...То, что считается "историей Франции", в большинстве случаев взято из ярких увлекательных пьес и романов, изданных коммерческой организацией Торговый дом "А. Дюма" и К°. На него батрачили десятки писателей, а точнее 74 "соавтора", которых этот талантливый паразит умело "доил". Самые известные из них - Поль Мерис, Октав Фейе, Е. Сустре, Жерар де Нерваль, но самым ярким бриллиантом на литературной короне великого комбинатора был, конечно, Огюст Маке. Именно он написал основную часть романа "Три мушкетёра", обработанного и распиаренного "Александром Дюма".
Творческий дуэт А. Дюма и О. Маке - создатели книжного блокбастера "Три мушкетёра".
С тех пор, кстати, мало чего поменялось. Как писал в мемуарах сам Дюма, на просьбу Маке указать его фамилию в "Трёх мушкетёрах" он ответил словами издателя: «Роман, подписанный Дюма, стоит 3 франка за строку, а роман, подписанный Дюма-Маке, – только 30 су» (то есть в два раза меньше 1 франк= 20 су). К сожалению, мало быть гением и "бриллиантом" - это я знаю по собственному опыту. Гения надо содержать в достатке и продвигать, чтобы он мог творить, а бриллиант надо огранить и оправить, чтобы он стоил бешеных денег и шёл нарасхват. Иначе гения сочтут шизофреником и посадят в психушку, а бриллиант будет валяться в навозе, где скоты и тупое быдло будут пинать эту "стекляшку" и топтаться по нему грязными сапожищами...
Ещё стоит непременно отметить, что Александр Дюма с авторами был достаточно честен и, собственно, брал только своё. Ведь если бы не Дюма, то и про того же Огюста Маке мало кто узнал бы! А труды Маке, как и труды других великих литературных негров, издатели (как и ещё один "гений" Вальтер Скот) скупали бы по "пятак за штучку, рупь - пучок". Только благодаря подписи "А. Дюма" они могли хорошо зарабатывать на своих произведениях. С пятёркой своих ведущих соавторов он делил прибыль поровну (правда остальные соавторы получали гораздо меньше, но раз они шли на это, значит, их и это устраивало), причём прибыль была очень значительной.
Раньше книги публиковались... в газетах и оплачивались построчно. Но после успеха "Трёх мушкетёров" Дюма выбил у издателей ОПЛАТУ ЗА КАЖДОЕ СЛОВО всего, что подписано "А. Дюма". Тот же Маке смог на свою половину прибыли приобрести натуральный замок (кроме того он дополнительно получил позже от Дюма очень большую по тем временам сумму отступных за отказ от прав на "Три мушкетёра") и к концу жизни сколотить огромное состояние. Сколько получили "Дю-Ма-ке" за роман я информации не нашёл, но посчитать совсем не трудно, учитывая что в романе порядка 30 тыс. строк... Насколько огромными были гонорары А. Дюма, можно понять только в сравнении. В то время расчёты происходили в основном в "звонкой монете", а понятием "инфляция" фактически можно было пренебречь, так вот тогда средний заработок порядка 60% парижан колебался в пределах 1,3-3,9 франка за полный 13-часовой рабочий день (зимой, когда рано темнело, платили ещё меньше), что давало годовой доход порядка 300-900 франков. И это в Париже, в то время как в бедных провинциях годовой доход в 300 франков был вполне приличным, а большинство обходилось и половиной этой суммы... В то же время квалифицированные столичные рабочие зарабатывали заметно больше, получая ~6-9 франков в день (что давало годовой доход порядка 1.500-2.400 франков), это уже позволяло нанимать слугу или кухарку, и считаться зажиточным буржуа.
По сути, Александр Дюма БЫЛ ГЕНИАЛЬНЫМ ПРОДЮСЕРОМ в первую очередь, прекрасным маркетологом во вторую и только в третью - хорошим и востребованным писателем. И если бы всё это не сочеталось с нечистоплотностью, мотовством и легендарной неспособностью распоряжаться средствами, Дюма, скорее всего, не пришлось бы посещать Россию, и, вероятно, мы бы лишились довольно значительной части аляпистой и разухабистой "истории России"... Собственно, то, что "А. Дюма" - не гениальный писатель "в одну харю", в середине ХIХ в. во Франции было ни для кого не секретом. Да и в близлежащих государствах Европы к нему тоже относились ПРАВИЛЬНО. Трепетным отношением к ВЕЛИКОМУ ПИСАТЕЛЮ отличались только колонизируемые задворки Европы, вроде Скандинавии, прибалтийских стран Германии и Российской Империи. Как писал об этом в сентябре 1858 года Александр Герцен:
«Со стыдом, с сожалением читаем мы, как наша аристократия стелется у ног Дюма, как бегает смотреть на «великого курчавого человека» сквозь решётки сада и просится погулять в парк к Кушелеву-Безбородко».
В том же Париже в феврале 1845 года Жан-Батист Жако под псевдонимом "Эжен де Мирекур" написал памфлет «Фабрика романов «Торговый дом Александр Дюма и К°». Осуждая «цеховой принцип работы отдельных авторов, из-за которого одиночки не имеют возможности заработать на жизнь», он разобрал тексты конкретно Дюма и написал:
«Поскребите месье Дюма и вы обнаружите негра... Как вождь индийского племени, которому путешественники дарят бусы, месье Дюма любит все, что блестит... Он вербует перебежчиков из рядов интеллигенции, продажных литераторов, которые унижают себя, работая, как негры, под свист плетки».
Но, уж если умел человек воровать с пользой, красиво и без обид, что же в этом страшного? Мерзкий колченогий сквалыга "Вальтер Скот", промышлявший сутяжничеством и просто скупивший за долги то, что впоследствии продавал от своего имени с огромной прибылью, почему-то не вызывал неприязнь у современников. Или масон Шекспир, не менее нагло чем Скот издававший не принадлежащее ему, честно и абсолютно беспардонно заявлявший: «Я беру мое добро там, где его нахожу»... Дело в том, что тот же Уолтер Джонс (который "Вальтер Скот") особо не шиковал и на публике не бравировал. А уроженец Бомбея, при жизни носивший полное имя Уильям Генри Ирвин Шекспир (29 октября 1878 - 24 января 1915), как оказалось, вообще "писал" "в шестнадцатом веке" и "в европах" не показывался, хотя талантов у него хватило бы на троих. Этот полиглот, свободно говоривший на 6 языках, в 26 лет стал самым молодым вице-консулом в Британской Индии. Масон, переводчик, писатель, педераст (причём в прямом смысле), шпион, дипломат, путешественник, политик и историк, с отличием закончил в 1898 году Королевское военное училище и был принят на государственную службу. Жажда приключений привела его к тому, что он покинул скучную Индию и перебрался в 1909 году в Кувейт. Он просто гипнотически действовал на туземцев Южной Азии, а его похождения по Аравийскому полуострову стали примером для подражания для другой британской легенды - сэра Лоуренса "Аравийского". Кончил, правда, Шекспир плохо, арапы его подстрелили и отрезали голову. Так что из того, что он "писал", мало что действительно принадлежало его трясущемуся перу (shake speare).
Уильям Генри Ирвин Шекспир и его литературное альтер эго.
В общем, Дюма делал то же, чем грешили многие "великие" писатели, но вёл себя СЛИШКОМ нагло, слишком "напоказ", слишком сорил деньгами, и это не могло не вызывать зависть и раздражение у ВСЕХ, кто это видел... Да, Дюма был хорошим писателем, но именно "Три мушкетёра" были бесспорно написаны В СОАВТОРСТВЕ. И этого никто не отрицал! Тот же Маке, не смотря на четыре суда, хотел всего лишь, чтобы его признали соавтором и напечатали его фамилию рядом с А. Дюма на произведении. В 30-40-е годы XIX в. Дюма ещё действительно РАБОТАЛ, множество второстепенных персонажей и большая часть диалогов написана именно Дюма, и до сих пор никто не смог это опровергнуть. Также благодаря Дюма роман был насыщен подробной детализацией. Но ведь то, что так натуралистично описано, причём в то время, когда ещё не было соцсетей, интернетов и "клубкинопутишествий", да и саму историю как таковую ещё только-только НАЧАЛИ придумывать, ТАК ЖИВО ОПИСАТЬ МОГ ТОЛЬКО ОЧЕВИДЕЦ! Начиная с конца ХIХ века и на протяжении всего ХХ в. легендарий А. Дюма разрастался, как снежный ком, достигнув неприличных размеров от не существовавших в реальности "подробностей". Сам Дюма с его жизнью был никому не интересен, ВСЕМ НУЖНА БЫЛА ЛЕГЕНДА О ДЮМА! Поэтому сейчас очень сложно восстановить, что было на самом деле и тем более трудно восстановить то, о чём он писал ТОГДА. Роман писался в 1844-1845 гг., но наибольшую известность он приобрёл в конце ХIХ - начале ХХ вв, когда развлекательный литературный жанр "история" уже сложился настолько, что стал претендовать на приписку "наука" и был поделен между конкурирующими "фирмами". К этому времени роман оброс "правильными" иллюстрациями, а литературные персонажи, став действующими лицами "науки" "история", стали считаться реально существовавшими. Поэтому для них придумали соответствующий антураж и декорации, а это соответствующе повлияло на наше восприятие и представление о действующих лицах. И уже на этом "фундаменте" были состряпаны кинофильмы, намертво вбивавшие в наше сознание театральные образы сформировавшиеся на рубеже ХIХ-ХХ вв...
...Мне не интересно, что придумали для меня сказочники за полтора века, мне интересно то, что было на самом деле, поэтому я и пытаюсь восстановить. Можете называть мои исследования "видениями" или "потоком сознания" - не имеет значения, пусть будет так, тем более, что некоторые вещи я действительно не могу объяснить. Но не зря же говорят "кто ищет - тот найдёт". Может быть, я тоже являюсь персонажем чьего-то плана, поэтому мне и дают нужную информацию, чтобы я делал запланированные выводы? В общем, попытаюсь восстановить, что было, по мере возможности... Если Дюма и Маке описывали всё "по памяти", значит, основные действующие лица романа и события должны были действовать и происходить где-то во временном промежутке 1815-1843 гг. Вот давайте и разберём всех по порядку и разложим всё по полочкам, а начнём с тех же "мушкетёров" и "гвардейцев кардинала", как самых массовых персонажей.
Место действия и окружение мушкетёров и гвардейцев кардинала - кто, где, когда?
Для начала разберём, откуда взялась цифра с 1815 по 1843 год. Точной даты рождения Давида Лабурэ (настоящее имя-фамилия "Александра Дюма") никто не знает. Никто не запоминал нищих, а тех, кто рождался в среде люмпен-пролетариата, да ещё и выживал в количестве больше трёх, звали либо по кличкам, либо просто "Эйтыкактамтебя", не заморачиваясь такими глупостями, как дата рождения - достаточно было просто знать, кто в каком порядке был старше.
Есть две версии:
1) талантливый писатель придумал дату рождения себе сам, как самый настоящий "химселф", которых ТОГДА было подавляющее большинство, включая "родовую знать" и "правящие династии");
2) дату рождения ему сварганили добрые люди на глаз и по внешнему виду. Учитывая, что Дюма в отношении цифр был полным тупицей, не утруждая себя даже знанием порядка цифр и того, какая цифра больше, первая версия имеет меньше шансов на вероятность. А так как "Дюма" всегда был рослым и упитанным, ему естественно отвесили на несколько лет больше, чем было на самом деле.
Так что Маке и Дюма были ровесниками +/- пара лет, а дата рождения Маке (ПЕРВЕНЦА(!) богатого фабриканта) известна и не имеет разночтений - 13.09.1813. Медицинская наука уверена, что человек хранит детские воспоминания с 2-3 лет, так что вот вам первая дата. Вторую дату тоже несложно понять, роман публиковался в 1844-1845 гг, и так как более поздние события имеют мало шансов попасть в роман, а на написание романа требуется некоторое время, позднее 1843 года искать уже не стоит. И кстати, о размерах А. Дюма! В прошлом ХХ веке стало принято считать, что он был гигантом под 2 м ростом и за полтора центнера весом, и это при том, что А. ДЮМА НИКОГДА(!) НЕ ИЗМЕРЯЛ СВОЙ РОСТ И ВЕС. Более-менее точно можно ПРЕДПОЛОЖИТЬ рост Дюма, поскольку есть фотографии. Учитывая, что жители северо-западной Европы были одними из самых высокорослых, их средний рост составлял столько же, сколько и рост россиян рубежа XIX-XX вв, то есть 156-169 см (здесь в конце и в середине этой статьи есть данные росто-весовых показателей ). Дюма был на полголовы-голову выше современников: с учетом высоты головы ~20 см, его рост был где-то 175-180 см, то есть он был крупным на общем фоне, но ничего экстраординарного. Зачем нам росто-весовые показатели А. Дюма? А дело в том, что есть очень сильные основания полагать, что прототипом здоровяка и забияки Портоса, предпочитавшего мордобитие размахиванию шпагой, А. Дюма выбрал себя любимого. Так что поглядите на Дюма, вот так и должен выглядеть шевалье (рыцарь) дю Валлон, ака "королевский мушкетёр Портос".
А. Дюма в черкеске и в полный рост, прототип "шевалье Дю Валлона" (ака Портос).
А теперь можно поговорить и о мушкетёрах, кстати, в реальности "королевские мушкетёры" и "гвардейцы кардинала" выглядели совершенно не как в кино. В реальности они выглядели так, как показано на заставке. Но начать всё же лучше с обстановки в самом Париже "времён реставрации" и людях, которые его населяли, чтобы вы до конца понимали в какой обстановке действовали реальные «Д'Артаньян и три мушкетёра»... ...После «реставрации королевской власти», Людовик XVIII уже в июне 1814 года начал формировать свой придворный штат – военный и цивильный. Войдя в Париж на штыках войск интервентов из «Священного Союза», "реставрированный" король кликнул клич, обещая дать места всем сторонникам монархии. На него живо откликнулись мелкие помещики из бедных южных провинций, считавшие себя «большими роялистами, чем сам король» (Etreplus royaliste que le roi ), готовые занять любые посты при дворе, а также разноязыкие наёмники из альпийских кантонов, недорого продававшие свою преданность. В общей сложности получили места почти пять тысяч дворян, желавших служить восстановленной монархии. Как писал очевидец:
«Тысячи дворян, не умеющих делать ровно ничего, прибывают со всех сторон верхом и в дилижансах, в надежде занять любую должность и выпросить все, что только можно».
Провинциальные дворяне в Париже 1814-1824 гг.
Забегая вперед, отметим, что в начале Второй Реставрации (когда Людовик XVIII вторично вернется в Париж после Ста дней), оценив всю бесполезность разношерстных гвардейских формирований в боевой обстановке, король упразднит некоторые роты и сократит свой военный придворный штат до полутора тысяч человек: он будет состоять из 1116 лейб-гвардейцев короля и 355 швейцарских гвардейцев. Стоит так же упомянуть, что в то же время лейб-гвардия австрийского эрцгерцога (по совместительству императора Священной Римской Империи) насчитывала всего 651 человек — 115 офицеров, 151 унтер-офицеров и 385 ефрейторов в 6 частях (австрийской лейб-гвардии (k. k. Erste Arcierenleibgarde); венгерской лейб-гвардии (k. Ungarische Leibgarde); австрийских трабантов (k. k. Trabantenleibgarde); венгерской королевской стражи (k. Ungarische Kronwache); гвардейской пехотной роты (k. k. Leibgarde Infanteriekompagnie); и гвардейского конного эскадрона (k. k. Leibgarde Reiter-Eskadron)), да 13 отрядов военно-полицейской стражи (жандармерия, 39 офицеров, 455 унтер-офицеров и 1339 рядовых), разбросанных по приграничным крепостным районам обширной империи. Цивильный придворный штат был меньшим по численности (около семи сотен человек), но получить должность в нем считалось ничуть не менее престижным, чем в штате военном. Придворный штат включал такие «ведомства», как духовная служба, служба королевских покоев, шталмейстерская служба, егермейстерская служба, служба гардеробной, гофинтендантская служба.
Парижская полиция
В сюжете романа мушкетёры вели себя весьма буйно и довольно разнузданно, могли ли они себе позволить так себя вести в действительности? В общем-то да, в оккупированной стране структуры только зарождались и «качество человеческого материала» было отнюдь не лучшим, а те же мушкетёры или гвардейские конные гренадёры запомнились обывателю только безобразиями да бесполезностью. Спустя год события расставят все по местам, и после «ста дней» тех же мушкетёров, которые не разбежались сами в смутные дни, безжалостно разгонят к чёртовой матери без выходного пособия, в боевой обстановке эти драгуны показали себя небоеспособными и склонными к дезертирству. Но, пока они были, горожане и полицейские имели с ними проблемы, приходилось даже вызывать гвардейских жандармов, чтобы их утихомирить. Говоря о парижской полиции, надо понимать, что из расходов городского бюджета большая часть средств (около 30%) шла на выплаты в государственную казну, около 18% город тратил на оплату муниципального долга, около 15% расходовал на нужды городских учреждений, около 9% – на коммунальные постройки, около 7% – на прокладывание каналов, и только 6% – на нужды полиции. Префект Парижа (а точнее, департамента Сена) делил власть с префектом (начальником) полиции, чье ведомство располагалось на Иерусалимской улице на острове Сите. Между этими двумя правителями города и их «аппаратами» неизменно существовало более или менее явное соперничество.
Префект полиции отвечал за поддержание общественного порядка и за безопасность граждан. В его подчинении находилось около двух сотен полицейских чиновников (стоит отметить, что в Ратуше под началом префекта департамента Сена, номинального главы Парижа, трудилось вдвое меньшее число служащих). Но кроме этого в подчинении префекта полиции имелась еще и целая «армия», численность которой достигала почти 1800 человек. В нее входили полицейские, работающие на улицах города (квартальные комиссары, инспекторы и прочие), а также национальные гвардейцы, жандармы и пожарные. Личность человека, поставленного на такой важный пост, имела большое значение - помимо практической сметки от него требовалась преданность властям. Однако в течение эпохи Реставрации политическая линия менялась несколько раз, колеблясь между ультрароялизмом и роялизмом умеренным, что приводило к назначению нового префекта полиции, с 1815 по 1830 год на этом посту сменилось пять человек:
09.07.1815 - 29.09.1815 Эли Деказ (1780-1860)
29.09.1815 – 20.12.1821 Жюль Англес (1778-1828)
20.12.1821 – 06.01.1828 Гай Делаво (1788-1874)
17.01.1828 – 13.08.1829 Луи-Мари де Беллейм (1787-1862)
13.08.1829 - 30.07.1830 Клод Манжен (1786-1835)
Полицейских было мало, но патрули, обходившие город по ночам, имели несколько экипажей, которые передвигались сравнительно бесшумно (их колеса и копыта лошадей были обернуты войлоком). Поскольку экипажи эти были открытыми, полицейские сержанты и жандармы могли на ходу выскакивать из них и бросаться в погоню за преступниками.
Полицейский сержант (sergents de ville) 1820-1830 гг.
Самым главным нововведением стало появление в Париже полицейских сержантов (sergents de ville) в мундирах. До этого окружным полицейским комиссарам помогали квартальные полицейские инспекторы (officiers de paix), носившие штатское платье, но их на весь город было всего 48 человек. Жалование окружного полицейского комиссара составляло 10 тыс. франков в год и до 3 тыс. в год давалось на содержание служебного помещения и иные расходы, квартальный полицейский инспектор (officiers de paix) получал 5 тыс. франков в год и дополнительно 1 тыс. франков на содержание собственного бюро, все они обеспечивались бесплатным жильём от города. Полицейские сержанты получали 600 франков в год и небольшую доплату за съём жилища, это считалось хорошим жалованием и сержанты держались за своё место.
Шпага муниципальной гвардии Парижа модель 1830 года, длина 84 см.
Полицейских сержантов было вдвое больше (90 полицейских), чем инспекторов, вдобавок для них была изготовлена форменная одежда – фраки или рединготы синего сукна с пуговицами, украшенными гербом города, а также треугольные шляпы. Днем полицейские сержанты имели при себе трость с белой рукоятью, а для ночных обходов вооружались шпагой, которую носили на черной портупее. Набирали их из числа бывших военных ростом не ниже «5 футов 3 дюймов» (162 см). Скептики опасались, что вольнолюбивые парижане, привыкшие враждовать с полицией, примут их в штыки, однако полицейские сержанты не вызвали у горожан враждебности – возможно, именно потому, что носили мундиры. Любопытно, что лондонские констебли облачились в темно-синие мундиры только в 1829 году. В штате парижской полиции состояло не больше трех сотен человек, включая комиссаров, инспекторов и сержантов; между тем население города в 1817 году составляло более полумиллиона человек, а к 1831 году ещё возросло. Поэтому для поддержания порядка в 12 кварталах города было установлено в общей сложности 123 пикета, на которых ежедневно дежурили до 1800 человек, принадлежавшие к самым разным подразделениям: в шестнадцати – дежурили жандармы, в семи – пожарные, в остальных пунктах дежурство несли национальные гвардейцы.
Национальная гвардия Парижа
В распоряжении военного командования гарнизона столицы имелись кроме королевской гвардии 12 легионов национальной гвардии Парижа и департамента Сена (~6.900-7.200 чел.). Национальные гвардейцы – обычные вооружённые горожане, заступавшие на временное дежурство; это своеобразное ополчение жителей города, призванное поддерживать порядок на улицах.
Национальная гвардия Парижа (Garde nationale de Paris) 1816-1827 гг.
В 1816 году были введены основные положения о национальной гвардии: в национальную гвардию принимали только тех горожан, кто платил прямой подомовой налог, служили в ней волонтёры от 30 до 60 лет, однако в реальности, уже спустя пять лет, на дежурство выходило чуть больше половины граждан числящихся в списках. Приказы о назначении офицеров национальной гвардии подписывал сам король. Парижская национальная гвардия комплектовалась по месту жительства, она состояла из 12 легионов (по одному на каждый из 12 округов), в каждом легионе было по 4 когорты (по одному на каждый из четырех кварталов, составлявших округ). Кроме того, в состав национальной гвардии был включен отдельный легион кавалерии, службу в котором могли себе позволить лишь очень состоятельные люди. Королевская жандармерия Парижа (Gendarmerie royale de la ville de Paris), была создана королевским постановлением от 10 января 1816 года. Примерно 400 парижских кавалеристов департамента Сена (прозванные «канарейками» за ярко-желтую кожаную амуницию) следили за порядком не только в городе, но и в многочисленных кабачках, располагавшихся за городскими заставами. Служба в конном легионе жандармерии избавляла их от необходимости дежурить бок о бок с пешими лавочниками и другими мелкими буржуа.
«Вклад» разных округов был различен: богатые районы (например, Сен-Жерменское предместье, предместье Сент-Оноре или квартал Шоссе д’Антен) пополняли национальную гвардию скупо, а вот густонаселенные простонародные округа поставляли гвардейцев бесперебойно. Именно беднота считала эту службу почётной, они выставляли ок. 6000 бедных парижан, многие из которых даже не имели денег на приобретение мундира национального гвардейца. В 1816 году для дежурств, смотров, разводов и т.п. требовалось ежедневно 1264 гвардейца. Каждый из них должен был нести службу четырежды в месяц, но не более одного раза в неделю. В дальнейшем число национальных гвардейцев ежедневно заступавших в караул стало уменьшаться. Так, в 1827 году в день заступало только 427 национальных гвардейцев. Вдобавок списочный состав национальной гвардии все сильнее расходился с составом реальным. Уже в 20-е годы более-менее зажиточные парижане часто выставляли вместо себя на дежурство своих малоимущих родственников или наёмников из окрестных селений, готовых отдежурить менее чем за франк.
Национальные гвардейцы не только несли дежурство на постах, но и помогали полиции в чрезвычайных обстоятельствах: тушили пожары, пресекали грабежи и потасовки. Однако эти рутинные обязанности не слишком вдохновляли парижских буржуа, поэтому многие из них только числились в списках. Теоретически уклонение от дежурства в национальной гвардии до 1838 года каралось заключением под стражу в особняке Базанкура на улице Рва Святого Бернарда (за неизменное «меню» его в шутку называли «фасолевым особняком»). Впрочем, полицейские комиссары, не желая ссориться с жителями подведомственного квартала, редко доводили дело до ареста «уклонистов». К 1825 году участие национальной гвардии в охране порядка в городе стало чисто символическим, пикеты были незначительными. Самые подготовленные отряды из бывших военных общей численностью 60 человек занимали четыре поста – в Ратуше, в штабе национальной гвардии, в Пале-Руаяле и в «фасолевом особняке». Были запланированы реформы, но провести их не удалось, потому что 29 апреля 1827 года разразился скандал. Во время смотра парижской национальной гвардии на Марсовом поле король был встречен не положенным приветствием, а криками «Долой министров!», так как горожане не одобряли консервативную линию кабинета, возглавляемого Виллелем. В тот же вечер король гвардию распустил, а три года спустя бывшие национальные гвардейцы вооружились уже по собственной инициативе и приняли активнейшее участие в «трех славных днях» Июльской революции.
Королевская жандармерия Парижа
Впрочем и в то время, когда национальная гвардия еще не была распущена, главная ответственность за поддержание порядка в городе была возложена не на нее, а на городскую жандармерию, тот самый 13-й конный легион национальной гвардии (Gendarmerie royale de la ville de Paris). Являясь «автономным, мобильным отрядом, способным действовать быстро и тайно», конкурируя с Министерством полиции, жандармы осуществляли полугражданский-полувоенный надзор за порядком. Кроме лояльности Бурбонам для того, чтобы стать жандармом, требовалось быть здоровым и не менее «5 футов 3 дюйма» ростом.
Муниципальная королевская жандармерия Парижа (Gendarmerie royale de la ville de Paris) 1816-30 гг.
Согласно ордонансу от 10 января 1816 года, в парижской королевской жандармерии в общей сложности состояло 471 человек со своими лошадьми. К маю 1820 года численность жандармерии возросла до 611 человек, и этот состав практически не изменился до самого конца эпохи Реставрации. Командовал парижской жандармерией обычно отставной полковник или отставной гвардейский капитан, подчинявшийся непосредственно префекту полиции. Размещались жандармы в трех основных казармах: две из них находились в правобережной части Парижа (на улице Францисканцев в квартале Маре и на улице Предместья Сен-Мартен), а одна – в левобережной части, на улице Муфтар. Жандармерия располагала и более скромными помещениями у четырех застав – Звезды, Анфер, Трона и Ла Виллет. В особо сложных случаях на помощь парижским жандармам приходили королевские гвардейские жандармы, чья видная издалека красная форма отрезвляла даже самые буйные головы. В опасных ситуациях или если в деле были замешаны гвардейцы или военные, только королевские гвардейские жандармы (Gendarmes de la Garde du Roi) или швейцарцы могли навести порядок. В инструкции префекта полиции от 27 мая 1816 года стоящие перед жандармами задачи были сформулированы так:
«Своим постоянным присутствием на улицах и в общественных местах наводить страх на преступников и злоумышленников, а гражданам мирным и добропорядочным внушать доверие».
Вооружённые кавалерийскими саблями и пистолетами жандармы имели право задерживать людей, вызывающих подозрение, и правом этим они активно пользовались. Например, только за январь 1821 года было взято под стражу больше 800 человек. В это число входили солдаты, самовольно покинувшие казарму, преступники, дебоширы, пьяницы, и проститутки, нарушающие ночной покой граждан, и т. п. Поскольку в середине 1820-х годов, в период восстания греков в прессе была очень популярна восточная тема, оппозиционные журналисты именовали парижских жандармов «янычарами». Между тем жандармы вели себя очень сдержанно и во время дежурств не злоупотребляли своей властью. Это выгодно отличало их от скорых на расправу гвардейских жандармов и других королевских гвардейцев, которые часто оказывались замешанными в некрасивые истории. Например, королевские мушкетёры, гренадёры и гвардейцы наследника то ввязывались в драки в общественных местах, то насиловали проституток, то избивали задержанных за нарушение общественного порядка. Дошло до того, что в 1826 году военное командование пригрозило любого, кто обнажит шпагу в общественном месте, лишать права носить оружие на целый месяц. Это очень серьёзное наказание. Дело в том, что даже в мирное время знать, гвардейцы и гражданские чиновники были вооружены «для защиты чести и достоинства» самой настоящей лёгкой шпагой (гражданская или камзольная шпага). Появление на улице без шпаги не только делало её владельца безоружным, но и было самым настоящим позором для владельца, как если бы он вышел из дома без штанов.
Парижане
Париж эпохи Реставрации был самым густонаселенным городом Франции: в Лионе (следующем за Парижем по численности) жителей было в пять раз меньше, в Марселе – в шесть раз, а в Бордо – в восемь раз. С другой стороны, на фоне всей Франции Париж казался не таким уж густонаселенным; в эпоху Реставрации парижане составляли 2,3 % от всех французов, к концу Июльской монархии – 3 % (для сравнения отметим, что в Лондоне в это же время проживало 10 % населения Англии). Источником прироста парижского населения был не столько перевес рождаемости над смертностью, сколько постоянный приток людей, прибывавших в столицу на заработки, их количество было прямо пропорционально интенсивности экономического развития Парижа. Больше всего иммигрантов в эпоху Реставрации пришлось на 1826 год – пик строительного бума в Париже. За пять лет, прошедших со смерти Людовика XVIII, население Парижа выросло на сто с лишним тысяч человек, большую часть которых составляли приезжие; поэтому у коренных парижан ощущение, что их родной город подвергся «нашествию варваров», было гораздо большим, чем даже во время иностранной оккупации. При этом Париж имел репутацию «пожирателя людей», так как в начале 1830-х годов на каждую сотню умерших во всей Франции приходилась 121 смерть в Париже. В дальнейшем смертность в Париже немного уменьшилась (если исключить данные холерного 1832 года), но все же и тогда столичный показатель на 4–5 % превосходил общенациональный.
Отзывы современников о физическом облике среднего парижанина первой половины XІX века были не самыми лестными, но всё познаётся в сравнении. По словам О. де Бальзака,
«Парижское население бедных кварталов – страшный с виду народ, бледный, желтый, изнуренный».
Однако американец Фенимор Купер, проживший в Париже около двух лет (1826–1828), сравнивая парижан с лондонцами утверждал, что
«парижане в физическом отношении более крепки, имеют более здоровый вид и в общем симпатичнее, чем лондонцы, хотя средний парижанин меньше ростом, чем житель английской столицы».
Впрочем, если судить по данным о французских новобранцах, парижане были не так уж низкорослы. В начале 1820-х годов парижские новобранцы имели средний рост 1 метр 65 сантиметров (при минимальном допустимом росте 1 метр 57 сантиметров), тогда как средний рост молодых солдат по Франции составлял 1 метр 61 сантиметр. Департамент Сена по росту новобранцев занимал шестое место среди всех департаментов Франции. Две основные категории, на которые делилось парижское население, – это люди, обладающие определенным («буржуазным») достатком, и люди неимущие. Существовали различные критерии, на основании которых то или иное парижское семейство можно было отнести к одной из этих категорий. Например, учитывалось наличие в доме одного или нескольких слуг: по этому критерию в 1831 году в Париже проживало около 18% богатых семей (около 124 000 человек), а 82% горожан обходились без прислуги.
Перейдем к профессиональному составу парижского населения: ~60% жителей составляли простолюдины (рабочие, приказчики, слуги); из остальных на домовладельцев и рантье приходилось 8%; примерно 7% составляли люди свободных профессий и служащие государственных учреждений; 8% – владельцы магазинов и мелкие торговцы; 11% – владельцы мастерских и независимые ремесленники; 6% – военные. К числу служащих относились не только крупные чиновники (правительственные или судейские), но и писцы, секретари, тюремные надзиратели и т. п.. Хотя они получали жалованье от государства, по достатку и образу жизни такие служащие были гораздо ближе к простонародью. Среди людей свободных профессий в 1830 году в Париже трудились 800–900 адвокатов, 280 стряпчих, 200 судебных исполнителей, 114 нотариусов, около тысячи врачей, 300 акушерок и 230 аптекарей. Однако дипломированным медикам составляла серьезную конкуренцию толпа гадалок и шарлатанов, продававших разные чудодейственные снадобья, которые приносили пациентам больше вреда, чем пользы.
Поскольку столичные жители жаждали зрелищ, в Париже жила и работала целая армия актеров и музыкантов. В 1827 году здесь трудились 222 актера, 171 актриса, 113 певцов, 93 певицы, 97 танцовщиков, 108 танцовщиц. В оркестре Оперы было занято больше 70 музыкантов, а в каждом из оркестров драматических театров – около трех десятков. Вдобавок каждому театру требовался еще целый штат рабочих сцены, гримеров, капельдинеров и проч. – в среднем 50–60 человек. В Париже, где со второй половины 1820-х годов шло активное строительство, трудилось около 400 архитекторов. К концу эпохи Реставрации здесь насчитывалось около 600 живописцев, работавших в разных жанрах (больше всего было пейзажистов), и свыше 200 граверов. Литераторов, журналистов и людей занятых преподаванием – больше тысячи.
Люди свободных профессий весьма различались по уровню достатка. Доходы торговцев и промышленников тоже распределялись весьма неравномерно: «наверху» были зажиточные собственники, которых можно отнести к крупной буржуазии; «внизу» – множество мелких ремесленников и торговцев, мало отличавшихся по уровню своего благосостояния от простого народа (высококвалифицированные рабочие жили куда обеспеченнее, чем многие из них). Тем не менее многие рабочие мечтали, накопив денег, открыть лавку и заняться торговлей, порой эти мечты сбывались. Многие парижские лавочники были выходцами из крестьянской среды, приехав в Париж, они становились поначалу приказчиками или ремесленниками, а уж потом, сколотив небольшое состояние, открывали собственные лавки. До самого ухода на покой они жили весьма скромно, хозяин с семьей обычно ютился в комнате за лавкой или на антресолях, а деньги вкладывал в развитие своей торговли.
Существенную часть парижского населения – около трети – составляли мастеровые. В середине 1830-х годов, согласно подсчетам современника, исследователя быта рабочих Антуана-Оноре Фрежье, их число колебалось в районе 236 тысяч. Значительного увеличения их численности с ростом населения не произошло только потому, что с конца 1820-х годов все больше мастерских и фабрик покидали Париж и обосновывались за его пределами. Примерно четверть от общего числа мастеровых составляли женщины; половина из них были надомницами. Среди мастеровых было также немало детей: в 1826 году в Париже насчитывалось 25 тысяч девочек и 20 тысяч мальчиков, отданных «в учение» на фабрики и в лавки. Как правило, хозяева не брали учеников моложе 12 лет, на больших ткацких фабриках они трудились наравне со взрослыми – по 13-14 часов, с двумя получасовыми перерывами.
Кроме нищих провинциальных дворян, искавших себе места в Париже, с 1814 года на подсобные строительные работы устремились многочисленные провинциалы, приезжавшие в Париж в поисках заработка. Они поселялись вблизи Ратуши или на острове Сите – в скверных жилищах, где в одной спальне стояло от шести до тридцати кроватей. В таких же условиях жили и другие приезжие мастеровые и число их постоянно росло. С 1831 по 1846 год число люмпен-пролетариев, живущих в Париже в чудовищной тесноте и антисанитарных условиях, выросло в два с лишним раза и достигнув 50 тыс. человек. В самых чудовищных условиях жили рабочие квартала Сен-Марсель, в старых сырых лачугах стояли по восемь-десять кроватей впритык одна к другой; на каждой кровати зачастую спало по два-три человека; тут же жильцы держали кроликов и кур; отбросы и нечистоты сбрасывались в реку Бьевру. Именно в таких условиях и зародилось профсоюзное общество взаимопомощи строительных рабочих, ставшее впоследствии самым известным и обширным тайным обществом.
Масоны
С 1820-х годов самую многочисленную «армию» парижских мастеровых составляли строительные рабочие, эта армия делилась на многочисленные подразделения (каменщики, плотники, стекольщики, слесари и проч.). Именно в те годы окрепло зародившееся ещё во время «первой реставрации» парижское общество взаимопомощи вольных каменщиков (franc-masson), превратившееся спустя десятилетие в разветвлённую сеть, охватившую всю Европу, а к 1848 году ставшее «тайным обществом», окончательно потеряв связь со строительными рабочими. Продолжительность рабочего дня мастеровых регламентировалась полицейскими указами. Те, кто трудился в мастерских, должны были начинать работу в 6 утра и заканчивать в 8 вечера, у каменщиков в этом вопросе была небольшая привилегия. Строительные рабочие в летнее время (с 1 апреля по 30 сентября) трудились с 6 утра до 7 вечера, в остальную часть года – с 7 утра «до темноты», с двумя часовыми перерывами на еду (с 9 до 10 часов и с 14 до 15). Подрядчики (многие из которых состояли в обществах franc-maçon), ежедневно нанимали строительных рабочих, отдавая предпочтение тем, кто входил в содружество обществ взаимопомощи. В городе существовали определенные места, куда рано утром сходились мастеровые разных специальностей: каменщики являлись на Гревскую площадь; слесари, маляры и стекольщики – на площадь Шатле.
Заработки мастеровых были так же различны, как и условия их труда. Статистики XІX века вывели средний заработок строительных рабочих Эпохи Реставрации – 734 франка в год. Однако эта цифра получена на основе тарифов, между тем многим ремесленникам платили не за день работы, а за готовое изделие. Кроме того, величина заработка варьировалась в зависимости от времени года. Так, строительным рабочим зимой, когда рабочий день был короче, платили меньше. Вообще в Париже самыми низкими были заработки у тех, кто трудился на больших текстильных мануфактурах. В 1828 году за двенадцатичасовой рабочий день там платили 2,5–3 франка мужчинам, женщинам – 1,2–1,3 франка, дети получали – 40–70 сантимов. Работа строителей ценилась выше: каменотесам платили в день 3,5 франка, каменщикам – 3,3 франка, а тем, кто непосредственно занимался кладкой – 4,5 франка в день. Правда, труд квалифицированных ремесленников, работавших в маленьких мастерских оплачивался гораздо выше, к примеру, краснодеревщикам и часовщикам платили от 6 до 9 франков в день. Наборщики у знаменитого типографа Дидо получали 5 франков, примерно столько же получал и опытный тискальщик. По подсчетам современников, для того, чтобы жить не голодая (но без роскошеств вроде чая или какао, а свежую рыбу или мясо в лучшем случае ели раз в неделю), парижанину эпохи Реставрации требовалось около 500–600 франков в год. Значит, даже самый низкооплачиваемый рабочий, получающий 2 франка в день, мог свести концы с концами, если трудился 300 дней в году. Квалифицированный ремесленник, получающий 5 франков в день, мог даже накопить небольшой капитал, чтобы завести собственное дело – мастерскую или лавочку. Однако все это было возможно лишь при условии постоянной занятости, между тем мастеровым постоянно грозила безработица, а строительным рабочим конкуренция продолжавших прибывать провинциалов, согласных работать за гораздо меньшую цену. Это приводило к потасовкам на Гревской площади и укреплению профсоюзной масонской организации.
Только войдя в общество «франк-масонов» потерявший работу мог воспользоваться деньгами сберегательных касс взаимопомощи, для этого они вносили в кассу ежемесячные взносы. Входя в общество, мастеровой мог быть уверен, что при первой же возможности его не оставят без работы. При Империи власти опасались проявлений солидарности такого рода и масонские структуры были вынуждены уйти в подполье, а привилегии цехов постоянно сокращались, но в эпоху Реставрации и Июльской монархии отношение к ним было гораздо более снисходительным, и тогда они действовали совершенно открыто. Заняв высокую должность, масоны могли оказывать организации денежную помощь. Например, в мае 1821 года, ставший префектом Шаброль принял магистров лож в Ратуше и вручил им 50 тысяч франков. Количество масонов и лож умножалось с каждым годом: если в 1818 году в Париже было уже восемь десятков цеховых старост, то в 1830 году – больше двух сотен. Они объединялись в ложи, имевшие отделения в других городах, самая крупная из которых насчитывала 194 человека, но вполне обычными были и ложи, объединявшие десяток-полтора членов. Члены таких обществ платили вступительный взнос, а затем ежемесячно вносили в кассу небольшие суммы, что обеспечивало им в случае болезни или безработицы право на получение материальной помощи в течение полугода или года, а в случае перемены места жительства – работу и помощь на новом месте. Например, вступительный взнос «Общества горы», объединявшего кровельщиков, составлял 20 франков, а ежемесячные взносы равнялись 2 франкам. Заболевший член этого общества получал по полтора франка в день в течение первых шести месяцев и по одному франку – в течение следующих шести месяцев. Членам общества, потерявшим работоспособность в результате травмы, полагалась пенсия из расчета от 50 до 70 сантимов в день; на похороны умершего члена общества выделялось 25 франков.
Общества взаимопомощи, возникшие в эпоху Реставрации, продолжали действовать и при Июльской монархии, они укреплялись и множились, сохраняя свой цеховой характер. Эти тайные рабочие братства, возникшие как содружества странствующих мастеров, независимые от оседлых ремесленных цехов, даже во время Империи сохранили (особенно во время великой «перестройки» барона Османа) значительную роль в жизни Парижа. Одно из ранних обществ описано у Бальзака в романе «Феррагус, предводитель деворантов». В каждом из содружеств были представлены разные специальности: плотники и столяры, слесари и каменотесы. Отстаивая своё право на высокооплачиваемый труд, масоны применяли силу против заезжих гастарбайтеров, дело доходило до массовых потасовок с человеческими жертвами, в которых участвовали сотни человек. Одна из них, например, произошла в августе 1826 года в ходе строительства Гренельского моста, в результате были десятки убитых и раненых с обоих сторон, а для её усмирения на помощь национальной гвардии и полиции даже пришлось вызвать конный отряд жандармерии.
Мастеровые.
Драки в рабочей среде случались не только между «масонами» и сельскими гастарбайтерами, но также и между выходцами из разных провинций, между французами и иностранцами, даже между конкурирующими ложами. Именно в таких потасовках, где кроме палок, кастетов, слэпперов и подручных строительных инструментов использовались удары ногами обутыми в деревянные калоши – сабо, и зародились приёмы знаменитого «французского бокса ногами» - «саватэ» (или «саботэ» от «сабо»), где били в основном ногами или тростью. А ещё сабо активно использовалось в забастовках, когда бастовали, то снимали сабо и ритмично стучали ими по столам, полу, стенам, требуя чего-то (это и называлось «саботаж»), либо кидались ими в тех, кто приходил их усмирять, и это не кеды, а довольно увесистый деревянный снаряд, способный нанести серьёзные травмы. В воскресные и праздничные дни строительные рабочие отправлялись пьянствовать в кабаки, как городские, так и расположенные за заставами, в этой ситуации драки становились почти неизбежными, разве что не перерастали в массовые...
Значимость «вольных каменщиков» возросла настолько, что даже префект полиции Делаво, известный своими консервативными взглядами, в 1825 году сказал подрядчикам, явившимся пожаловаться на отказывавшихся работать за меньшую плату рабочих-каменщиков: «Разбирайтесь со своими рабочими сами, полиция в это дело не вмешивается». В 1840-х годах их влияние выросло настолько, что их выступления стали носить поистине грандиозный характер. Так, 3 сентября 1840 года на равнине Бонди собралось 10 тыс. человек, они требовали сократить рабочий день до 10 часов, а также прекратить практику найма строителей посредниками за полцены. Одновременно со строителями бастовали слесари и механики, дошло дело до столкновений с полицией и национальной гвардией, несколько сотен рабочих предстали перед судом и были приговорены к суровым наказаниям – вплоть до заключения в тюрьму на пять лет.
Но «масоны» в первой половине XIX века были не единственной силой. Кроме строительных мастеровых важной составляющей парижского простонародья были грузчики, водоносы, угольщики, слуги, разносчики и уличные торговцы. Здесь тоже существовала своя иерархия. Грузчики подчинялись корпорациям, имевшим монополию на работу в том или ином месте. Например, в порту Святого Бернарда, где разгружали в основном бочки с вином, действовала мощная корпорация, которая договаривалась с виноторговцами о более выгодных условиях работы для «своих» грузчиков. Число работавших в порту Святого Бернарда было ограничено полицейским указом от 31 июля 1817 года: 75 человек сгружали бочки с кораблей на берег, 100 человек водружали их на место внутри склада. Чтобы поступить на работу в этот порт, грузчик должен был заплатить 50 франков (сумма по тем временам весьма значительная), а затем ежедневно выделять из своего заработка 50 сантимов на нужды корпорации; зато если такой грузчик становился жертвой несчастного случая, за весь период временной нетрудоспособности он получал свой заработок полностью. Впрочем, таким порядком грузчики были обязаны не столько деятельности корпорации, сколько тому, что порт Святого Бернарда принадлежал государству. Грузчики частных портов пытались добиться для себя подобных условий, но тщетно.
Слуги
Особенно многочисленной была «армия» парижских слуг. Согласно переписи 1831 года, в столице трудилось 49383 слуги: 13498 мужчин и 35885 женщин. Женщин было больше потому, что небогатые семьи, имеющие возможность нанять в услужение всего одного человека, предпочитали служанку, которая исполняла бы обязанности кухарки, уборщицы, горничной (одним словом, была «прислугой за всё»). В богатых домах и у родовитой знати челядь насчитывала до 20–30 слуг обоего пола. В иерархии мужской прислуги выше всех стоял дворецкий – доверенное лицо хозяина; затем шли камердинер, кучер, лакей, конюх. Среди женщин верхнюю ступень занимала экономка, за ней следовали горничная и кухарка. Обычно в домах с достатком трудились человек пять-шесть: экономка, кухарка, горничная и два-три слуги.
Служанки 1820 г.
В книге «Франция» британская путешественница отмечает, что французские дамы не так охотно разъезжают по магазинам, как англичанки, поэтому в Париже все покупки делают горничные, дамы же приобретают разве что какие-нибудь милые безделушки. Как пишет леди Морган:
«В богатом аристократическом французском доме челядь состоит, как правило, из горничной, экономки, дворецкого, камердинера, двух лакеев (один из которых исполняет также обязанности полотера), повара и буфетчика. Свободное время слуги проводят в передней (antichambre), обычно достаточно просторной и светлой; горничная сидит там с шитьем, дворецкий проверяет счета, камердинер, готовый в любую минуту вернуться к своим обязанностям, читает роман или комедию, и только лакей-полотер занят работой по дому. Если приезжают гости, то слуга вместе с хозяйкой поднимается в квартиру и дожидается ее в передней».
По сравнению с положением английских слуг, вынужденных ожидать хозяев не в теплой передней, а на улице, невзирая на погоду, такой порядок показался леди Морган в высшей степени гуманным.
Герцен писал в 1847 году:
«Здешние слуги расторопны до невероятности и учтивы, как маркизы; эта самая учтивость может показаться оскорбительною, ее тон ставит вас на одну доску с ними; они вежливы, но не любят ни стоять на вытяжке, ни вскочить с испугом, когда вы идете мимо, а ведь это своего рода грубость. Иногда они бывают очень забавны; повар, нанимающийся у меня, смотрит за буфетом, подает кушанье, убирает комнаты, чистит платье, – стало быть, не ленив, как видите, но по вечерам, от 8 часов и до 10, читает журналы в ближайшем cafе, и это condition sine qua non [непременное условие]».
Жалованье прислуги в Париже было вдвое больше, чем в провинции. Кухарка получала в год по меньшей мере 300 франков и притом могла рассчитывать на подарки поставщиков, заинтересованных в ее добром отношении, и на прочие дополнительные заработки (например, от продажи отходов своего «кухонного производства»). Горничная – от 300 до 400 франков. Столько же получали лакеи, прозванные в народе «радужными рыцарями» – за ливреи самых невообразимых оттенков, в которые они должны были облачаться по вечерам, а по утрам им дозволялось исполнять свои обязанности в черном платье. Впрочем, лакеи имели свои дополнительные источники заработка – например, они продавали на сторону сажу из домашних каминов или огрызки свечей. И слугам, и служанкам сравнительно редко удавалось создать семью, и они, как правило, доживали свой век в домах своих хозяев. В 1831 году лишь четвертая часть мужской прислуги имела жен и лишь десятая часть женской прислуги была замужем. К «армии» парижской прислуги относились также подавальщики, трудившиеся в кофейнях и ресторанах, полотеры, сиделки, привратники и привратницы, обычно подрабатывавшие уборкой. Среднее положение между прислугой и мелкими торговцами занимали прачки и гладильщицы, цирюльники и парикмахеры. Знатные дамы предпочитали пользоваться услугами парикмахеров на дому, поскольку процедура эта длилась достаточно долго, они могли одновременно принимать посетительниц или погружаться в чтение. Впрочем, в Эпоху Реставрации в Париже уже существовали парикмахерские салоны – для женщин легкого поведения, которые не имели возможности приглашать парикмахера к себе.
…и другие
Контраст довольно ухоженным слугам составляли мелкие уличные торговцы и люди, перебивающиеся случайными заработками: чистильщики обуви, стекольщики, точильщики, перекупщики театральных и лотерейных билетов, цветочницы и перекупщицы овощей, фруктов и сыра, продавщицы молока и устриц, расклейщики афиш и продавцы газет, торговцы собаками, пиявками, вениками, булавками, спичками, зонтами, чернилами, конфетами, пряниками и пирожными, венцами для новобрачных и венками для надгробий. Туда же можно причислить общественных писарей, которые сочиняли для неграмотных клиентов письма и прошения. А ещё были жонглеры и акробаты, музыканты и актеры устраивали представления прямо на улице, выступали с марионетками и дрессированными животными. А ещё по улицам бродили люди-афиши, носившие за спиной рекламные щиты, старьёвщики, мусорщики, дешёвые проститутки, дворники, к этой же категории парижского люда принадлежали «опустошители» (ravageurs), собиравшие всё, что валялось на полу или в мусорных кучах, трубочисты и другие «люди свободных профессий», придававшие Парижу неповторимый колорит...
Власти, как правило, смотрели сквозь пальцы на завуалированных нищих, но преследовали нищих откровенных, число которых в Париже в конце 1820-х годов доходило до полутора тысяч. Людей, обвиняемых в бродяжничестве и попрошайничестве, задерживали и по приговору исправительного суда департамента Сена отправляли в дома для бродяг в Сен-Дени или Виллер-Котре. Режим в Виллер-Котре (том самом, где провёл своё детство А. Дюма) был более мягким, и туда суд направлял тех нищих, которые были не способны зарабатывать на хлеб никаким другим способом. Нищего, который вышел на свободу, но вторично обратил на себя внимание полиции, можно было вновь посадить за решетку уже без суда, простым административным решением. Число людей, содержавшихся в этих заведениях, достигало нескольких сотен. Кроме заключения под стражу власти пытались убеждением или силой добиваться, чтобы «иногородние» нищие покидали Париж. Осенью 1828 года была начата масштабная операция по очищению города от нищих, однако за год удалось отправить в родные места всего 180 человек, парижские профессиональные нищие в основном откупались от полицейских. Еще одну сотню нищих согласились содержать родственники или благотворители.
SKUNK69 - https://www.tart-aria.info/kar...
Оценили 10 человек
18 кармы