Посланник

- Здравствуйте, а... Тьфу, черт!!! Ты, штоль? Так и заикой можно оставить.

Передо мной стоял блондин в очках, похоже, жертва ДЦП, с неуловимо искаженной физиономией и левым глазом, что смотрел не вполне вперед, а чуть в сторону-кверху. Рубашечка в блеклую узкую полосу и бежевые брючки, этакий мягкий, интеллигентный инвалид с детства с чуть беспомощной улыбкой, но хорошей головой.

- Заходи.

Хромал он тоже по-настоящему, и мог бы обмануть кого угодно, но только не ортопеда со стажем: тут имел место «потайной» каблук не по медицинским показаниям.

- Слушай... я все понимаю, но как ты хромую ногу сделал тоньше другой?

- У тебя негативный взгляд на мир, - проговорил он спуская штаны чуть ни до полу и обнажая аккуратнейшую бинтовку «ЗДОРОВОЙ» ноги, - все в точности наоборот. Санька постаралась. Как?

- Нет слов. Беру в перевязочную вне конкурса.

- Принес?

- Обязательно. Три на выбор, но лично я советую эту.

- Ух ты... Сам сделал?

- Ты мне льстишь. «Сувенир», но довольно своеобразный. Мне его сделал на заказ Захар Борода с Земли Лагеря. Так что целая история, цени.

Но я зря рекламировал, трость не нуждалась рекламе. Не дерево, и не металл, единый кусок искусственного нефрита, самолично «свалянного» мастером из беспорочных каменных нитей микронного сечения, зеленых и черных. Чуть извитая, кривоватая, с «двойной» ручкой из самшита, отполированная, наконечник все из того же платино-иридиевого сплава, не круглый, а в форме этакого равнобедренного треугольника с чуть вогнутыми сторонами, сама просилась в руки. Очаровательная вещица, и вообще я, как оказалось, порядочный барахольщик. Он, впрочем, тоже. Взял, как шпагу, сделал несколько выпадов в разных манерах, так, что воздух взвыл, а по комнате прошел ветер. Решительно кивнул головой.

- Годится.

- Ну дак ить...

Нефрит чем хорош, так это тем, что не колется — не ломается, а при таком наборе волокон его еще и не перерубишь никакой катаной. И тут мне в голову пришла забавная мысль. А. в Образе, - а это, выходит, новенький, с иголочки, Атрибут. Поневоле вспомнишь старика Роджера.

- К вам придет человек из другого города, он не знает ни вас, ни их, и вы его тоже не знаете. Что? Я — знаю, потому что мы оба правоведы. Не видел, но наслышан. Он как раз специализируется на таких штуках. Он — калека, но вы с ним все-таки поосторожнее, потому что с башкой у него все в порядке, и память... говорят, он вообще ничего не забывает. Изредка — припадки, и, как это бывает у припадочных, он жутко въедливый, дотошный такой, цепкий.

А с очками, - это находка. Мне было бы бесполезно, никогда не носил, и получился бы ряженый. Он — надел в четвертом классе, и в четырнадцать — тоже носил. А потом зрение у него мало-помалу улучшилось, став не просто хорошим, а превосходным. Очки он, естественно, снял, а умение носить — сохранилось. И левую руку-то, зараза, умудрился держать так, как будто она не только того, - суховата, - но и покороче правой. Совершенный образ. НЕВОЗМОЖНО узнать. Родная мать не узнала бы с первого взгляда совершенно точно.

Что у него ничего нет, было видно сразу, но его все-таки обшмонали. Без особого старания, но все-таки. Ничего такого, чего не было бы на глазах, понятно, не нашли. И зря искали. В самом деле: зачем А. в Образе, при Атрибуте, да что-то еще?

То, что он фокусировал на собеседнике только один глаз, порядочно смущало и сбивало с толку.

- Слушай, - горячо, брызгая слюной заговорил Мустафа, - кого они прислали, слушай?

- Да-а... - Протянул Саня Камень, беззастенчиво разглядывая переговорщика. - Ножонка косит, ручонка просит. Красавец. Пойду я. Нас не уважают, так что и базар будет пустой. А мне недосуг.

- Иди-иди, дорогой, - проговорил почтенный Фарид Тактоев, за свою долгую жизнь не проведший на нарах ни единого дня, - кто осмелится задерживать такого занятого человека?

- Спокойно, друзья. Меня предупредили, что на переговоры придет именно такой человек. А я, по-моему, предупредил всех вас. Или я ошибаюсь? - Он обвел взглядом собравшихся, все молчали. - Тот же человек сказал, чтоб мы относились к гостю серьезно. До сих пор у меня не было причин не доверять его словам. Он, скорее, перестрахуется, чем скажет лишнее... Говори, почтенный. Кстати, как нам обращаться к тебе?

- В подобных случаях имя не имеет значения, потому что у вестника нет своих слов, а только слова пославших его. Можете так и говорить: «вестник», «посредник». Можете говорить «вы», это вежливо, но можете называть как вам угодно, удобно и привычно. Не положено избивать, наносить увечья и убивать. Это, собственно, все. - Легкая, чуть беспомощная улыбка калеки подчеркивала всю неловкость движений его исковерканного тела. - Ну и, разумеется, демонстративное бесчестье, нанесенное посреднику обозначает оскорбление не только его, но и пославшей стороны, окончательный отказ от всех переговоров, это ясно... Вы позволите мне сесть?

- О чем разговор, прости, дорогой... Реваз, подай гостю стул.

- Тогда слушайте слова тех, кто меня послал. Повторяю, это не мои слова и я могу не разделять смысл сказанного:

«Всем нерусским, живущим в русских городах и на территории России вообще, запрещено требовать деньги с торгующих русских. Запрещены безусловно незаконные поборы, а те, кто осуществляют контроль за торговлей на основаниях, якобы законных, должны оставить посты и должности, связанные с получением мзды, в трехдневный срок. Запрещено производство алкоголя и сбыт его на территории России. Запрещены производство и сбыт наркотиков русским, а также их провоз по территории России. Запрещены угрозы русским, связанные с физической расправой, похищением членов семьи, а также нанесением ущерба имуществу. Тем более жестоко будут наказаны сами эти действия по отношению к русским. Нерусским безусловно запрещена служба в милиции, прокуратуре, КГБ и на офицерских должностях внутренних войск, дислоцированных в России. Запрещено производство, хранение и использование любого оружия нерусскими на территории России. Любое нарушение этих правил, смотря по тяжести, будет караться смертью нарушителя, одного, или же совместно с семьей и близкими».

А. замолчал, и, облизнув губы, оглядел собравшуюся в обширной гостиной честную компанию почтенных людей.

- Это, в общем, все. Тот текст, который мне поручили передать в точности. Еще небольшое пояснение: «Сказано самыми простыми словами, потому что и так поймут правильно. А как трактовать конкретные случаи, мы будем решать сами».

- Слушай, они что там себе?

- Кто русский? Кто нерусский?

- А нерусским можно наркотики, да?

- Да ш-што вы его слушаете!!!

Вообще же в поднявшемся гаме, состоявшем, по большей части, из бессвязной ругани, выделить сколько-нибудь понятную фразу можно было только случайно.

- Я по очереди, можно? Спасибо... Мои доверители предусмотрели некоторые из вопросов, и на всякий случай дали на них ответы, которые я заучил полностью. Сначала самые простые.

«Нас не интересуют отношения нерусских между собой, пока это не угрожает общественному порядку и не мешает русскому населению. Разумеется, мы не допустим существования слишком влиятельных вожаков неруси в русских городах».

- И:

«Кто русский, кто нерусский, когда это будет не вполне очевидно, в каждом конкретном случае будем решать мы. И во всяком случае не будут признаваться полноценными людьми приверженцы ислама, особенно те, что придерживаются правил Шариата в быту. Это враги, ненадежные союзники, которые предадут, возможные враги или предки врагов».

- Эй, почему так говоришь? Аллах велик!

- И это не мои слова в ответ, но порученные мне: «Воистину велик. Силу его превосходит только сила Создателя, поскольку кто превзойдет Аллаха в соблазне и лжи? Он соблазнил каждого пятого из живущих в этом мире.

Потому что те, кто говорит: «Прими мою веру, и бог даст тебе здоровье, благополучие, богатство без числа, удачу в делах и силу выше меры» - явные лжепророки и служители Сатаны.

И те, кто говорит: «Прими мою веру, и вступишь в райский чертог, а не примешь, - судьбой твоей будут муки превыше всякого воображения» - лицемерные лжепророки и неисправные должники, потому что сулят то, чем не обладают, потому что нет у смертных ключей от врат Ада и Рая, а создателя надлежит любить ради него самого, а не за грядущее блаженство».

- Слушай, инвалид, - проговорил среднего роста, коротко стриженный человек с незапоминающимся лицом и в неприметной одежде, но все-таки черноглазый, - звучит во многом убедительно... Но что ты все все время повторяешь: «Русские, русские...» - нашел, на кого ставить. Лукавые, ленивые, трусливые рабы, которые даже не почешутся, если им не прикажет положенный от века хозяин. Если их оставить жить по своей воле, они и вовсе престанут шевелиться, так и сгниют, лежа в собственном говне. Не из того материала строить собрались, голуби.

- Ты сказал. Таких среди русских много. Других гораздо меньше, но этих немногих все-таки будет слишком много для вас для всех. Но это не главное. Сами слова твои лукавы, в них перемешано белое с кислым, а черное — с твердым. И, поступая так, чтобы обмануть других, берегись, как бы жестоко не обмануть самого себя. Говорил умный человек: «Те, кто с пренебрежением отзывается о русских, просто не умеют их готовить» - и это только выглядит шуткой. Почему-то никто из прежних русских правителей не превратил в главное дело своей жизни самую понятную вещь: готовить русских для того, к чему они более всего пригодны. Для чего они созданы: расти и давить. Так вот, говоря этими же словами, я говорю от лица моих доверителей: мы — сумеем».

- Я вижу, что вы считаете эти слова слишком самонадеянными, но и на это есть очень простой ответ среди доверенных мне слов:

«Называя русских рабами вы говорите тем самым, что с русскими можно все. А что вы будете делать, если мы уже про вас скажем русским: «с ними можно все»? Мы пообещаем это, и русские будут с нами, потому что к тому времени убедятся: мы держим слово. И что вы будете делать, когда мы, встав во главе русских, сдержим и это обещание? У вас еще будет возможность увидеть, как удивительно изменятся привычные вам русские. После этого однажды выпущенного дьявола уже не удастся загнать назад. Многие ли из вас уцелеют, когда это произойдет? Вы могли жить мирно, не хуже, и не лучше прочих, но в своем наглом высокомерии превзошли всякую меру, и теперь поплатитесь за это. Это неизбежно, и от того, примете ли вы сегодня наши условия, будет зависеть только величина платы. Подчинившиеся сразу будут жить спокойно и пользоваться охраной закона. Остальные подчинятся или умрут».

- Я передал тебе тот ответ, который ты хотел услышать? Но ради этого мне пришлось прервать ответ на прежний вопрос, а это уже невежливо. Я продолжу с того места, на котором прервался:

«И те, кто говорит: «Тварный мир, - есть зло и порождение Сатаны, а высшее благо — способствовать угасанию мира сего, своего рода, и себя самого, равно, души и тела» - коварные из лжепророков, потому что отрицают само различие добра и зла.

Но хуже всего те, кто говорит: «Убей, потому что так хочет бог» - или: «Умри, потому что так хочет бог» - даже упоминать о них значит марать свой язык, потому что они выдают за божью волю собственную свою жажду власти, корыстолюбие и грязное вожделение, и нет у них никаких доказательств обратного.

А теперь ответьте, чего из перечисленного не делали, к чему не призывали те, кто говорил: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его» - и не допускали порой еще большего?»

- Ты понимаешь, у меня пересохло в горле, а я все выдавал подобные перлы, а кое-когда нес околесицу и еще того хлеще. Время шло незаметно, они дошли до того, что начали звать каких-то ходжи и прочих имамов. Они задавали мне вопросы! Вопросов тех я, по большей части, не помню, не уверен, что вообще понимал, о чем меня спрашивают, но, однако, поди ж ты: когда я, дав договорить очередному болтуну, открывал рот, оттуда начинало вываливаться всякое такое, что они засовывали языки в жопу. И, при этом, без запинки, ясно, ровно, отчетливо, как текст, который выучил наизусть. Словно это и не у меня глотка сухая, как Калахари... Этаким гулким голосом... почему-то все время вспоминался «кимвал бряцающий»... сроду не помню, что это такое, но звучит круто.

«... и есть даже из числа называющих себя последователями Пророка те, кто допускает любую ложь, любой грех, любое святотатство во имя убийства гяуров. Но если такое убийство объявляют наивысшей доблестью, то чем такая вера лучше веры в Сатану? И как надлежит поступать с теми, кто верой своей сделал ложь и убийство?

И те, кто говорит: «Есть среди верующих посвященные и профаны, для них полный список слов откровения — смертный яд, ибо их слабый ум не может вынести света Истины и неизбежно помутится от лучей его. Ведь только глупец вкладывает в руку младенца острое, сжигающее и едкое» - суть лжецы, потому что слово Создателя обращено и к изощренному, и к простецу, и не могут быть обращены ко злу, а они выделяют себя среди прочих.

Ступени посвящения, - для знаний мира сего, а Иисус, призывая отдать богу — божье, а кесарю — кесарево, тем самым говорил нам: «Заботьтесь о себе, о ближних и об успехе дел своих из числа дел мира сего. Заботьтесь в меру сил и данного вам разумения! Но не говорите, что ваш доход дан вам по особому благоволению Всевышнего, потому что Создатель — вам не ходатай в вашей торговле». Так же и тот, кто скажет вам: «Я избран всевышним, и потому посвящен в слова его, скрытые от всех прочих» - лжесвидетель и худший из лжесвидетелей».

Правоверные из числа собравшихся сразу и подошедших позже, слушали внимательно, иные из них горячились, а другие выказывали вид равнодушия, но слушали. Русские из числа барыг и деляг, откровенно зевали. Говорили о чем-то своем армяне. Грузинские воры слушали немыслимый диспут все более насмешливо, и все чаще выходили покурить: хозяин побаивался жены и поставил такое условие. К нему отнеслись с уважением. Но гость хорошо видел, что вместе со скукой в этом манихейском сборище постепенно растет и злость.

- Эй, почтенный! А чем прикажешь кормить наши семьи?

- Об этом сказал Всевышний. «В поте лица своего будете есть свой хлеб». Остальные умрут. Примите за факт, что Аллах отвернулся от вас. Нет, эти слова не вполне точны, и, значит, лживы более, чем прямая ложь.

Он просто бросил вас, как и обычно бросает Отец Лжи доверившихся ему в их последней беде. Больше некому стало покрывать вашу привычку жить чужим трудом. Вы больше не будете жить за счет русских, и смеяться над ними, облизывая жир краденного у них изобилия с не знающих труда пальцев, потому что для вас кончились сразу и время изобилия, и время праздности».

- Да вы посмотрите на него. Он смеется над нами! Посре-едник! «Не мои, - блядь, - слова-а»! И не тронь его! Да я его щас ...

Странное лицо Посредника как будто замерзло, вся мимика исчезла, и он сказал сдержано.

- Я — посредник, и у меня нет своих слов.

- По-моему, мы слишком много обращаем на них внимания. А я пока вижу одни только дешевые понты.

- Коля, вы не были в том доме на Второй Садовой. Иначе не были бы уже таким храбрым.

- Да, это может быть серьезным. Может быть. Но это послание. Они что, всерьез думали, что кто-то примет эти их... не знаю, как назвать?

- Нет, то, что они вовсе и не собирались ни о чем договариваться, понятно. Эти так называемые «требования» прежде всего неисполнимы. Ни в три дня, ни в три года. Главный вопрос в том, зачем они вообще затеяли эту комедию?

- Э!

- Что скажешь, Автандил?

- Хачу паддержать мнение моего друга. Принимать маляву нэльзя, это ясно. Только и нам лучше без лишних... понтов. Я — был на той пристани. Там ничего не понятно до сих пор, да. Ни один эксперт не определит. Все одно заладили: невозможно! Не то, что — не знают, из чего, а - невозможно. Специально переспросил. Тут сэмь раз думать нада...

- Слушай, ты... Как, говоришь, нужно поступить с тобой, чтоб все ясно? Достаточно выгнать в пинки, или все-таки надежнее будет вставить тебе в жопу твою же палку? А?

- Грех обижать калеку. Грех, - и к тому же может недешево обойтись.

- А чего терять-то? Принять этот смачный плевок в харю нельзя, это ясно. А вот вариант с палкой, - не факт. Может и проканать. Ну?! Чего скажешь.

- Когда терять нечего... порой это бывает даже хорошо. Для того, чтобы отказаться от переговоров, достаточно отказаться от переговоров, и нет нужды поступать со мной бесчестно. Я — калека, я — посредник, но еще я мужчина, и не намерен терпеть оскорблений меня самого.

- Саня, про...

Что он собирался сказать, так никто и не узнал. От скорости движения палка словно бы исчезла из руки калеки. Голова непримиримого раскололась, как арбуз, обдав окружающих брызгами мозга и крови. В считанные мгновения погибли несколько расписных воров в законе, трость в руках молодого инвалида разбивала крепкие головы, словно яйца, перебивала хребты и со страшным хряском крушила ребра так, что обломки протыкали кожу. Молодому грузину удар самым наконечником палки буквально оторвал руку в локте. Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи, контуры перекошенной фигуры Посредника, порой, буквально размывались от дикой скорости движений. Когда через бесконечно долгие четыре секунды, медленно-медленно, открылась дверь, и в нее просунулся первый из плечистых молодцев, призванных служить чем-то вроде охраны, Посредник вышиб его обратно страшным ударом ноги в середину туловища и выскочил следом. Там последовал поистине молниеносный разгром, причем калека уже действовал без прежней безоглядности, с выбором, стремясь не столько убить, сколько надежно вывести из строя. Руки, ноги. За все это время был извлечен всего-навсего один пистолет, и гость из каких-то своих соображений нанес удар именно по нему, самым концом своей палки. Впрочем, если бы почтенное собрание со свитой было бы так же насыщено стволами, как на разборках памятных мне девяностых, это могло только добавить покойников. Толку от огнестрела в таких условиях немного, а перебить своих легче легкого. Через ничтожный, немыслимый промежуток времени его зловеще-нелепая фигура снова возникла в гостиной.

- Стой! Я с вами буду! Как хочешь забожусь! Черных давно пора укоротить!

Палка в руках калеки замерла в «средней позиции», - рука слегка согнута в локте, наконечник примерно на уровне глаз, угол градусов пятьдесят к горизонтали, - и сам он прервал свой смертоносный балет. Глаза за заляпанными кровью стеклами, - один вверх и наружу, зато второй-то прямо в потроха, в печенку, в душу, - медленно обвели собравшихся.

- Ну!!!

Это короткое слово он не выкрикнул, не рявкнул даже, а грянул. Не так, как может грянуть гром, а так, как трубы архангелов выпевают самую первую ноту увертюры к Судному Дню. Выжившие говорили потом, что в крике Хромого словно бы слился весь ужас от предыдущего. До этого просто не было времени думать и бояться. Васька Чемез схватился за грудь и, скрипя зубами, опустился на пол. Кто-то упал на колени, для верности опустив вниз зажмуренные глаза. Двое легли ничком. А недоброжелатели утверждают, что у некоторых собравшихся схватило живот так, что они обмарали штаны. И буквально все замерли, боясь пошевелиться.

- Вы подчинились. Это хорошо. Значит, хотя бы иногда способны быть благоразумными. Так что будете подчиняться и впредь, и нам не понадобится убивать всех, до единого. Как сегодня не сделал этого я, хотя мне проще было сделать, чем говорить теперь. Надеюсь, теперь вы разойдетесь, покинув это собрание нечестивых, останетесь одни, чтобы никто не мог помешать вам, подумаете, и придете к правильным выводам.

И тут раздался смех. Смеялся Ходжа Омар Габиев, приземистый мужчина лет пятидесяти пяти, в сером костюме-тройке и небольшой папахе. А. бросил на него настороженный взгляд: не чокнулся ли от душевных переживаний? Это было бы ни к чему, потому что действия людей в реактивном психозе непредсказуемы принципиально, и уж вовсе ни к чему было бы еще одно убийство, - безумца. Но нет, глаза Ходжи оказались куда как осмыслены.

- Как ты сказал? - Смеялся он, вытирая слезы. - «Даст им красноречие и дар привлекать сердца, крепость тела и долголетие выше меры долголетия человеческого, и всякую способность, и удачу во всех делах, и силу много большую обычных человеческих сил». Ты это о себе?

- Нет. Мне ничего не обещали, и я ни о чем не просил. Не молил бога ни о каких дарах. К чему мне что-то свое, включая даже и любые дары, если я принадлежу Ему целиком? Но ты слишком умен, у тебя слишком крепкие нервы, и тебя лучше убить. Если хочешь сохранить свою жизнь, свидетельствуй, что Аллах отвернулся от вас.

- Свидетельствую, - легко согласился тот, - это очевидно и он сам дал доказательства своей опалы. Но я сделаю даже больше, чем ты просишь. Я отвергаю Аллаха, поскольку он взял под под явное свое покровительство тебя и тебе подобных.

- Мне самому странно, но я склонен тебе верить.

После этого мой друг беспрепятственно вышел во двор и, вместо того, чтобы проследовать к воротам, легко вспрыгнул на чей-то автомобиль, с него, прогибая металл, в стиле хромого кота, боком, пересигнул на навес веранды. Перекатом, - на крышу дома. Стремглав пересек ее и оттуда бросился на колючую проволоку, натянутую поверх кирпичной стены.

Он летел вперед чуть согнутыми в локтях, напряженными руками с зажатым в них Атрибутом, пригнул серединой трости проволоку и, оттолкнувшись, приземлился уже за стеной. На две ноги. Через заброшенный хоздвор, через какие-то ограды и полуразрушенные, расплывшиеся от многих лет непогоды стены из шлакоблоков, через сухой овраг между двумя стихийными свалками, через непонятные огороды в новый овраг. Он имел свое название: Сухой Дол, и именно там-то я его и поджидал на «Яве», укомплектованной «узлом». Все, теперь нас не мог достать никто, даже теоретически. На то, чтобы переодеться, А. потребовалось меньше минуты, все его барахло, включая бинт и «хромую» обувку, отправились в растрепанный картонный ящик, где мы залили его бездымной огнесмесью на основе спирта. Чуть перемешали, чтоб пропиталось, гордясь своей предусмотрительностью, но вот ни спичек, ни зажигалок у нас, понятно, не было. Он взглянул на меня, я — на него, но совсем по-другому. Он задумался, поднял случившийся тут беловатый камешек (я бы, пожалуй, тоже выбрал именно его) и запустил его в скрепку ящика. Искра, и ящик полыхнул прозрачно-голубым, почти бездымным огнем, а нам в лицо ударила целая волна жара. Молодец, с «поводом» (он же «поводок», он же «обоснование») все и получается куда легче, и на порядки меньше нарушает связность мира. А, значит, не так велика вероятность нарваться на какие-нибудь неожиданности.