Тридцать лет назад в Москве началась гражданская война — она длилась всего сутки, но изменила направление движения России и осталась шрамом на русской истории. Шрамом почти зажившим, но напоминающим современникам тех событий о необходимости назвать вещи своими именами.
За две недели до кровавых событий 3-4 октября в стране произошел государственный переворот: президент Ельцин подписал указ "О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации", распускавший парламент (существовавший тогда в виде Съезда народных депутатов и формируемого им Верховного Совета), приостанавливавший действие ряда статей конституции и назначавший выборы в новый парламент, а также референдум по принятию нового основного закона. Это был стопроцентный переворот: президент не просто присвоил себе полномочия других органов власти, не просто отменил конституцию, но и изменил государственный строй страны. Более того, все эти действия нужны были для того, чтобы изменить большее — социально-экономический строй, сам уклад жизни общества.
Причем изменить вопреки желанию большинства (не говоря уже о парламенте), поэтому события сентября — октября 1993-го могут быть названы насильственной революцией-переворотом сверху. Но сторонники Ельцина тогда их так не называли — они предпочитали говорить о подавлении красно-коричневого мятежа по аналогии с событиями августа 1991-го, когда образование ГКЧП (отстранившего от власти президента СССР Горбачева) было названо красно-коричневым путчем. Люди, именовавшие себя демократами, уверяли всех, что они дважды за два года "раздавили красно-коричневую гадину", то есть союз коммунистов с националистами, мешавший движению России к светлому демократическому будущему.
В реальности никаких красно-коричневых путчей в стране не было: в августе 1991 года большая часть руководства СССР пыталась (запоздало и неумело) спасти страну от развала (к которому ее подвел в первую очередь сам Горбачев), а осенью 1993-го парламент и часть элит уже Российской Федерации пытались не допустить радикально-рыночной реформы (с приватизацией) и концентрации всей власти в руках президента. Тот Верховный Совет, который мешал Ельцину в 1993-м, за два года до этого практически единогласно одобрил Беловежские соглашения, то есть роспуск СССР, но с началом гайдаровских реформ встал в оппозицию правящим "демократам". Им нужно было убрать его любой ценой, и "демократическое окружение" полтора года готовило Ельцина к перевороту, настраивая и стравливая его со всеми, кто был не согласен с "рыночными реформами" (это подавалось как несогласие с президентом и его правительством). В итоге Ельцин победил — решился на переворот, на пролитие крови, на расстрел Белого дома. Была принята новая конституция, проведены выборы в двухпалатное Федеральное собрание — и открыта дорога к неконтролируемым экономическим реформам, к приватизации государственной собственности и смене социально-экономической формации.
Социалистический строй был повержен в 1991 году, но до осени 1993-го на пути "дикого капитализма" стоял парламент страны (и сохранявшаяся система Советов как органов власти), обладавший очень серьезными полномочиями. После его ликвидации уже ничего не сдерживало "команду реформаторов", и в последующие пять лет (до 1998 года, когда произошел дефолт и к власти пришло правительство Примакова, включавшее в себя даже коммунистов) они организовали "большую приватизацию", так называемый большой хапок, лишив государство большинства самых лакомых активов (за редким исключением вроде "Газпрома"). Россия стала олигархической — не только по собственности, но и отчасти по управлению, ведь олигархи и их ставленники напрямую влияли на политику Кремля и даже определяли ее.
Еще одним важнейшим последствием переворота 1993-го стала бездумная ориентация на Запад, хотя у Ельцина и "команды реформаторов" она была и до этого, но их силы в основном были заняты внутриполитической борьбой. А теперь как во внешней политике, так и в идеологии наступило настоящее западопоклончество — с одновременным шельмованием всего национального, русского, патриотического. Сами обозначения "русский", "патриот", "националист" стали в устах госпропаганды бранными или запретными, их фактически приравняли к слову "фашист". А учитывая, что никаких СМИ, кроме государственных, тогда не было (один еженедельник Проханова и одна ежедневная газета коммунистов не в счет), к тому же это была доинтернетная эпоха, наступила практически полная идеологическая диктатура демократов, не сильно отличавшаяся от времен коммунистического единомыслия.
Было, впрочем, одно отличие — и очень важное. В коммунистические времена при всем идеологическом диктате как руководство страны, так и элиты не только считали себя самостоятельными, но и были таковыми. А в начале 1990-х власть взяли те, кто даже не мыслил себя идеологически и духовно самостоятельными: все их мышление строилось на идее вхождения в Запад, реформирования России на западный манер, на выжигании "вредного мифа об уникальности русской цивилизации". Их врагами были не коммунисты, не националисты, а сам наш народ.
Который в итоге нашел в себе силы на сопротивление агрессивной паразитической химере, захватившей власть над ним, и, проиграв в 1993-м, взял реванш несколько лет спустя. С приходом Путина начался отход от "завоеваний 1990-х" и курса на разгосударствление и дерусификацию нашего народа и его цивилизации — постепенный, трудный, медленный (ведь ломать было куда легче, чем построить), но последовательный и неуклонный. Россия обретает себя — это проявляется и в том, что сейчас мы наконец-то уже можем называть своими именами события 30-летней давности: государственный переворот, открывший путь к разворовыванию страны, приходу к власти антинациональных сил, подчинявших Россию Западу.Сейчас те силы, что были идеологами и выгодополучателями этого переворота, мечтают о реванше, о том, чтобы снова взять Россию в свои руки, но никто не даст им даже единого шанса на это.
Оценили 18 человек
27 кармы