Черный II: дружина

На некоторое время меня оставили в покое. На время, достаточное, чтобы я несколько расслабился. Никто не способен поддерживать готовность номер один постоянно, ни страна, ни воинская часть, ни один отдельно взятый человек. Кто-то толково выдержал толковую паузу, меня скрыто выследили и очень умело зажали. Для того, чтобы спастись, пришлось пойти на крайнюю меру: я влез на балкон квартиры, где не горел свет, на третьем этаже, и там засел в неподвижности и безмолвии. Меня интересовало только одно: решатся они лезть вслед, или все-таки постесняются? По идее, - не должны, но, судя по уровню организации именно этой акции, могло быть всякое. Я уже решил, что если дойдет до этого, вломиться в квартиру и отыскать там подручные средства. В таком случае я дамся им куда как дорого, могут и вовсе не расплатиться. Не полезли. Не пошли также в подъезд, ломать дверь, чего я тоже опасался. Сидел, молчал, запоминал. На этот раз в облаве не участвовали взрослые парни, только подростки от одиннадцати до, примерно, пятнадцати, но зато и пришло их, родимых, как бы ни побольше десятка. Я не знал только одного, который держался как-то на особицу. И почему-то совсем не удивился, когда обратился ко мне именно он.

- Эй, боец! – В его голосе даже отсюда слышалась спокойная насмешка. - И долго ты еще собираешься бегать? Всю жизнь все равно не пробегаешь. Рано или поздно проколешься.

Я молчал.

- А то спускайся. Не боись, не убьем. Руки-ноги переломаем, чтоб не был слишком борзым, а живым останешься. Не? Ну, как хочешь.

Я молчал. К сожалению, в словах незнакомца было даже слишком много правоты. Когда они разошлись, я осторожно спустился вниз. Раз их не было видно, то и опасности они не представляли. Без плотного охвата я смоюсь наверняка, и они это слишком хорошо знают, а потому не будет второй попытки. До следующего раза. Наступала пора что-то решать, одиночка не может выстоять против организации, особенно если у них хватило ума пригласить толкового вожака. Дома я отрезал сорок сантиметров толстого шланга из силиконовой резины, зашил один конец «выворотным швом и плотно, как колбасу, набил обрезок мелкой свинцовой дробью, зашил другой конец, а уже через пару дней отправился на первую акцию. Выходил по вечерам, одевшись в черный тренировочный костюм, и прихватив с собой черную вязаную шапочку с прорезанными «дырками» для глаз. Сейчас это стандартный прием, а тогда его, по-моему, не знали. Удача улыбнулась мне еще через сутки, я подстерег одного из участников последней облавы и от души огрел его по голове. Прислушался к ощущениям, - кажется, удар пришелся правильно. Этот, обхватив голову руками, сел на корточки, а я смылся. Второго я подстерег еще через пару дней, на другом конце района. Такое устройство не оставляет никаких видимых следов, а действует куда как надежно. В те времена закрытая черепно-мозговая травма частенько приводила к смерти, только умирать приходилось довольно долго, а еще имелась высокая вероятность до смерти остаться «овощем». Официально именно так и называется: «вегетативное состояние». Еще очень удобно то, что правильный удар обеспечивает так называемую «ретроградную амнезию», когда человек не способен вспомнить ни одного события за предшествующие травме полтора-два часа. Поэтому, при наличии сомнений, я бил и по второму разу.

Нет, никаких следов! Только одинаковый почерк обеих акций мог послужить сигналом, понятным адресату. Собственно, так и вышло. Я уже готовился к третьей вылазке, - чтобы уж для особо тупых, - но тут явился долгожданный парламентер, некто Солдат, годом меня постарше.

В ожидании чего-то подобного, я оделся чисто и просто, и держаться старался в соответствии, спокойно, просто, без очевидного хамства и лишних понтов. Единственное, что оставил, так это пристальный, немигающий взгляд прямо в глаза, неотступно, и этого хватило. Он скоро начал мандражировать, этого не скроешь. Потел, и делал глотательные движения чаще, чем положено по физиологии.

- Гена хочет с тобой побазарить.

- Какой Гена? А то их до хуя. С каждым не набазаришься.

- Какой-какой… Боц!

И он уставился на меня с явным, но не слишком понятным торжеством.

А-а. Я припомнил что-то такое. Многодетная семейка с простой русской фамилией Боц, четверо братьев и блядина-сестра. В те поры я достаточно близко знал еще только одну семью, в которой имелось пятеро детей. Интересно, что личностью, некоторым образом выдающейся, стал третий брат, тот самый Генка. Старший, Толик, после службы на Дальнем Востоке устроился торговым моряком, и с тех пор не было о нем ни слуху, ни духу. Второй, Гришка, по слухам, уродился зверь-зверем, и, вполне закономерно, сел раз, второй, и, потом, так и заблудился между отсидками. А этого вот звали Геной. Согласно смутным слухам, непобедимый драчун. «Смутным» по причине того, что прежде наши интересы не пересекались, так что досье на него я не собирал, во всяком случае, целенаправленно. Ладно, теперь мои возможности по этой части несколько увеличились.

Дело в том, что все это время я действовал, как будто вокруг меня безвоздушное пространство, и нет ни единого живого человека, но, совершенно неожиданно, получил поддержку. Как-то раз, в период между приснопамятной сечей и отсидкой на балконе, ко мне подошел Васек, родители которого переехали из крупного райцентра Р. Его папу всего-навсего прислали на усиление областного руководства, тогда еще практиковались подобные вещи.

- Жень, там опять эти… Пошли пугнем?

Надо сказать, война изменила привычное течение жизни не одному только мне. Поток тех, кто привык оттягиваться в нашем дворе, сильно обмелел и грозил вот-вот пересохнуть вовсе.

Я кивнул едва заметно, и сказал очень ровным голосом.

- Иди. Пугни. А я постою рядом.

Он и приступил, в простом, но вполне солидном стиле, почти не позволяющем допустить ошибок. Понятно, что с поддержкой за спиной это сделать существенно легче, но я вдруг ощутил, что это относится и ко мне. Мне тоже стало легче и спокойнее, хотя, казалось бы, - ну какая тут поддержка?

- Так, пацаны, - хули вы тут делаете?

- А чо?

- А в чо! Двор тут чужой, вот чо, жлоб ебаный. За место проставляться надо, а то и по рогам можно.

Я, как и обещал, стоял рядом, молчал, и время от времени переводил взгляд с одного на другого. Один против десяти, что они не будут вякать, но левый все-таки начал открывать рот, и мне пришлось вмешаться.

- Так. Мы вернемся через минуту, и чтобы вас здесь не было. Вопросы есть? – Все-таки в моей памяти хранился некоторый запас заклинаний из более поздних времен, и произносил я их правильно, вроде бы и после паузы, но чтобы ответить не успели. Кивнул с удовлетворением. – Вопросов нет. Время пошло…

Мелочишка, но именно после этого эпизода я с удивлением понял, что все изменилось. Что бежать, как я делал это последние месяцы, вдруг стало невозможно. Структуру моей старой, циничной личности теперь образовывал оборот субстанций* новенького, с иголочки, организма. В соотношении, характерном отнюдь не для старика, а именно что для младшего тинэйджера, предпубертатного подростка, и против этого клинического факта возразить оказалось нечего. Если бы эти двое приняли вызов, я дрался бы до конца в прямом смысле этого слова, как говорится: победа или смерть. Такой вот элемент, - выражаясь медицинским языком, - «вторичной» утраты цинизма (понятно, частичной) оказалась для меня определенной неожиданностью. Точнее, - каждый раз оказывался. На самом-то деле ничего удивительного тут нет, по-другому и быть-то не могло, поскольку уж либо цинизм – либо мотивация, а любой здоровый ребенок представляет собой одну сплошную мотивацию. Правда, к сожалению, чаще всего идиотскую, но не в этом случае: у меня появилась армия, а это на самом деле очень серьезно. Да, из одного человека, но важен принцип, а лиха беда – начало. К нашему возвращению парочка заблудших, как и следовало ожидать, испарилась, а первый солдат моей армии, незабвенный, незаменимый, драгоценный, - остался. Так что ничего не поделаешь: многие вещи, нецелесообразные с чисто военной точки зрения, все-таки приходится делать исходя из соображений высшей политики.

* Если кому интересно, то нейромедиаторы, нейрогормоны, релизинг-факторы и гормоны просто.

Так о Генке Боце: мало того, что он был старше на два с половиной года, важнее, что с ним не решались связываться практически взрослые парни, по шестнадцать – восемнадцать лет. Талант у человека, ничего тут не поделаешь. То есть я прямым ходом шел в такую ловушку, что и не выбраться: разумеется, отказаться от «базара» никак невозможно, даже немыслимо, а в ходе переговоров нынешний глава клана Боц тонким слоем размажет меня по земле, стенам и прочим элементам ландшафта. Бежать, понятно, нельзя, но, в крайнем случае, придется. В еще более крайнем случае его придется убить, только надо заранее придумать, как именно. Впрочем, обо всем этом меня информировали спустя десять минут, наперебой, а пока шли нелегкие переговоры. Откуда-то появившийся Андрюха Шустин подошел поближе и слушал, хотя губы у него и дрожали.

- О чем мне с ним базарить?

- Ты пацанов обидел. Кое-кто до сих пор в гипсе.

- Сами виноваты.

- Ага. – Он удовлетворенно кивнул. – Генка так и сказал, что ты на это давить станешь… И приказал передать: не тебе одному решать, кто прав, кто виноват. Послушать надо, чего другие люди скажут.

- Мне, вообще-то, плевать, что он там говорил. И что люди скажут, тоже плевать, но ладно. Можно и потереть. Где?

- В котловане на Ратнера. В семь.

- Ага. И еще яйца в капкан сунуть. В семь, но на фабрике. А то опять, как в тот раз, приведет с собой кодлу в двадцать рыл.

- Он приказал передать: ты приходи, на тебя ему кодла ни к чему.

- В семь, но на фабрике. Иначе базара не будет.

- Ладно. Это, в принципе, по херу.

К этому моменту вокруг нас собралась уже порядочная толпа, а это было уже чем-то совсем новым. То есть раньше не происходило ничего, похожего хотя бы отдаленно. К Андрюхе подтянулись Птах, Роман, Сено, Палыч, Литвин, Юрок, братья Лелеки, Санчо и, понятно, - Васек. И подтягивались, как в классическом флешь-мобе, как будто уже вовсю существует мобильная связь, новые персонажи. Так же стали чуть поодаль, не вмешиваясь в разговор, и молча глядели. Так, что Солдат в конце концов занервничал.

- Я не причем. Только передать то, что приказал Генка. Его слова.

Я кивнул.

- Нормально. Это называется: «парламентер», их трогать не положено. – И с удовольствием добавил. – Пока они передают чужие слова. А вот если вдруг захочешь, пользуясь положением, хамить, то другое дело. Удавим, как крысу.

Что характерно, он даже и не попробовал возражать пацану младше себя, как-то там усомниться или показать гонор. Впору было возгордиться, - я определенно приобретал авторитет среди соответствующей категории населения.

- Так пусть не забудет, - пошутил я, - в семь. Ступай.

Он удалился, а потом ко мне подошел Андрюха. Он по-прежнему дрожал, но держался. Есть такие несчастные люди, совсем не храбрые от природы, но при этом стыд для них страшнее страха. Для них научиться воевать – вообще единственный выход, в противном случае их ждет печальная судьба.

- Я с тобой пойду.

- Тебе там нечего делать. Понял? Просто нечего.

- А я тебя не спрашиваю. Я тебе просто говорю, что приду, - и все.

- Тебе жить, - я пожал плечами, - только зря ты это.

- Не, - подтянулся поближе Васек, - я-то само собой. Сказать только не успел, думал, и так понятно.

- Мы тут с пацанами поговорили, - проговорил квадратный, очкастый Хоня, - в общем, мы тоже вписываемся.

- Вы че, - ебнулись? Вас там на куски порвут!

- Это тебя одного порвут. А нас усрутся.

- Меня пока что не порвали.

- Вот видишь. А с нами тем более не получится.

Я поглядел вокруг. Однако, как ни крути, четыре дома. Это когда они держались порознь и подальше, вроде никого не было, а когда собрались вместе, то получилось довольно-таки много. Толку, правда, с этого. Одного Гены с его несравненным понтом на все войско хватит. А, может, и ничего. И лишние свидетели, и для представительности неплохо. Ладно, если уж так вышло, ситуацию надо было брать под контроль.

- Так, - я деловито прищурился, как будто прикидывая что-то, - с голыми руками вам против шпаны делать нечего. Пойдемте со мной.

Сделать полноценный, по всем правилам, стальной кастет, - дело не такое уж и простое, и не быстрое, но я уже довольно давно разработал упрощенную технологию: лить из свинца, укрепив отверстия стальными кольцами, чтобы не защемило пальцы. И мы всей толпой отправились организовывать поточное производство. Шлифовать кольца от острых краев с заусенцами, понятно, пришлось мне, - больше некому, - а вот с остальными операциями воинство справилось, заодно пригляделся, кто уж не вовсе безрукий. Так что оружие они получили. Не бог весть что, понятно, но полезно с точки зрения повышения психической устойчивости. Надев на руку кастет, чувствуешь себя по-другому, попробуйте, сами убедитесь. Кроме того, поближе к вечеру, мы наведались на пресловутую «фабрику» и припрятали там запас кольев на всякий случай: то, что подготовка поля грядущей битвы есть дело рутинное, не делает его менее эффективным. Офицер, проявляя творческий подход к ведению боевых действий, не забывает при этом выполнять определенные правила, чаще всего прямо предписанные полевым уставом, а вот у вожаков, даже самых талантливых, с этим хуже. Подчиненные — выполняют, а вот подручные очень часто пьют, вмазываются, забивают на все, сваливают друг на друга и, по этому поводу, друг друга посылают. В заключение я сказал:

- Идти порознь и не больше, чем по трое, потому что мусорня не любит, когда пацаны ходят толпой. Они, понятно, козлы, но на это нюх имеют...

А на фабрике я настаивал тоже не просто так: обширные руины из красного кирпича, два этажа плюс обширный подвал под проломанным во многих местах полом, ни окон, ни дверей, лестницы обрушены, зато сколько угодно проломов в стенах. Идеальное место для тренировок по пар-куру. Я и тренировался, вот уже несколько лет. Как фабрику закрыли, - прям сразу и начал. Чтобы изловить меня там, им потребуется рота, причем половина вернется калеками, а человек десять — похоронят.

Мосчо IV: заметки о Личном Составе

Вой недобитых совков о недосягаемом совершенстве советской системы образования отчасти соответствует истине, но именно что отчасти. Любой общественный институт вообще и образование в частности есть не статус, а процесс. Может быть, самой коренной ошибкой большевиков, родовым пороком их подхода была попытка решить какую-нибудь проблему раз – и навсегда, создать вечные организационные формы отныне и присно, а так не бывает. Это так же невозможно, как навести чистоту, или искупаться, или поесть раз – и навсегда. Так сказать, - раз отмучиться, но зато уж потом ничего не делать и только пожинать плоды. А структурам свойственно «плыть», принципиально, поскольку они состоят не из гранитных глыб, а из живых людей, и еще для этого есть конкретные причины относящиеся к двум большим основным группам.

Во-первых, - меняется мир вокруг: меняются моды, подходы, люди, финансовые потоки, приходят новые идеи, время предъявляет новые вызовы, перекраивает распределение сил, ослабляя прежние центры силы и вытаскивая из ничтожества или полного небытия новые.

Во-вторых, каждое дело уже в самом своем начале содержит противоречия, как достоинства, так и недостатки, причем, если ничего не менять, первые со временем сглаживаются, а вторые, наоборот, имеют тенденцию расцветать пышным цветом.

Всеобщее, общедоступное, равное образование, - это великолепно. Величайшее достижение, позволившее советскому народу стать одним из самых образованных в мире.

Беда в том, что «всеобщее» с определенного момента начинает все больше обозначать «безадресное». Дело ведут так, как будто в нашей стране люди ДЕЙСТВИТЕЛЬНО одинаковы и не делятся на умных и глупых, подвижных и флегматичных, быстрых и медлительных, здоровых и больных, способных и туповатых. Да на мужчин и женщин, наконец. Как будто люди не обладают врожденными или рано определившимися склонностями к разным родам деятельности. Последствия такого подхода достаточно многообразны, но я веду речь об одном. К семидесятому-восьмидесятому году в СССР практически перестали встречаться достойные мужчины. Ко всем поляризациям нашего общества добавилась одна, небывалая в прежней истории, и оттого так и оставшаяся незамеченной.

Мальчики из «хороших семей» воспитывались, во-первых, в семье, где родители много чего хлебнули в молодости и в детстве и оттого ограждали единственного сыночка от всех трудностей, делали все, от них зависящее, чтобы вырастить его изнеженным, трусливым, нерешительным, вялым эгоистом. «Во-вторых» разумеется, была общеобразовательная школа. И еще формальные организации, в которые принимали всех, вроде пионеров и комсомола, а, как известно, всех — это, значит, никого. И решение всех вопросов, по возможности, через педагогов и администрацию. В нашей стране так долго, так направленно насаждали коллективизм, что людей уже буквально рвало от этих «общих интересов», под маркой которых им постоянно пытались подсунуть что угодно, включая любую мерзость, а индивидуализм, как положено, расцвел махровым цветом. Насколько я помню себя и пацанов своего круга, мы были трусливы, решительно неспособны противостоять ни малейшему давлению, будь то давление властей или шпаны, все равно, и, что, может быть, самое главное, абсолютно не умели объединяться на сколько-нибудь конструктивной основе. Это в Европах клубы, да партии, да ферейны, а у нас одно только сплошное «не ебет».

Прекрасно умели объединяться те, которых воспитывала улица, но они зато не имели надлежащего образования, отличались эмоциональной невыдержанностью, склонностью к антисоциальному поведению и конфликту с законами, имели дикие представления о доблести, а вот высоким интеллектом блистали редко. Такие, как Гена Боц, представляли собой редкое исключение. А еще они не отличались хорошим здоровьем и начинали курить лет с десяти. А курить вредно.

Общество практически полностью расслоилось на тупых хищников и беззубых умников-травоядных с тонкой прослойкой из циничных торгашей, вошедших в силу после перестройки.

Никакого третьего сорта мужской молодежи не было. Не было юношей храбрых, но образованных, умных, но стойких, физически развитых, но честных, могущих за себя постоять, но патриотичных и ответственных. Они не виноваты, никто не то, что не озаботился созданием системы, формирующей нормальных мужчин, разрушенными оказались все механизмы, которые делали это в традиционном обществе.

Если до какого-то момента положение спасали такие, как Васек, выходцы из сельской интеллигенции, то к этому времени деревня, подкошенная коллективизацией, опустошенная войной, деморализованная «беспаспортным» рабством, отравленная безнадежностью и водкой, уже начала свое стремительное падение.

А власти, как нарочно, делали все от них зависящее, чтобы вытравить даже само представление о чести и достоинстве отдельного человека. Оттого-то в смутные девяностые бандиты, стакнувшись с торгашами, так легко подмяли все, всех и вся, что все остальные были всего боящимися ссыкунами. Да и то сказать: как быть смелым, если семьдесят лет борьба была безнадежной? СОВЕРШЕННО – безнадежной? Если любое проявление чувства собственного достоинства вызывало инстинктивную, тупую ярость любого представителя власти и однозначное стремление смять, причем показательно, чтобы другим неповадно было. Если смелость и сила духа не давала ничего, кроме бесконечных невзгод при жизни и преждевременной смерти? В родном социалистическом отечестве быть лояльным системе обозначало быть покорным и безропотно терпящим властный произвол рабом, протестовать автоматически означало быть преступником, причем система сформировалась всеобъемлющая: не только преступник, но и неудобный для окружающих, ненавидимый начальством, нищий, рано или поздно брошенный женой, бессемейный, отверженный. Системный подход в этом деле достиг абсолюта, не имел ни щелей, ни прорех, такую бы системность, - да в мирных целях. Кстати, в самом по себе термине «тоталитаризм» нет никакого негативного оттенка, он как раз и обозначает эту самую всеохватную системность и отсутствие щелей для доступа воздуха. Если в Российской империи хоть какое-то исключение делалось для дворян, то в СССР, вообще говоря, ни для кого.

Нет больших проблем с тем, чтобы заменить рабу одного хозяина другим, ему, по большому счету, фиолетово, и, вполне возможно, он даже не заметит разницы. С другой стороны, отверженным неохота быть отверженными, и, когда их становится достаточно много, они формируют сообщества, где они - свои, уважаемые члены общества.

Как видите, все просто.

Вы спросите, - а как же, за счет чего до сих пор жив русский народ?

Ну, во-первых, это не только «до сих пор», но еще и «пока». А еще бывает видимость существования народа, хотя его уже нет, а есть ничем не объединенное население, не «этнос», а «этнический субстрат», и просто ни у кого еще не дошли руки смести его в совок и выкинуть на помойку. Но, на самом деле, это нас пока не касается, рано нам.

А во-вторых, - есть у нас механизм. Как не быть. Немудрящий, корявый и неказистый, но за долгие годы и века доведенный до совершенства, а оттого довольно эффективный. Если кто-то из СВОИХ вдруг, каким-то побытом, за счет случайной флуктуации, которые, как известно, неизбежны, окажется чуть посмелее и порешительнее других, его тут же назначат вождем. Мы, как народ, — не ошибаемся в таких вещах. С одной стороны, - вроде как хозяин, с другой — вроде как свой. А кучей-то мы нечего, не трусливей других. Отказываться в подобных случаях бесполезно.

Про то, что на нашего брата нечего рассчитывать, я усвоил туго, и сам был такой, и нагляделся за долгие годы, а вот про присущий нам, если приспичит, механизм сборки забыл. Может быть, даже не знал, не думал о его существовании, поскольку никогда не видел в действии. Так что совершенно неожиданный сбор сил под мои знамена оказался для меня такой неожиданностью.

- У-у, - заулыбался Гена, увидав мой эскорт, державшийся несколько позади, - и детсад свой привел? Да еще, - он кивнул на Андрюху, - с ясельной группой?

- Слушай, - набычился Васек, - я — на очереди после Жеки.

Боц поглядел на него внимательнее.

- Ладно, пацаны. С вами потом поговорим, хоть по очереди, хоть со всеми вместе. А пока — примите в сторонку, у нас разговор не для чужих ушей...

Я стоял настолько неподвижно, насколько мог, а он разглядывал меня, повернув голову то так, то этак, но ближе не подходил и не спешил начинать разговор. Я видел, что он не может «прочитать» меня, как привык это делать со всеми предыдущими противниками, и это порядком его смущает.

- Ну что, - проговорил он, наконец, доставая пачку «Примы», - закурим?

- Мне бабушка не велит. - Проговорил я, по-прежнему не шевелясь. – И вообще курить вредно.

- Ну-ну.

Он закурил, щуря правый глаз от едкого дыма.

- Лещ и Теря, - твоя работа?

- А что с ними? Кстати, - кто такая Теря?

- Овчар, ты его знаешь.

- А-а-а.

- Кстати, Петька Лещ в сознание так и не приходил. Говорят, вряд ли выживет.

- Да? Жалко. А как подумаешь, так и хрен с ним. Только я-то тут причем?

- А ведь это ты его.

- Я его – что? Ты о чем вообще?

Для меня всегда было загадкой, - каким образом мы видим, что стоящий перед нами человек очень силен? Нет, бывают случаи, когда налицо явные, вполне определенные признаки: рост под потолок, плечи не под каждую дверь, пласты мышц поверх массивных костей, ремни жил и толстенные вены на руках, но ведь это далеко не всегда? Почему мы смотрим иной раз на какого-нибудь крепенького недомерка или тощую, сутулую жердь и видим, что у нас, - если что, – ни единого шанса?

Передо мной стоял парень средний во всех отношениях. Среднего роста и среднего телосложения, его только с некоторой натяжкой можно было бы назвать «плотным», но при этом с первого взгляда было совершенно очевидно, что он силен, как зверь и очень тяжел для своих не впечатляющих габаритов. Только физиономия у него, как у всех обитателей этих самых дворов, имела желтоватый оттенок: к своим неполным пятнадцати курил он лет шесть, а то и все семь.

- Не желаем, значит, признаваться?

Ну-ну. Только я глядел и читал детективы на шестьдесят лет дольше.

- В чем? И перед кем? Ты мало похож на следователя, Гена.

- Геннадий Иванович.

- Я, Гена, сам решаю, кто для меня Геннадий Иванович.

Вот это рассердило его больше, чем что-либо другое. Собственно, я этого и ожидал, но не спрашивайте, - почему. Это не секрет, но и словесных объяснений я не найду.

- Это ты угадал. Не следователь. Я больше по другой части.

Он замолк, пауза затягивалась, а я молчал, храня прежнюю каменную неподвижность, потому что спешить мне было некуда, так что он не выдержал первым.

- Вроде умный, а дурак. Чё, - не понимал, что целым тебя отсюда никто не отпустит?

Тут я позволил себе отрицающе покрутить головой.

- Не такой глупый, как кажется. Уж что-что, а уйти отсюда я могу в любой момент. Вот только не хочу.

Скверно, я до сих пор не мог понять, как именно он собирается атаковать. Вообще говоря, когда ты настолько сильнее, тебе нет нужды в хитрых схемах на схватку. Проще всего войти в ближний бой, ради этого даже пропустить пару ударов, большого вреда от них ждать не приходится, - и гарантированно выбить из противника дух парой-тройкой нокаутирующих, не дожидаться случайностей на поздних фазах боя. А у меня почти нет опыта реальных схваток один на один.

И он пошел на меня, как небольшой медведь, переминаясь с ноги на ногу и каким-то образом становясь стеной, что отгораживала меня от свободного пространства, давила и гипнотизировала. С другой стороны, - что мы, стен не видали?

Скачок, скачок, скачок, - два «в линию», третий – «в разноножку», и я снова на свободном пространстве. Пропрыгать в таком темпе я могу долго, почти сколько угодно… Я практически не заметил этого удара и поздновато на него среагировал, но среагировал-таки, начал поворачивать голову, пропуская, «прокатывая» удар, - и не стал больше реагировать, а просто ушел в каскад прыжков. Щеку словно обожгло, в левом глазу вспыхнуло алое пламя, но второй удар его, - видимо, хорошо отработанной, - комбинации ушел в пустоту. Именно потому что я не стал реагировать. Реакция у него оказалась, мягко говоря, - не хуже. С ударом все понятно: если он хорошо попадет, мне хватит одного, чтобы выйти из строя, а вторым он меня завалит. С первым мне повезло, - или все-таки СПП куда лучше пригодна для поединка, чем я думал… Впрочем, думать было некогда, потому что он атаковал непрерывно, с молниеносной скоростью, взрываясь каскадами ударов из самых неожиданных позиций. Я – прыгал вокруг, не давая приблизиться, потому что, - не отреагировал бы. По кучам битого кирпича, по остаткам стены, по каким-то гнилым бревнам, по поваленной двери, и стекла хрустели под моими слегка «тюнингованными» ботинками. Можно сказать, - уходил заранее, держась вне досягаемости, но все-таки не слишком далеко, нависая, чтобы не расслаблялся лишнего. Так волк крутится вокруг какого-нибудь зубра, не подходя близко, но и не давая свободы.

Дело в том, что я дождался-таки, когда он спотыкнется на куче камней и от души достал его ногой по бедру. По тому самому сухожилию квадрицепса, «доведенным» носком правого ботинка. Так что сильно теперь не расслабится.

Все правильно, ногами почти не бьет, растяжка, можно сказать, обывательская…

- Так и будешь, - проговорил он хрипло, - бегать?

- Так и будешь пиздеть*? – И счел возможным добавить. - Далеко не убегу, не надейся. И тебе не дам.

Я, по мере возможности, все время норовил закрутить его по часовой стрелке, зайти «за правую» руку, чтобы опять не угодить под кулачный удар. По ногам, по ногам, по ногам, - по голени, под коленку, по бедру. Сильно, правда, не выходит, - так хоть как-нибудь. Чтоб берегся, чтоб побольше двигался. Чтобы не смел отдыхать! Потому что я тоже не железный.

* «Пиздеть» - «говорить», с оттенком «разглагольствовать», «пИздить» - «бить», а также «воровать», а вот «пиздИть» - уже «врать». Да нет, слова-то понятны любому почти русскому. Непонятно — откуда взялись такие значения?

Я дожидался и дождался-таки, когда он споткнется снова, и снова от души достал его по тому же самому месту на левом бедре. По-умному называется «лоу кик», - если не ошибаюсь, конечно. Видимой хромоты это не повлекло, но что-то такое, какая-то неуверенность походки чувствовалась. И это помимо того, что ему явно не хватало дыхания, а наш бой не предусматривал перерывов и аккуратных раундов по три минуты. Я поддерживал темп, даже чуть взвинтил его, а он спотыкался все чаще, упал на колено и получил ногой в ухо. Не так, как надо бы, потому что я не ожидал его падения и чуть поторопился с выпадом, ударил, как получится, но ухо у него распухло, а еще он рассадил-таки колено о битую бутылку. К этому времени он попал по мне еще один раз, в левую половину груди, и снова не совсем удачно, снова я «прокатил» кулак по ребрам, но и мое сердце тоже пропустило очередной удар, впервые в жизни сбилось с ритма. Я даже успел перепугаться, но пронесло: снова забилось, как ни в чем ни бывало. Он тоже обладал этой способностью, - бить «на поражение» из любого положения, лишь бы позволяла дистанция, - но технология была какая-то другая.

Еще взвинтить темп, еще один «лоу кик» - и опять, вроде, неплохо… Другой бы давно свалился. А этому, блядь, как с гуся вода!!! Как железный, ей-богу!!! Как будто это не его бьют. Коварно сменил место атаки: не по левому бедру, а по правой голени, краем подошвы над мыщелком сбоку, по нерву. Попасть почти нереально, но зато не требует концентрированного удара. Попал, точняк, нога дернулась вперед, он споткнулся, но снова не упал...

Еще чуть-чуть, еще какие-нибудь полминуты, и я сам не смогу больше поддерживать такой темп. У меня тоже начала накапливаться неуверенность в себе, как это бывает у обоих сторон во время тяжелого боя, всегда и везде, и я решился на авантюру. Ему по-прежнему хватило бы пары удачных ударов, чтобы закончить бой, так что риск был предельный, а расчет только на то, что всех моих трюков он все-таки не знал, а этот как раз относился к имеющим, так сказать, «двойное назначение». Пробив с левой ноги, я дал себя поймать за нее, а для владеющего СПП достаточно и такой эфемерной опоры. В то самое мгновение, когда он классически, снизу, подхватывал мою пятку, я схватил его за голову, изо всей силы оттолкнулся правой, и врезал коленом ему в подбородок. Собственно говоря, чуть ли ни самый мощный удар, на который мое легковесное тело было способно в принципе. Голова его откинулась, зубы лязгнули, он упал на колени, отпустив мою ногу, зато машинально схватил меня за плечи (или схватился за меня, чтобы не упасть?). И тогда последовал второй трюк, которого не знал он, и не планировал, в данном эпизоде, я: мертвой хваткой вцепился в его правое плечо, между мышцами, и ущемил нерв. Очевидно, боль чудовищная, поскольку даже этот железный человек взвизгнул и отшвырнул меня на камни. Ну, не больно-то сильно, я каждый день падал с куда большей силой. Ушел в задний кувырок, встал на ноги, прыгнул назад-влево, и только тогда глянул на Гену: неужто встанет? Встал! Но, поглядев, как он это сделал, я понял, что это уже не слишком важно.

Сохраняя все ту же осторожность!!! Хладнокровно, потому что горячность уже ни к чему!!! Еще раз по бедру! И еще!

Все: никакая воля не поможет, если нога просто-напросто отказывается служить. Он тяжело заваливался на кирпичи, выставив руки, но и правая рука тоже не держала, болтаясь, как плеть, он ткнулся лицом в каменное крошево, а я уже разбегался, как разбегаются к мячу на одиннадцатиметровой отметке, чтобы с разбега врезать ему ногой в подбородок. В бою время сжимается, и я успел заметить, как у него поплыли, закатываясь, глаза, а тело завалилось навзничь. Нокаут. После такого не поднимаются. Его сопровождающие, крадучись двинувшиеся вперед, - я, сплюнув вязкую, как смола, слюну, подбоченился и сделал шаг вперед, - они остановились. Мое войско: перед глазами вдруг возникли спины, полноценная такая «стенка», как на футболе при штрафном. Просто двинулись вперед, закрывая уставшего до полусмерти поединщика от всех напастей. Руки в карманах, но ни одного кастета на виду. Молодцы, показали готовность к конфликту, но без вызова, не выказав желания его продолжать. Сойтись сейчас стенка на стенку было бы совершенно излишне, а те, после поражения вождя, не решатся начать первыми. На сегодня все слова, которые необходимо было сказать, сказаны.

Но я ошибался.

- Эй!

Слава богу. Живой, и, по крайней мере, мозги напрочь не отшиблены. Но это не потому, что я недостаточно старался.

- Подойди сюда… Да не ссы.

Я пару раз хлопнул в ладоши.

- Это ты хорошо пошутил. Смешно.

Я подошел, нагнулся, поскольку сесть-то он сел, а встать не мог никак. И глаза еще, малость, плавали.

- А ведь это ты пацанов. И раньше на тебя думал, а теперь уверен на все сто. Не знаю, как, но ты это. Больше некому.

- Повторяю еще раз то же самое. Не знаю, о чем ты говоришь. Я не при делах, и не знаю, кто это сделал.

Он в досаде махнул рукой.

- Да знаю я, что не докажешь ничего. Только ты это. Слушай… Жека, или как там тебя… а ведь ты страшная сволочь. Хуже, пожалуй, и не знаю, а уж повидал я всяких.

Какой же ты, сука, умный. Какой же ты, сука, сильный. Какая у тебя, у суки, реакция. И умение себя вести в любых условиях. И еще незаурядные качества прирожденного лидера, - и все это в неполные пятнадцать. Так что, как ни жаль, а придется тебя, такого хорошего, валить начисто. Не сейчас, понятно, а потом, без свидетелей и как-нибудь предельно просто, без ненужных эффектов. Относиться к убийцам без излишних предрассудков общество научится еще только лет через двадцать или даже немного больше.

- Спасибо за комплемент, если честно, - не ожидал. Тронут. У тебя – все? Тогда я пошел. Спасибо за доставленное удовольствие.

- Иди. Если б меня спросили, я сказал бы, что тебя на полном серьезе валить надо. По любым понятиям, и пока не поздно. Особенно теперь, когда у тебя кодла…

Кодла? У меня? Интересно, чего это он имел ввиду?

Покидая поле боя, я двигался плавно и размеренно, с гордо поднятой головой. Типа, - сделал его без проблем, посек, как мальчишку с грязной попкой. На то, чтобы в этом стиле уйти долой с глаз противной стороны, меня еще хватило, а теперь мне становилось все хуже буквально с каждым шагом. То есть, еще на проходной я переоделся в заботливо захваченную «сменку», а рваные тряпки с намертво втертой в них цементной и кирпичной пылью, в которые превратилась мой одежда, увязал в узел и сунул в «авоську»: может быть, удастся отстирать и реставрировать. Еще я, шипя от боли, с явственным треском, расчесал столь же заботливо приготовленной расческой кошму, которой обернулась в ходе боевых действий моя шевелюра. Только толку от всех этих маскировочных мер оказалось чуть: левая щека имела роскошную багрово-синюю окраску, левый глаз закрылся процентов на семьдесят, превратившись в узкую щелку, а на левой же скуле виднелась неглубокая, длиной сантиметра три, но совершенно явственная «сечка».

То, что находилось на виду, представляло собой только малую часть общей картины. На левой половине груди у меня виднелся роскошный черно-синий кровоподтек площадью побольше ладони, а боль была такая, что я не мог вздохнуть полной грудью и даже испытывал определенные сомнения, целы ли у меня ребра? На спине, которой я так, вроде бы, мимолетно приложился к куче битого кирпича, виднелась целая коллекция разнокалиберных синяков и ссадин, некоторые из которых начало порядком жечь, мозжила и не позволяла нормально ступать опухшая ягодица. На плечах, за которые так мимолетно подержался Гена, опять-таки наливались здоровенные синяки. Похоже, у этого типа не руки, а какой-то кузнечный инвентарь: молоток, клещи, и молот-балда, потому что поставить даже один синяк на мое непрерывно битое, ежедневно катанное тело, - это еще надо умудриться. Проще сказать, где у меня не было синяков, и я даже под угрозой расстрела не смог бы вспомнить, где получил такую впечатляющую коллекцию. Все-таки боевой адреналин — сильнейший наркотик, куда там какому-то морфию. Это как же я искалечил, изломал, измотал Боца, если он даже и под этим коктейлем не смог подняться? И, соответственно, каково ему теперь?

А теперь я шел, и мне с каждым шагом становилось все хуже. Опухало колено, ногу простреливала боль, и она как-то немела, превращаясь в некий протез, вроде деревянной ноги Джона Сильвера, но при этом все равно болела... И вообще ноги подгибались. Не знаю, как и дошел бы, если б не ребята. До квартиры меня вообще чуть ли не несли.

Дома все произошло так, как положено. Бабка ахала, причитала, оказывала первую помощь, и норовила поассистировать мне в процессе помывки, но я, по целому комплексу причин, от этой чести отказался. Ссадины в горячей воде щиплет, ушибы в горячей воде сильнее опухают и болят, но мышцам после сегодняшнего сильно теплая вода необходима, и я отмокал, пока она не стала чуть теплой.

Дед вел себя, как и положено себя вести правильному мужчине: жив, кости целы, глаза не выбиты, пришел собственными ногами, - значит, все нормально! А баба Таня все допытывалась, кто это меня так избил, и даже порывалась идти в милицию. Я долго пытался где — отмолчаться, где — отделаться односложными ответами, а потом не выдержал.

- Ба, если ты пойдешь в милицию, меня посадят. Этого парня вообще унесли...

Больше всего скорому восстановлению мешало то обстоятельство, что бабка несколько препятствовала моему доступу к моим травам, хотя всерьез помешать, разумеется, не смогла. На улицу я вышел через пару дней, а последние следы сражения сошли у меня где-то через недельку. А вообще после этого поединка что-то во мне изменилось. Не с точки зрения психики, понятно, а как-то вообще. Словно именно этот эпизод стал гранью, за которой легло начало другому возрасту.

Я глянул на себя в зеркало, чтобы оценить, как выглядит моя физиономия. Выглядела она уже более-менее прилично, хотя на щеке еще виднелись остатки желтого «загара». «Сечку» я собственноручно зашил косметическим швом, который к этому времени успешно снял, и теперь там практически ничего не было заметно.

Кстати, пока шил, баба Таня металась вокруг, как птица вокруг разоряемого гнезда, и говорила о возможности страшных осложнений, а я на это сказал, что коновалам из здешней поликлиники даже носки не доверил бы штопать. Вообще с определенного момента ее начала порядочно смущать и даже пугать неожиданная крепость нервов и жесткость позиции любимого внука. Мать, к примеру, воспринимала все то же самое, как так и надо. Радовалась, что не доставляю особых хлопот.

Разглядывая в зеркало детали, пришлось присматриваться вообще, и поэтому я заметил, что как-то изменился сам. Пригляделся внимательнее: пожалуй, точнее всего будет сказать, что я как-то начал терять субтильность. За неделю отсутствия серьезных, изнурительных тренировок набрал килограмма полтора, - вдруг прорезался такой аппетитик, что дай бог! – но теперь это пришлось кстати. Как будто прежде было рановато, а теперь – в самый раз. Похоже, в кровь уже потекла тонкая покуда струйка тестостерона, постепенно подстегивая синтез белка. Пока еще самое начало процесса, но очень на то похоже. То ли еще будет. Я попробовал вспомнить, когда что-то подобное началось при первой попытке. Да примерно в то же время и началось, только внимания не обратил.

Если вы думаете, что наш конфликт с Боцем имел какое-то серьезное продолжение, то ошибаетесь: это не книга, а реальная жизнь. В реальной жизни люди, слава богу, редко бывают такими последовательными, как книжные герои, и, может быть, именно по этой причине человечество еще существует. Мы встретились много позже, когда обстоятельства и сам по себе минувший срок сделали продолжение бессмысленным.

Как я и предполагал, он довольно долго провалялся в больнице, - с тяжелым сотрясением головного мозга, травмой челюсти и поврежденной ногой. Несмотря на то, что кость осталась цела, его даже загипсовали на какое-то время, а хромал он вообще месяца три, если не больше. Сгоряча мы наговорили друг другу отчаянных слов и напринимали отчаянных решений, но горячка прошла, а на деле сильные противники стараются без особой нужды в прямой конфликт не вступать, поскольку тут крайне вероятные потери могут значительно превзойти очень сомнительные выгоды. Похоже, он так же, как и я, относился к людям, скорее, хладнокровным. И, точно так же, предпочел не лезть в мои дела, увидев, что я не лезу в его епархию. И если бы с ним произошла какая-нибудь фатальная неприятность, то это не я. Вот ей-богу.

В какой-то момент даже мелькнула вполне идиотская мысль: война кончилась (а она кончилась, победа осталась за нами), и что я теперь буду делать? Какая замена-то?

Это я понял довольно скоро. Замена нашлась, и, при этом, вполне-вполне адекватная. А до этого, на протяжении примерно года-полутора, пришлось обходиться без войны, и ничего, обошелся.

Разумеется, после достопамятной схватки ко мне начали приставать сверстники, чтобы я «показал приемчики», а я, понятно, всеми путями пытался от этой обязанности увильнуть. Во-первых, я не чувствую в себе ни малейшего призвания к педагогической деятельности, а, главное, - им же в жизни не хватит терпения долго-долго тренировать хват, равновесие и перекаты! Они же после полугода решат, что уже асы, и сам черт им не брат, перейдут к дальним прыжкам, взбеганию по стенке и спуску с девятого этажа, натурально, перекалечатся, а я буду виноват. Потому что через полгода, это, при хороших исходных данных, девять удачных попыток из десяти, а десятая - гипс или гроб. Экспресс-подготовка допустима только не от хорошей жизни, если уж полный зарез, если, например, война, а во всех остальных случаях она откровенно плоха. Недопустима. Поэтому я отказался, точнее, - сделал такую попытку.

Для начала предельно занудливо объяснил, что никаких «приемчиков» не знаю, и они это видели. Просто Боцу не хватило дыхалки, и он так и не смог толком меня достать в неудобном месте. Потому что курить вредно. А удары у меня самые обыкновенные, да еще паршивые, потому что хороший, - это когда с одного раза, а не с шестого. Так что показывать мне нечего, а физкультурой заниматься полезно. Каждый день, подолгу, всю жизнь.

Искренне надеялся, что этого хватит, но оказалось, что «еврейская болезнь» не чужда и мне. Слишком умным себя мнил, и, параллельно, проявил склонность считать окружающих малолеток, по сути, недоумками. Меня выследили, за моими тренировками наблюдали, а оснований мешать, - раз уж тут ничего секретного, - у меня не было.

Разумеется, в результате среди пацанов нашего двора началось повальное увлечение СПП, как они ее поняли из наблюдений за моими тренировками. Что-то среднее между модой и эпидемией. И, как всегда, одних хватило на несколько дней, других — аж на несколько месяцев. Васек начинал, забрасывал, возвращался неоднократно, но у него количество со временем как-то постепенно переросло в качество, и он втянулся в СПП, как втягиваются в образ жизни.

По-моему, поначалу он присоединился ко мне из чистой приверженности, потому что хотел дружить, но не желал навязываться. А потом у него все пошло по-другому, чем у меня, потому что он и начал позже, и сильно отличался по физической конституции, несколько раньше ушел в пубертат и порядочно накачался, не ставя перед собой такой цели: я в самом начале настойчиво, неоднократно разъяснял ему насчет «лишнего мяса». Просто, видимо, это соответствовало его генетике и уже лет в пятнадцать-шестнадцать он стал очень сильным, мощным мужчиной, тогда как я и в семнадцать, вытянувшись почти до полного роста, оставался худым и мосластым, как подросток, хотя уж костяк-то к этому времени приобрел солидный и тяжелый. Серьезная мускулатура начала нарастать на моих бугристых, перевитых жилами костях только лет в двадцать-двадцать один. В этом отношении, как и во всех прочих, я не относился к числу скороспелок.

Будучи другим, он начал и тренироваться несколько по-другому, на ином делая акцент. А бить его со временем стало занятием совершенно безнадежным, даже кодлой и с применением вспомогательных средств. Колья, будучи всего-навсего деревом, соскальзывали, ломались, щепились о его каменное тело или переходили в его руки, в зависимости от желания Васька, ножи вываливались из жестоко переломанных рук, а от его ударов падали на месте и уж, по крайней мере, в этой драке участия больше не принимали.

Вторым случаем, выделяющимся из прочих, стал Андрюха Шустов. Его преданность была такова, что даже стесняла. По какой-то причине, из-за дрожжей прежнего «приличного» воспитания мне все-таки неудобным казалось, когда человек смотрит на меня, как на бога, заглядывает в рот, а любое «еб твою мать» в моем исполнении воспринимает как истину в последней инстанции. Единственное, что он не воспринимал и чему не подчинялся, так это попытки его разогнать, такой вот оказался непослушный мальчик. Пришлось смириться, а для того, чтобы поправить ситуацию, совместные тренировки пришлось дополнить уроками на тему критического подхода к реальности, включая меня, грешного. Сторонники, понятно, не помешают, но вот наличие верных адептов в то время мне казалось совершенно излишним.

Вот где была генетика. С ним природа не сэкономила буквально ни на чем. По части самой по себе СПП он меня, безусловно, обошел по всем статьям, хотя, справедливости ради, следует заметить, что при его физических данных это не кажется таким уж достижением. Из совестливого губошлепа вырос могучий атлет с внешностью античного бога, но это только присловье такое, потому как, - если судить по статуям, - то куда им, убогим.