Книга (отрывок из сказки)

Ищущему посвящается.

‒ Так что, Олега, ужас испытывал любой моряк. И потому-то бороздящие океан своей стезёй любят род человеческий чуть сильнее и чуть глубже, нежели сухопутный люд. И в том же причина того, что моряки, как правило, не боятся ни живых, ни мёртвых. Ибо они видели стихию в её натуральном виде. Они на своей шкуре испытали её вечные силу и мощь. Они знают что такое ужас. Они научились противостоять ему. И теперь могут не только свой страх побеждать, но и помогать в том менее опытным. И в том суть. Иначе не выжить. Иначе ‒ потоп...

Так Ванька тосковал по нелюбимому когда-то морю, пытаясь тоску свою заливать в шалманах дешёвых таким же пивом, не брезгуя любыми собутыльниками, ни ментами, ни бомжами. Дурак любил всех нас, ибо знал, что такое стихия, что она может творить с любым и каждым. Что та есть в каждом. И что она обязательно найдёт его и на земле. И потому-то и спешил поделится с любым и каждым тем, что уже знал. Но делился то чересчур тонко, так что народ не слышал сказанного, то чересчур неуклюже, вызывая в ответ лишь смех-без-раздражения да присказку вечную «Во дурака прёт!», оборачивающуюся новым взрывом смеха, в котором Ванькин громче всех.

Уж лучше так, чем «тишина-в-ответ».

Та стихия и стала причиной повышенного Ванькиного внимания к високосным годам.

‒ Два звонка было, ‒ сказал как-то мне Ванька, ‒ жду третьего. А что с морем пришлось расстаться накануне очередного високосного потопа ― позволяет мне предполагать, что кто-то весьма могущественный-и-дальнозоркий ну очень не хочет, чтобы мною питались рыбы; видимо, полагает, что я как-то иначе должен помереть.

Тут даже я терял весь свой не бедный ментовской словарный запас. Понимая, что другу нужно как-то пособить, но как ‒ непонятно. А так и сидели молча у меня в кабинете, дымя каждый своей беломориной, да смотря кто куда, но при этом в одну сторону: в немытое пять лет окно; на стену, цвета бессмысленной славы генерала Понеделко, да с плакатиком из 51-й статьи Конституции на ней; на сейф, ни на лист не пополненный макулатурой за отчётный квартал; на «Переходящего Глухаря»...

Потом смотрели друг на друга.

Потом снова на сейф.

Потом смеялись братским смехом, который как победа ‒ один на всех, после чего я открывал сейф, кидал в него скрытную портупею, ксиву, ключи, печати, всё что было в карманах (а деньги там водились только в день получки), доставал оттуда дежурный пузырь водки, целеустремлённо дежуривший там от Ванькиного до Ванькиного визита ко мне, закрывал дверцу и мы оба-как-один орали на весь этаж:

‒ Ёхарный Бабай!..

И крич наш метался по длинным коридорам цвета дури Понеделко, стучался во все подряд двери, пока из секретного крыла не прибегал «ответственный Бабай милиции», по себе знавший, что опера существуют для того, чтобы постоянно превышать 51-ю статью Конституции, которому я безответственно и сдавал ключ от уже ненужного сейфа и у которого же брал до получки на два пива.

А в «Трёх Семёрках» мы с Ванькой из двух пива и дежурного пузыря, да под «Чёрного ворона», устраивали веселуху на два рабочих дня, которые нам всегда были рады, ибо все приходящие в кабак и уходящие из оного оставались живы-здоровы и даже приветливо здоровались опосля. Включая собственное начальство.

Потому-то Ванька и стал заезжать ко мне: повеселиться-без-последствий.

А без меня у него веселье получалось дырявым.

И дыры те час-от-часу становились всё больше и больше.

Если не очень понятно изложил, то можешь, Читатель, припомнить свою самую мерзкую пьянку и помножить её на сколько не жалко Ваньку, а потом и ещё добавить, и ещё, и поддых задней лапой, два раза.

Вот.

И сгинуть бы, наверное дураку смертью лютой, или нелепой, но обязательно дурацкой, где-либо под забором в снегу у кабака ближайшего, или в драке пьяной, нарвавшись на слово поганое, как время от времени позволяли себе помирать предки его по отцовской линии, но:

Дал!

Бог!

Дураку!

Жену!

Марьюшку!

Которую даже соседки завистливые величали не иначе как Марья-Краса-Дли-i-iнная-Коса. И та по-праву гордилась косой своей, говоря соседкам завистливым:

‒ Длинная коса бабе не в тягость, коли мужику в радость.

От слов этих женщины соседские завистливо разбегались кто куда по домам их и топтали там бигуди свои, чтоб поутру купить новые, а под вечер кое-как намотать на них чёлки свои куцые, и затем всю ночь злиться: на Марьюшку, на косу её, на то, что у той мужик имеется, что хоть и дурак, но свой, родной и много лет уже.

А злились соседки завистливые не зря, ибо Марьюшка окромя косы обладала и иными достоинствами, от предков ей по-наследству доставшимися: стройна-бела-румяна ― до пяток без изъяна; во челе Солнышко светит, во темечке Месяц сияет, на косицах ‒ звёзды дробные Зорю Ясну привечают; не длинная и не короткая, походкой лёгкая; идёт, бёдрами качает, мужиков иных смущает; словом добрая и светлая; к люду всякому приветливая; на чужое не зарится, своим не швыряется; разумом сметливая, до чужих дел не пытливая. Живи, Ванька, ‒ радуйся!

Вот, тот и радовался. Да и много ль дураку надо: напоен, накормлен, в субботу в баньке попарен, в понедельник на работу отправлен, да словом заветным попотчеван, на ход ноги: «Ну будь, давай!»

А та и умница сама, и разумница по бабкам своим, ибо заговоры прабабки своей, Матрёны-шептуньи, с детства запомнила. Которыми и попридержала Ванечку её на поводке коротком, где словом кратким, а где и зуботычиной размашистой, воронежской: хрясть! Мол, думай, родной, соображай родимый!

Короче говоря не спился Ванька. И даже ни разу прав не лишился на коня своего железного, накануне Олимпиады в Жигулях собранного, а до Ваньки аж 20 лет после того по всей Европе скакавшего. Где он и подобрал его по-дешёвке на свалке какой-то за 200 гульденов голландских, моряком ещё советским будучи. И о чём не пожалел ни разу. Ибо Кобелька его мало того что носился как бешенный, выдавая 170 км в час, а на 175 взлететь пытаясь, так ещё и подогрев двигателя имел, что вызывало жгучую зависть у прочих владельцев жигулей. Гаишники, насколько знаю, аж трижды подловили Ваньку за нарушение сплошной двойной, но он каждый раз какую-либо морскую байку травил и те, поржав, отпускали его с минимальным штрафом вослед и словами как под копирку: «Такого весёлого мы ещё не задерживали». Плюс просили больше так не делать. А Ванька божился, что ни-ни. А потом добавлял: «Ей-бо постараюсь!»

Вот.

Впрочем дочь их, Лада-Ладушка, Ваниного «коня» игнорировала напрочь. А уж если в спешке какой и приходилось ей забиться на заднем сиденье, то всегда вжималась в него и заранее предупреждала того, да со слезою на обоих глазах:

‒ П-а-а-а-п!.. К школе ‒ не надо! У костёла тормозни! Пр-а-а-а-шу, не поз-о-о-о-рь! Ой-ё-ё-ёй...

Ванька, как и полагается доброму дураку, с дочкой и женой без нужды крайней не спорил. Так, поворчит лишь немного, типа того:

‒ Доча, у тя в классе и отцов-то всего три штуки, со мной вместе, а у тех и такого коня нема. А ты Кобельку моего... корябаешь.

Тут считаю уместным и нужным пояснить, что Ладушка родилась в год второго Ванькиного потопа, и потому-то Ванька без страха по потопу тому и прыгал в трюме тёмном, ибо знал, что ему полезно будет увидеть своего сына. Тем более, что и имя ему придумал ‒ Иван Иваныч. И даже пачку памперсов синиих, заботливо приобрёл. В которых Ладушка и пробегала до трёх лет. Когда же узнал, что у него не сын, а дочь, то сильно расстроился. Но не из-за того, что дочь родилась, а что купил памперсов пацанских. После чего и сообразил, что пророк он никудышный. Почему даже когда чётко знал, что, где и как будет, то не спешил делиться с окружающими. Ибо уразумел, что озвученное пророчество тут же переходит к «плану Б»; если и сбудется, то обязательно не так, как он ожидает.

Вот и не озвучивал.

Так что Ванька считал себя виноватым перед Марьюшкой и Ладушкой, что не уделил им должного внимания в положенный срок. А потому и не спорил с ними по-пустякам:

‒ У Костёла, так у костёла. А могу и у крепости Новой, ‒ соглашался Ванька, усмиряя резвого Кобельку где велено было.

И дочь, счастливая тем, что у папки есть его любимый Кобелька, регулярно находивший тышшу-другую до получки (когда ещё миллионами платили), сиречь шоколадку и конфетку ей ежедневные, бежала в школу лишнюю стометровку.

А Марьюшка, рядом сидючи, улыбалась чему-то-непонять-чему своему; то ли тому, что Кобелька шоколадкой и конфеткой доче расстарался, то ли тому, что у Ладушки папка сохранился, хоть и помятый, хоть и с вечной «Беломориной» в зубах, местами белых, но, всё же, вполне ещё годный к употреблению в различных жизненных и не только ситуациях.

Вот, о последних и поведаю далее сказ свой.

А началось всё с того, что дураку послал бог 1000 рублей премиальных за какой-то подвиг, с Ваньки-точки-зрения ― «совершенно дурацкий». Начальство же его, наконец-то, с богом его решило не спорить, мол, упаси боже, мол, обязательно материально оценим подвиг тот. Возможно людьми ещё приличными были. А может быть уже купили себе-детям-внукам-и-правнукам всё, что хотели. Короче говоря дали Ваньке ту 1000 рублей, уже новыми, уже без нулей излишних, мол, вот тебе тысяча, а коллегам твоим ‒ «привет» и информация к размышлению.

Ваньке же, как мы уже помним, деньги были не нужны; да и в самом деле, ну, на что дураку деньги, коль у него Марьюшка есть?

А Марьюшка в подобных случаях не долго раздумывает, ибо знает всё, о чём Ванька не подумал подумать. Ну и велела дураку купить себе ботинки ‒ зимние; мол, зима уж на носу, а дутыши китайские, в прошлом году за 200 рублей без благословения её купленные, в прошлом же году, естественно, и развалились.

Ванька спорить не стал, поинтересовался лишь:

‒ А тышшы хватит?

На то Марьюшка подумала что-то невнятное, а вслух сказала:

‒ Должно хватить!

И маршрут подробно обрисовала:

‒ На «Чернышевской» выйдешь и сразу направо. Потом налево. Потом опять направо. Затем опять налево. Потом прямо сто метров. Там будет пешеходный переход. Переходишь! Упираешься в три ступеньки, ведущие вниз. Не поскользнись! И не пугайся! Там бутик! Но в конце месяца бывают скидки. Думаю, найдёшь что-нибудь. Тем более, что тебе и стараться не надо, коль от рождения прёт.

И улыбнулась по телефону чему-то своему ‒ женскому, то есть, ‒ жизненному. Видимо в зеркало глянув.

И Ваньке, как всегда, ‒ повезло...

Но сначала он заблудился.

Марьюшка хоть и умница-разумница, но как все нормальные русские женщины регулярно, точнее сказать постоянно путала право и лево. И Ванька ругался ‒ страсть как, особенно за рулём Кобельки, когда Марьюшка на его вопрос «Куда?», с заднего сиденья пальчиком Ваньке указывала направление: «Туда!». И что интересно, когда она путала эти право и лево то в конце концов выяснялось, что она ничего и не путала; просто там где у всех считается лево, в действительности было право. Просто все (ну, или, почти все) то ли забыли, то ли не знали, то ли ещё как, что такое право и где лево. То есть очень часто насчёт «право» и «лево» все оказывались не правы, одна Марьюшка своей интуицией женской, жизненной как-то угадывала где и как, кто за кем и что по чём. И пальчиком Ваньке из-за спины его: «Туда, родимый!»

Ванька же сначала озирался на пальчик тот, потом ругался питерскими интеллигентными матюками, а наругавшись от души всегда позже извинялся. А совсем остынув говорил ей восхищённо:

‒ Ба-а-ба!!!

И потому-то, с годами, Ванька, почти что перестал спорить с Марьюшкой. Мол любая баба под Богом ходит, так своя ещё и слышит Его. Я же, дурень питерский, даже жену родимую через пень-колоду слышу, тем паче вижу. Почему и озираюсь как дурак.

А так Ванька и стал Марьюшку именовать Ангел-Сва-Хранитель, по-началу. А потом просто ‒ МА-А-А-РУСЯ.

А та лишь улыбалась в ответ, таинственно. Но не как Джоконда, а много лучше, почти как Богородица-Сьва-Корельская-На-Узьерве; то есть, и не радостно, но и не грустно. Странно улыбалась, мягко, нежно, по-доброму, с еле заметной искоркой тревоги, мол дурак всё-таки.

Вот дурак и заблудился. Когда его «Беломор» закончился. И он заметался в поисках табачного ларька. И, естественно, запутался вконец, как некто в трёх соснах. В ларьке говорят: «Беломор» есть, а вот сдачи с тысячи ‒ нет!» И магазина того без беломора сыскать не может. Смех, деньги есть, но толку с них ‒ никакого. И это в центре Питера.

Впрочем, Иван тоже не лыком был шит:

‒ Матерь-Сьва-Корельская ‒ выручай! ‒ крикнул Ванька молча, задрав голову в одну из пяти сторон пасмурного питерского неба.

И, верь-не-верь, уважаемый читатель, но в питерских небесах разверзлись тучи, пробился лучик Солнца, пал на асфальт, снегом и солью припорошенный, да и заметался промеж прохожих. И Ванька зашагал вслед по-за ним.

Где-то у Салтыкова-Щедрина, у трёх ступенек ведущих вниз, тучи снова схлопнулись. Ванька перевёл дух, осмотрелся. Ларьков с «Беломором не наблюдалось. Подумав, «Ну да фиг с ним, с беломором, на обратном пути ссыщу», спустился по трём ступенькам к вожделенным ботинкам. И упёрся взглядом в вывеску «Книжный магазин». Замер...

Тут отдельно стоит сказать, что Ванька с малолетства много читал. Сразу же по окончании первого класса он сам записался в библиотеку, а на почте сам подписался на «Ленинские Искры», «Мурзилку» и «Весёлые картинки». А после окончания второго класса, когда родители сослали его на всё лето к бабке с дедом в деревню, а лето тогда выдалось максимально дождливым, он маханул все сохранившиеся учебники девяти его дядек и тёток, при Сталине ещё некоторые изданные. Ну и при Хрущове опосля. И при действующем тогда Брежневе. Химию он прочёл на ура, а вот на физике подорвался. Зато в историю влюбился мигом. Особо понравилась ему история античного мира и история КПСС. К десятому же классу Ванька уже «маханул» две библиотеки фантастики, приключений и исторических романов. А потом и всего остального от Библии, шесть раз прочитанной, до «Розы мира», так же шесть раз прочитанной. Однако. Когда Ванька был ещё в шестом классе, то соседка, простая русская колхозница баба Лена, сказала ему: «Ваня, не читай много! А то совсем дурачком станешь!»

А Ванька как раз начинал читать «Люди как боги» С. Снегова. Вот тут-то, чуть ли не впервые, он и стал перед осознанным выбором: либо послушать совета доброго человека и, в конце концов, стать как все, либо всё же продолжать насыщать собственную бездонную чашу жажды познания неведомого, да за-ради очередной порции новых познаний неведомого, и так до бесконечности, до «люди-как-боги». Ну и выбрал второе. Осознанно. А слова добрейшей русской женщины (не суть что отец китаец, а мать карелка) Ванька хоть запомнил и принял к сведению, но проигнорировал, как и положено было тогда всякому сознательному советскому пионеру. Тем паче, что ещё в пятом классе уже понавыписывал и толстенную «Науку и Жизнь» и заумные «Знание ‒ Сила» и «Технику ‒ Молодёжи», само собой.

Так, что вывеска «Книжный магазин» на несколько секунд приковала его внимание. Ниже латиницей красовалось собственное имя того магазина (ударение на второй «а»). Ванька хоть и дурак, но словосочетание «сетевые магазины» уже разумел, и потому ничего хорошего от них не ожидал. Почему и не посещал. Отдавая предпочтение букинистическим. Однако тут ноги сами отважно пошли под гору. А следом и Иван двинулся, в предчувствии чего-то-непонять-чего.

Магазин оказался пуст; то есть абсолютно. Две очень пожелтевших продавщицы и одна свежепросветлённая кассирша обсуждали некую Мануэлу, не обращая на него ни головы, ни глаз.

‒ Наверное я ‒ человек‒невидимка, ‒ совершенно серьёзно подумал Ванька, рассматривая книги, что находились за кассой. А там ‒ сплошной Дэн Браун.

Ванька как-то купился на «Код» Дэна Брауна, после чего сказал:

‒ Всё же правы мы с Задорновым: коль у них дэны брауны свои «коды» по 8 000 000 штук за раз издают, то «они ‒ тупые!».

Тут Дэн Браун стоил аж 650 рублей. И эта сумма, весившая больше чем один его ещё не купленный зимний ботинок, весьма развеселила Ваньку.

‒ Хрен с вами! Раз припёрся, то пройдусь, поглазею; вдруг, что полезное сыщется, ‒ буркнул Ванька дэнам браунам и пошёл рассматривать корешки книг, помня, однако, что купить нужно ботинки.

Из приличного оказался только лишь уже читанный Паоло Коуэльо.

‒ За чем же я сюда спустился? ‒ мучился он вопросом, прохаживаясь меж книжных рядов, а потом и мимо продавцов с кассиршей. Однако и ряды, и продавцы-с-кассиршей оставались к Ваньке абсолютно безразличными. Он снова подошёл к кассе и ещё раз внимательно осмотрел самые дорогие книги, что там, за спиной отсутствующей кассирши, были назойливо выставлены под вывеской «Зарубежная художественная литература».

Зарубежная та литература презрительно молчала, и до тех пор, пока Ванька не скосил глаза «право-на-борт».

И, как бы, ветерок свежий дунул Ваньке в правое ухо.

‒ Хм! ‒ многозначительно подумал Ванька и непроизвольно вытянул руку. После чего, немного поколебавшись, указательным пальцем медленно-медленно приоткрыл источник свежести, наугад...

И всё!

Баба Лена оказалась права.

А так дурак по происхождению и шут царя гороха по самоопределению и продолжил пополнять свою бездонную чашу познания неведомого из источника, откуда за последнюю тысячу лет никто ничего не почерпнул. И стал в итоге совсем дураком. Ибо всё что он познал оказалось истиной. Но истиной никому-не-нужной, истиной, которой не с кем было поделиться. Да и выглядела истина та ну очень непривычно. И потому все, кого Ванька было пытался ею порадовать, лишь кривились в ответ, приговаривая, в лучшем случае:

‒ Охеренная фантастика!

В смысле:

‒ Хрень‒полная!

Однако сначала Ванька материлизовался перед продавцами и кассиршей, спросив у тех, поздоровавшись предварительно:

‒ А что у вас ЕЩЁ по филологии имеется?

Те ошалели от вопроса дурацкого, мол тут книжный магазин (ударение на второй «а»), мол у нас и отдела такого нет.

Ванька призадумался, секунды на две. А потом взял старшую из них под локоток, после чего мягко, но твёрдо (а уметь надо) довёл до кассы и указал пальцем указательным на обложку, с которой дядька серьёзный взирал на магазин тот без сострадания.

‒ А-а-а, эта... ‒ обрадовалась старшая, ‒ Эту к нам по ошибке завезли! В единственном экземпляре!

И Ванька весьма удивился тому, что на душе его стало легко и радостно от того, что книгу эту в магазин тот завёз некто по оплошке чей-то. Возможно умышленной.

Улыбнулся мыслям этим да и спросил очередную глупость:

‒ А почему книга среди иностранной литературы выставлена?

Тут уж удивилась старшая:

‒ А где ей быть, коль авторы ‒ украинцы?

И Ванька впервые в жизни почувствовал себя полным идиотом, ибо сам бы никогда не додумался украинцев в зарубежье отправить; не привык ещё чужими их считать.

И ещё раз пальцем наугад приоткрыл книгу:

- Это что ж получается, санскрит, что ли, на Украине придумали?

- Уже ничему не удивлюсь! ‒ ответила старшая.

И так Ваньке захотелось курить из-за Украины той, зарубежной, да с санскритом её, что он, не подумав про ботинки, велел старшой:

‒ Заверните!

Выйдя из магазина на сдачу купил себе в ближайшем ларьке беломора пачку, а в первом попавшемся обувном бутике ‒ ботинки зимние, на меху и из кожи натуральной, ну очень радостного вишнёвого цвета. Которые и носил с радостью ещё много лет, в смысле ‒ зим; а сносу им и по сию пору нет.

Марьюшка осмотрев ботинки удивилась неимоверно:

‒ Вань, неуж-то украл? Этим же ботинкам тысяч пять цена...

А Ванька уже никого и ничего не слышал, ибо открыл книгу, увидел дощечку, в переплетении буквиц которой первым делом узрел слово «АУ». И так он обрадовался слову тому, что забыл про всё на свете, включая ботинки новые и друзей старых.

А так Ванька и про алкоголь забыл напрочь, на полгода.

Он бы, наверное, и про Марьюшку с Ладой забыл, но Марьюшка, как супруга разумная, Ваньке того не позволила.

Короче говоря из книги Ванька выбрался человеком свежим, полным сил и готовым к продолжению подвигов дурацких, ибо книга та, а точнее Книга, оказалась совершенно волшебной. Да и как иначе её назвать, коль начиналась она словами:

АУ! ВЛЕЗ К НЫ, В ИНО‒ВРЕМЕНЫ,

ОТМЕЧИ ЖЕ ИНО БЕСЕ,

АБЫ РОД ЗГУ ДАЛ УМУ;

А И СЕМУ БОНДЕ РЕЧЕ.

И Ванька испытал совершенно незнакомые чувства от знакомства с виршей этой.

‒ Бояться иль пужаться, вот в чём вопрос! ‒ спросил он сам себя. И не дождавшись положительного ответа повторно окунулся в Книгу. А потом и ещё раз.

На то Марьюшка разумно, как всегда, заметила, что злоупотребление хоть чем никого ещё до добра не довели, а до диагноза ‒ многих! И Ванька согласился со словами Марьюшкиными. И продолжил заниматься делами домашними, углубляя и расширяя их, оставив радость постижения Книги на свободное от работы и семейных обязанностей время; то есть, на ночь. И даже научился спать по два‒три часа, в неделю.

Однако вопрос «Бояться или пужаться?» его не оставлял до последнего; уж больно необычно звучала первая строка: ВЛЕЗ К НЫ, В ИНО‒ВРЕМЕНЫ...

***

ПС. Этот отрывок из сказки про Ваньку я подготовил к публикации ещё в начале 2018-го. Но почему-то не опубликовал. А потом и забыл про него. А вчера случайно нарвался. Перечитав решил, что лучше поздно, чем никогда. И коль кто не читал про Ваньку моего, а этот отрывок вызвал интерес, то отправляю потенциального читателя в середину ленты, где те сказки выложены под аналогичной заставкой с василиском.

***