О богатстве староверов

Богатство как мера соответствия всего уклада жизни русского человека: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа»; как мерило оценки Всевышним праведности служения русского Человека Общему Делу в соответствии с волей Божьей; как степень отличия русского человека в верности святыням веры православной, в полном и точном следовании апостольскому учению, — наиболее характерны для мировоззрения староверов-беспоповцев.

Вся их деятельность была одухотворена помыслом о том, что всякое дело есть труд во славу Божию. И действительное богатство и щедрое меценатство русских купцов–старообрядцев, рассматривавших себя не иначе как «земными управителями Дела», вверенного им в руки волей царя небесного — яркое тому подтверждение.

Действительно, после русского раскола 1666 года, раскола народа на тех, кто принял реформы патриарха Никона, и тех, кто посчитал эти реформы искажением веры, у последних (староверов) в качестве зримого «мерила истины» осталось лишь богатство. Когда иерархия архиереев Церкви как авторитет в суждениях о добре, зле и любви отпала, когда светская власть как авторитет в награждениях и наказаниях отпала, когда староверам ни чинов, ни званий, ни орденов не полагалось, а полагались лишь гонения и притеснения, уповать можно было только на Бога, на запреты своей чуткой религиозной совести, на свою духовную силу, а также на свой кругозор и знания.

Нерассуждающая покорность иерархии официальной церкви в сознании староверов была заменена личной ответственностью за истину и дух соборности. То есть личной ответственностью не только за себя, но и за общее спасение всех, кто рядом не отпал от Веры. А соборное начало, выборные принципы, равенство и общинное самоуправление у старообрядцев противопоставились вертикали и централизации государственной власти. И тут ясно различимым знамением (признаком) соответствия жизни русского старообрядца воле Божьей в посылаемых ему свыше жизненных обстоятельствах стало богатство.

Для тех же православных людей, которые остались с церковным Священноначалием и иерархией светских властей, богатство или бедность не являются критериями близости к Богу, кому больше даётся — с того больше и спросится. А святые праведники прямо называли себя в этом суетном мире «убогими», ибо богатство их было не от мира сего.

Староверы же — купцы и промышленники — уже в этом мире отличались и богатством, и степенством (несуетностью), и благотворительностью: училища, больницы, театры, музеи... Ярко отличались потому, что в своей духовной жизни были вне окружающих общих условностей прозападного толка, вне европейских тенденций кредита и зависти, вне игр по правилам конкуренции, прибавочной стоимости, пронырства.

Русский купец–старовер принимал решения сердцем, то есть с чувством, а не с одним только голым расчетом. Он не переигрывал в азарте борьбы умника, «дельца-рациона­листа», он не играл с ним вообще и тем самым не создавал ни преград, ни угроз разорительных ответных мер — ни себе, ни другим!

Успешность от солидарности и взаимопомощи с партнёрами в коммерческих рисках, не под залог ценностей, даже без расписки, но только «под честное купеческое слово», стойкость в убытках на пути к благой деловой цели, формула «уговор дороже денег», совестливость и добросовестность в наживе, безбоязненность к предпринимательским ошибкам, — вот основные принципы благочестивого национального капитала.

Вера — иррациональна, а потому бесстрашна, что дает громадные преимущества хозяину в предприимчивости. Страх же рационален, оглядлив на страховку, скован отчетами, порукой, законом, правилами.

Успешность у купца-старовера была от вольнолюбивости русского хозяина-единоначальника, безоглядно и безотчетно свободного в деловом маневре. А не от послушности в чужом строю, не от следования навязанным Западом правилам погони за прибылью и конкуренции, не от беспринципного рвачества «как все» и «все равно, как», не от акционерных самовосхвалений или самооправданий в умных отчетах за проценты на капитал.

А главное, при подходе к делу не пресловутые инвестиции, которые суть «путы и вериги» финансовой и хозяйственной подконтрольности западным правилам спекулятивного акционерного бизнеса, мудрёным в гарантиях, но простая, как гвоздь, предоплата за ресурс, оставляющая хозяина ресурса независимым «хозяином положения» в своем натуральном торгово-промыш­ленном деле. Таковы некоторые национальные уроки русского богатства и гордости за цельность, достаток и самобытность.

Примечательно, что старообрядчество — это чисто русское явление. Ни у белорусов, ни у украинцев, ни у сербов, ни у кого более в православии явления старообрядчества не было и нет. Причем в старообрядчестве, в отличие от западного протестантства, несогласие с официальной государственной иерархией властей светских и духовных всегда было смиренным (крайняя форма устремленности к религиозной свободе — самосожжение); дело же всегда было — не личным, но общим; а верность святыням веры — твердой и искренней, без каких-либо поблажек, люфтов или конъюнктурных оправданий.

И если протестантизм, отвергая традицию и авторитет иерархии католической церкви, единственным основанием веры считает тексты Священного писания (суть разумные основания), то приверженность русских староверов исконной церковной традиции, отвергнутой реформой Никона, и их неповиновение официальной иерархии, «в помрачении отпавшей от благодати Духа Святого», объединяет второстепенный для европейского сознания признак обрядов и чинов «древнего благочестия» (суть бескорыстно любящее сердце).

Истина-то едина, но, будучи проявленной по частям, дает знание именно частей, а не целого в гармонии. Более того, при всем почтении православия к Слову знание Бога явлено людям и в гармонии несловесных символических форм воплощения духовного в материальном (таинственного соединения мира видимого с невидимым). Это — иконопись, церковное пение, архитектура храма и практическое делание. Где нет «видимых знамений», через которые невидимое являет себя в символах, там нет и благодатной сущности.