - и устроил шоу в лучших традициях Перл-Харбора. Масштабом, понятно, поменьше, но зато, пожалуй, потщательнее: дешевле будет построить базу на новом месте, потому что я расстрелял все, что у меня было, поставив метатели на максимальную мощность, которая только допустима в атмосфере. При по-настоящему полной мощности им понадобилась бы новая Окинава, да и я, грешный, не уцелел бы.

В левом глазу Ю. от сетчатки не осталось, практически, ничего. В правом, - процентов тридцать, от силы. Кроме того, с обеих сторон стремительно, в ответ на поражение когерентным светом хрусталиков, у нее стремительно прогрессировала катаракта. Да что там хрусталик, когда муж за ручку выводил ее из «Кинки», у нее даже веки, вся кожа на верхней части лица имела ярко-красный цвет, а пигментация держалась потом больше месяца. Вот и говно лазеры, как оружие, но в одном им не откажешь: прицелиться можно абсолютно точно. Даже с нескольких километров и по движущейся мишени. Вот только у госпожи Потапыч уже родилась дочка, как раз восемь месяцев исполнилось к моменту атаки, так что она с решающим эффектом вмешалась в проблему лечения глаз Ю. Даже при этом пострадавшая довольно долго щеголяла в пиратской повязке на левом глазу, снимая ее только в сумраке. Хотела надеть ее и на нынешнюю акцию, солидности ради, но потом сочла это все-таки излишним.

Гекса, надо отдать ей должное, примчалась тогда, как буря, даже весь выводок оставила на великого хирурга — мужа. К вечеру созвала нас, и заявила:

- Думаю, все будет нормально. Можно сказать, - уверена. Через пару дней можно будет повязки снимать, а полностью восстановится за неделю — полторы.

Так вот ни до этого вечера, ни после я не видел К. таким пьяным. Надо сказать, это вообще был не его порок.

То есть до приговора Гексы он держался и был опорой несчастной, Ю., после нескольких лет абсолютного здоровья и силы вдруг ставшей полностью беспомощной. Наверное, именно в этом «вдруг» - значительная доля причины того, что она так расклеилась. Не знаю почему, но вид Ю. В ТАКОМ состоянии - потрясал. Даже меня. А К., который сам чуть не плакал, практически все время проводил с женой. То держа за ручку, то вообще полуобняв и гладя по головке, а Ю., стерва Ю., вместо того, чтобы кочевряжиться и вставлять шпильки, то рыдала от горя и ужаса, то успокаивалась на какое-то время в его объятиях и только судорожно всхлипывала, как маленький ребенок. И, - прижималась к нему, как миленькая, куда там той рябине, что к дубу: у него рубаха буквально не просыхала от слез. Поил с рук, водил в туалет, мыл, - все, как положено. Причем было отчетливо видно: он бросит все и вся, а сам так и будет всю жизнь ухаживать за беспомощной женой.

Стерва, каких мало, проблядь, каких поискать, кровожадная, как Дурга, жестокая, как Ильзе Кох, - эпитеты тут можно перебирать долго, - для него она, видите ли, была единственным светом в окошке, одной любовью на всю жизнь, и той, которая дороже (о, насколько!) этой самой жизни. Когда все было черным-черно, беспросветно, - держался образцово, когда дали верную надежду, - вся его броня рассыпалась, как песок. Впрочем, проспавшись, вернулся к исполнению своих обязанностей, и водил ее за ручку вплоть до снятия повязок. Обязанности его на эти двое суток даже расширились, поскольку в список вошло чтение вслух и рассказ сплетен. После снятия выяснилось, что зрение восстановилось, но, как побочное следствие запущенных Гексой процессов регенерации, осталась избыточная чувствительность сетчатки к свету. Такая, что на улице еще долго требовались темные (очень!) очки, а правый глаз, - так и глухой повязки на две недели с лишним, которую снимали только в полутьме.

Не знаю, могла ли Яна сработать точнее и аккуратнее: вполне может быть, что, на первый раз, и нет. Но и не исключено, что просто решила не заморачиваться лишнего. Дело в том, что наша красавица недолюбливала Ю., как и подавляющее большинство женщин вообще, только мотивы были другие, посложнее, поскольку главный компонент, - зависть, тут, понятно, отсутствовал, как класс. Ведьма-из-ведьм, как это ни парадоксально, не была вовсе чужда обывательской морали. Вопреки всему держала в подсознании эталон Порядочной Женщины, как некий даже от себя скрытый идеал, коему должно следовать. Люди — очень противоречивые существа, даже если они ведьмы. За Ю. признавала определенные достоинства, но не только недолюбливала, но даже не уважала. Мне было интересно наблюдать: две злые бабы, - а до чего же разные. Например, - мадам Потапыч нельзя назвать стервой. Этот термин как-то не соотносится с ее личностью.

Повязку — сняли, а К. - замолчал. Улыбался пластмассовой улыбкой, а говорил только, чтобы отделаться. Говорил только, чтобы не заметили его молчания. Я — видел, и оно мне не нравилось. Редко что-нибудь мне не нравилось больше, чем это молчание К.

В те времена мы били бесхитростно: болванками из обедненного урана весом по двести граммов, по два — и по двадцать килограммов. Двадцать килограммов урана, - это литр. Представляете себе литровую пластиковую бутылку? Так вот очень похоже по форме и вообще по всем пропорциям. Если разогнать до двадцати километров в секунду, он привезет мишени примерно шестьсот килограммов в тротиловом эквиваленте. А который два килограмма, - соответственно, шестьдесят. Вроде немного, да только это в два раза больше, чем в двенадцатидюймовых фугасках корабельных пушек. Беда только в том, что на охуенных скоростях снаряды и о воздух тормозятся охуенно. Увеличил скорость в десять раз, - получи сопротивление воздуха больше в десять тысяч. Это диктовало нашу тогдашнюю тактику: вгонять наши болванки с десяти, семи, а, если возможно, — пяти метров. А еще — бить в самые монолитные, массивные, прочные места. Потому что оптимум, - это полная сублимация снаряда, превращение его при столкновении с мишенью в газ, плазму, а отнюдь не прошивание мишени, как иголкой. Мы подлетали, стреляли - и в тот же момент делали рывок в какую-нибудь непредсказуемую (таблицы висели перед носом пилота) сторону.

Следом, но почти сразу, он спроектировал «блок-флейту». Это такой пакет трубок метровой длины, наполненных очень хорошим вакуумом и окруженных разным количеством магнитов. При подрыве «узел» прогонял сквозь трубки стальные иглы, на скорости около тысячи километров в секунду. Они, понятно, превращались от наведенных токов в плазму даже за это время, но плазма тоже хороший проводник. Следом в плазму превращалось и все сооружение, а вся работающая электроника, соединенная с ЛЮБЫМИ антеннами в радиусе пары десятков километров превращалась в кашу. Я спрашивал его, - на хрена такие сложности, мол, вполне хватило бы и одной трубки. Но это я, с моей хорошей толикой здорового разъебайства, а он у нас перфекционист. Он Так Видит, - и с этой позиции К. не свернуть никакими силами.

Собственно говоря, догадаться было можно: ну вот о чем может так упорно молчать такой инженер? О чем-нибудь инженерном, не так ли? Вот и К., не тратя слов на рекламу, обдумывал то, что позже назовут «оппозиткой». В керамическом корпусе от «двадцатки» два куска металла по килограмму ставятся нос к носу. А потом разгоняются до скорости триста пятьдесят километров в секунду навстречу друг другу, - и бум! Срабатывает эта система при столкновении с препятствием от несложного (для самого К. - точно) «взрывателя». Вот его-то он сочинил давно, для того, чтобы типовой «узел» нельзя было ни вскрыть, ни просветить каким-нибудь особо жестким излучением. Так что после случая с женой осталось только придумать новую область применения старой идеи. Вот он и придумывал, делал, а потом, так же молча, испытывал. Кстати, - чтобы тихо, - было не такой уж тривиальной проблемой, потому что «трехсотпятидесятые» давали взрыв примерно на полноценные восемнадцать тонн тротила.

А в один прекрасный день К. исчез. Исчез и его геминер. Лично меня встревожил тот факт, что обычные члены его экипажа остались на месте, причем никто из них, - верю, - ни сном, ни духом.

«Вы испугали и расстроили самого близкого для меня человека. Это было сделано крайне жестоко и подло. А еще крайне неосторожно и очень, очень глупо. Скоро вы в этом убедитесь. Кто не спрятался, я не виноват».

Это обращение поступило в новостные редакции CNN и BBC. А еще ABC, NBC, CBS, Fox и, до кучи, полутора десятка каналов не столь известных в одном только США. А еще в секретариат особливого департамента, отвечавшего в Пентагоне за связи с общественностью и подобные штуки. А еще, с какого-то хрена, в редакцию Commander`s Digest. И напрямую в секретариат Белого Дома.

Вот скажите, - нормальный человек сможет хоть что-нибудь понять из этой цидулы? Вот и я бы не понял. Только то, что составлена она, мягко говоря, на нервной почве. И отнесся бы соответственно. Самых прозорливых могло насторожить, что в некоторых случаях «Обращение» поступило через закрытые или резервные каналы, мало кому ведомые. Это в нормальное время. А вот после известных событий дело обстояло несколько по-другому. Общество вообще и новостные службы в частности были всерьез сенсибилизированы и дули на молоко, не щадя легких и дыхательной мускулатуры. Так что ОБРАТИЛИ внимание. И даже провели что-то вроде экспресс-расследования, причем с привлечением людей по-настоящему острых и творческих.

Пикантная подробность: мы, как на грех, находились в тот момент времени в СССР и поэтому узнали о медийном переполохе в связи с ничтожным, по сути, поводом только спустя двое суток без малого, когда уже было поздно: К. снес Манхеттен.

Решил, что имеется подходящий повод и реализовал старую, можно сказать, - детскую еще мечту.

Как только установилась безупречно-ясная погода, его геминер завис над крышей Эмпайр Стейт Билдинг, изображая тихо помешанную стрелку компаса со шпилем небоскреба вместо оси. Точь-в-точь, как делал это сейчас над крышей центрального здания школы для девочек. Теперь на всех двенадцати гранях его машины, восьми треугольных и четырех прямоугольных, прямо посередине, отчетливо виднелись продольные ромбы, красным по черному. Он вел себя настолько тихо, что его не сразу заметили, но уж потом паника началась по полному разряду. Кто-то вспомнил про невнятное «Обращение», кто-то связался с Вашингтоном и испросил инструкции, - они последовали! - а кто-то рванул прочь, да подальше, просто так, страха иудейска ради и следуя велению здоровых инстинктов. Идиоты, - а их всегда и неизменно большинство, кинулись к автомобилям и вполне закономерно застряли в чудовищных пробках, те, кто поумнее, воспользовались метро: не уедем, так укроемся. Все, что могло плавать, отвалило от берега со всей поспешностью, но не раньше, чем его заполнили беженцы, набившиеся, как сельди — в бочку. Те, на кого случайным образом указывало рыло геминера, по какой-то причине начинали спешить и еще больше. К. не проявлял никакой активности битых два часа (если точнее, то два часа четыре минуты) и только потом, после этого акта высочайшего и необъяснимого гуманизма, начал шмалять.

Чем провинился перед ним Пенсильванский вокзал, - сия тайна велика есмь, сам он толком ничего так и не сказал, но только начал именно с него. Это тем более загадочно, что за два часа он успел изучить пейзаж в деталях, так, что тот успел ему порядком осточертеть.

Если точнее, удар был нанесен под основание Пенн-Плаза. На миг все окна высоченного здания осветились очень ярким лиловато-розовым светом, а его основание окутало гигантское облако пыли. Очертания стен стали размытыми, как будто они вибрировали с какой-то дикой частотой, но на протяжении нескольких бредовых мгновений еще держались. Потом в воздух взлетела крыша вместе с обломками перекрытий и над небоскребом поднялось грибовидное облако. К. даже умилился, рассказывая: «Прям как на картинке, только ма-аненькое». После этого здание разлетелось во все стороны, без красивого, сверху — вниз, «складывания» конструкции.

Вообще же, как он и ожидал, взрывы давали компактную, но исключительно яркую вспышку, как было указано выше, расплывшиеся потом вышеупомянутым «маненьким» грибом, миниатюрным грибовидным облаком. Еще они давали целое море рентгена, но, как положено, относительно мягкого: и камень, и бетон, и, тем более, толстая, «танковая» броня геминера защищали от него практически полностью.

Далее, куда более предсказуемо, расстрелял Всемирный Торговый Центр. Снаряды, выпущенные со скоростью три с половиной километра в секунду, и обладающие Оптимизированной Аэродинамической Формой, с которой он столько возился, и на пятнадцать — двадцать километров летели практически по настильной траектории, так что сильно К. не промахивался.

Дал под основание сначала Южной башне, а потом — Северной, после чего сделал перерыв: по его словам, после того, как башни (точнее, - их верх) «сложились», пыли было столько, что остальное пришлось бы расстреливать вслепую. И халтура, и не видно ничего, а это обидно. Все-таки успел увидеть, что там рушилось и горело «что-то там еще». Надо сказать, что «боинги», пробившие башни в иной, известной мне реальности, несли раз в пятьдесят меньше разрушительной мощи, чем «оппозитки» К. Если так вам удобнее, можно еще сравнить с тремя десятками пресловутых «тамагавков». Так что «одной таблэтки», в общем, хватало любому сооружению, с гарантией. Чаще взрыв валил два-три близко расположенных сооружения за раз.

Он снес Нью-Йорк Скайпорт, вернулся к ВТЦ, сравняв с землей то, что там еще торчало, превратил в пыль здания университета. Боекомплект «оппозиток» у него составлял две сотни боеприсов, больше он, по собственному признанию, просто не успел сделать, так что перечисление оказалось бы слишком долгим. Мосты, - Бруклинский, Манхеттенский и Вильямсбургский, он свалил практически в самую последнюю очередь, совершив, таким образом, уже второй акт величайшего (и по-прежнему необъяснимого) гуманизма всего за один день.

Двухсот выстрелов хватило, - всего-то примерно три — три с половиной килотонны! - чтобы от того Манхеттена, от того Нью-Йорка, который мы знаем, не осталось, буквально, ничего. Так, какая-то унылая плоскость, засыпанная толстым слоем пыли и затянутая сплошной пеленой дыма от сливных пожаров, которые некому было тушить. Кстати, он не оставил ничего, достойного воспоминания от собора Св. Патрика, чем неожиданно страшно расстроил жену: на нее, порой, тоже находит что-то этакое, даже если и не беременная. Она вообще вся из себя такая непредсказуемая. А с тех пор этот мир запомнил «Ромбастого» крепко-накрепко, на уровне спинномозгового рефлекса.

Особенно интересно тут, что никто и не попытался с ним воевать: очевидно, некоторые уроки все-таки усваиваются. Со временем, конечно. Дело в том, что мы неукоснительно уничтожали истребители, пытавшиеся против нас как-то воевать и вообще летать без спросу. Валили всех, кто не успевал смыться, ускользнув от нашего внимания. Те машины, которые ускользали, - жгли малость погодя, на аэродроме, вместе с аэродромом. Примерно тот же (по буквам: нулевой) эффект был и от ЗРК любых типов: геминер попросту был гораздо, гораздо быстрее любой ракеты и допускал такие рывки, которые поломали бы любой существующий механизм. Кроме того, броня держала даже прямое попадание фугасной гранаты на сто миллиметров: не попадали, кажется, ни разу, и обстоятельство это выяснено исключительно в полигонных условиях.

А воздушный бой происходил, примерно, по одному сценарию: находясь близко, делали рывок в сторону, дабы придать объекту меньшую угловую скорость для начала, и только потом, удерживая его в прицеле, как по рельсам «подъезжали» к нему с той стороны, с которой хотели. Я, к примеру, заходил сзади-сверху, так, что было видно заклепки, и бил в кабину, двухсотграммовым: нет ничего проще, чем обеспечить относительную неподвижность по отношению к чему угодно, если ты пилотируешь геминер, а твой противник — нет. На разгром эскадрильи, если тройкой машин, уходили считанные минуты, а иногда дело ограничивалось секундами.

Поэтому те, кто увидели «Ромбастого» над школой не то, что не пробовали возражать, но и вообще пришипились, как мыши под веником. Не было не то, что попыток освободить силой, но и претензий на какие-либо переговоры. Заинтересованные лица знали, что от этого может быть только хуже: имели уже не один случай убедиться. Может, конечно, и не быть, но лучше не рисковать.