Невыученные уроки Февральской революции...

Основной причиной падения Царской власти в России была её моральная изоляция: «… сама несостоятельность лиц, которые должны были защищать Царскую власть в марте 1917 года, являлась в значительной мере следствием крайне неудачного подбора Императором Николаем II своих ближайших сотрудников. Этот же подбор, в свою очередь, являлся следствием той моральной изоляции, в которой оказалась к началу 1917 года Царская власть»...

Февральская революция, начавшаяся  сто с небольшим лет назад - 8 марта (23 февраля по ст. ст.) 1917 года, во многих отношениях поучительна и актуальна, поэтому раздающийся в последнее время настойчивый призыв извлекать уроки из этих событий вполне уместен.

С этой революцией до сих пор сопряжена масса мифов. В этой связи для меня особый интерес представляют наблюдения и размышления участника гражданской войны в России военного теоретика Николая Головина. В данном статье я много ссылаюсь на его двухтомник «Российская контрреволюция в 1917-1918 годах» (Головин, Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 годах. В 2 т. / Н.Н. Головин. – М.: Айрис-пресс, 2011). Мою публикацию призываю рассматривать не как самостоятельное сочинение, а как компиляцию, своего рода реферат, содержащий в том числе мои собственные размышления.

Н.Головин обращает внимание на стремительное развитие Февральской революции: «… понадобилось всего восемь дней для того, чтобы небольшие рабочие волнения разрослись в движение такой силы, которое смело Царскую власть, имевшую четырехвековую давность. Большинство мемуаристов ищут объяснение этой поразительной быстроты падения Царской власти в несостоятельности лиц, стоявших в это время у аппарата власти. (…) И всё же причины быстроты падения Царской власти нужно искать значительно глубже» (1 том, 17-18).

Озвучивается мнение, что если бы в то время Россией управлял Петр I либо Александр III, то события развивались бы иначе и, возможно, не было бы даже революции в 1917 году. Например, экономист М.Хазин в передаче «Познер» выразил сомнение в неизбежности революции. По его словам, если бы царствование Александра III продлилось на 20 лет, то и революции не было бы. К сожалению, В.Познер помешал своему собеседнику обосновать это смелое предположение. Увы, к истории не применимо сослагательное наклонение и экспериментальный метод, невозможно вернуться в прошлое и, изменив существенные условия того времени, понаблюдать за историческим процессом вплоть до настоящего момента. Рассуждения вроде «Если бы не Николай II, то…» следует признать пустопорожними, хотя и интеллектуально занимательными.

Головин, являвшийся современником описываемых событий, отмечает, что стремительность Февраля сочеталась с его предсказуемостью: «Казалось бы, что редко можно встретить в Истории событие, приближение которого предчувствовалось почти всеми. Об этом свидетельствуют многочисленные мемуары. Тревогой перед надвигающейся социальной катастрофой полны беседы министров на их секретных заседаниях еще в 1915 году. Даже из среды дипломатических представителей союзников и из среды самой Царской Семьи раздаются в конце 1916 года голоса, предостерегающие Императора Николая II. И несмотря на это всеобщее ожидание, Царское Правительство оказалось совершенно неподготовленным к подавлению вспыхнувших в Петрограде беспорядков» (1 том, 21).

По мнению Головина, основной причиной падения Царской власти в России была её моральная изоляция: «… сама несостоятельность лиц, которые должны были защищать Царскую власть в марте 1917 года, являлась в значительной мере следствием крайне неудачного подбора Императором Николаем II своих ближайших сотрудников. Этот же подбор, в свою очередь, являлся следствием той моральной изоляции, в которой оказалась к началу 1917 года Царская власть» (1 том, 18).

Историк подчеркивает ужасающий факт – ни одно сословие не встало на защиту Николая II и даже не попыталось сохранить монархию.

«По мере демонстрации полного бессилия в противодействии революции, от Царской власти отрекаются все ее правительственные органы. Вот изложение газетой "Новое Время" торжественного заседания Святейшего Синода, происходившего 17 (4) марта. Нужно помнить при этом, что само "Новое Время" было газетой правого направления и до революции являлось как бы официозным органом высшей бюрократии. На описываемом заседании "первенствующий член Св. Синода, митрополит Владимир выразил от лица всех присутствующих радость освобождению Православной Церкви".

"Чрезвычайно сильное впечатление на присутствующих, - повествует дальше «Новое Время», - произвело то место речи обер-прокурора, когда он предложил вынести из зала заседания Св. Синода Царское кресло, как эмблему цезаро-папизма"» (1 том, 23).

Многим нашим читателям, вероятно, памятен резонанс, вызванный выходом книги историка М.Бабкина «Духовенство Русской Православной Церкви и свержение монархии». Исследование бурно обсуждалось почти 10 лет назад на заседании Санкт-Петербургского патриотического форума. Признаюсь, в то время многие выводы М.Бабкина показались мне излишне категоричными и преувеличенными. Очень не хотелось верить в то, что Церковь поддержала революцию. Митрополит Волоколамский Иларион в своем недавнем интервью признал, что «эту революцию очень многие приветствовали. Думали, что революция поможет покончить с войной, что революция приведет к установлению новых отношений, к установлению сословных различий. Даже в Церкви многие приветствовали февральскую революцию. Никто не представлял, к каким страшным последствиям она может привести».

Историк А.Степанов полагает, что Февраль был поддержан Церковью, потому что воспринимался в церковных кругах как освобождение от синодальной системы. Публицист А.Фурсов указывает на катастрофические моральные последствия предательства Церковью Помазанника Божия.

Вера в Царскую власть была подорвана, считает Головин, даже «среди тех лиц Императорской Фамилии, для которых служение идее Царской власти должно было бы являться своего рода религией» (1 том, 20).

Армия также утратила веру в Царскую власть: «Нарастание этого кризиса началось с особой силой летом 1915 года, когда обнаружилась ужасающая катастрофа в огнестрельном снабжении Русской Армии. Без снарядов, без ружей, отступала, истекая кровью, Русская Армия в глубь страны, оставляя неприятелю сотни тысяч кв. километров своей территории. В толще армии и народных масс поползли и ширились слухи об измене наверху. В культурных же и общественных слоях России росли оппозиционные настроения; вера в способность Царского правительства довести войну до победного конца падает» (1 том, 24).

Нередко приходится слышать, что крестьянство, в отличие от остальных сословий, якобы сохраняло веру в монархию, но не выступило в её защиту только потому, что слишком поздно узнало о Февральской революции. Это предположение совершенно неубедительно. Что мешало крестьянству выступить в защиту монархии, когда оно узнало о революции? «Царское правительство, - пишет Головин, - освященное исторической традицией, было низвергнуто бунтом Петроградского гарнизона, и крестьянину пришлось считаться с уже совершившимся фактом» (1 том, 415-416).

Весьма уничижительно историк описывает поведение правых группировок во время Февральской революции: «Какой степени достигала эта моральная изолированность Императора Николая II от общественных сил страны, лучше всего доказывает поведение во время мартовских событий крайних правых группировок, т. е. тех, на которые опиралась Царская власть в своей борьбе за сохранение.

Исследователь может вооружиться самым сильным микроскопом, и он не найдет следа их. Шумливые в то время, когда управление находилось в руках Царской власти, лидеры и члены этих правых партий как-то сразу куда-то сгинули» (1 том, 26). Правые были деморализованы, отмечает историк, о чем свидетельствует поведение Шульгина, вынудившего Николая II отречься от престола, и поведение Пуришкевича, участвовавшего в убийстве Распутина:

«В.Пуришкевич, впоследствии, на суде большевицкого трибунала, говорил: "Но как я мог покушаться на восстановление монархического строя - который, я глубоко верю, будет восстановлен - если у меня нет даже того лица, которое должно бы, по-моему, быть монархом. Назовите это лицо. Николай II? Больной Царевич Алексей? Женщина, которую я ненавижу больше всех людей в мире? Весь трагизм моего положения, как идеолога-монархиста, в том и состоит, что я не вижу лица, которое поведет Россию к тихой пристани". В этих словах В.Пуришкевича, убившего Распутина в целях освободить из-под его влияния Императора Николая II, заключается вполне искренняя формулировка настроения многих идейных монархистов в первый период революции» (1 том, 119-120).

Поведение правых в ходе Февральской революции досконально исследовал русский историк д.и.н. А.Иванов.

Директор Международного института новейших государств Алексей Мартынов, вместо используемого Головиным понятия «моральная изоляция» Царской власти, говорит о её десакрализации. Этот процесс, по его мнению, начался в 1904 году, с началом Русско-японской войны. Участвовавший в той же дискуссии доктор исторических наук профессор Анатолий Широков согласился с тем, что процесс десакрализации Царской власти имел место, однако, считает ученый, он начался во время Первой мировой войны. Мнение Мартынова кажется мне более убедительным, хотя, конечно, процесс десакрализации монархии в России требует отдельного исследования.

Головин отмечает две основные причины моральной изолированности Царской власти – тяготы Первой мировой войны (в т.ч. утрата веры в победу) и распространение клеветнических слухов в отношении Николая II и его окружения.

«Создается атмосфера столь сильной враждебности, что в кругах, бывших ранее вполне благонамеренными, получают распространение слухи, подрывающие моральный престиж Царской власти. Главным объектом этих слухов является Императрица Александра Феодоровна. Несчастная роль, которую играет при дворе Распутин, объясняется в самом мрачном свете. Широкая молва обвиняет Императрицу в сочувствии врагу-немцу, и в темных народных массах доходят даже до подозрения ее в измене. Эти слухи, в корне подрывающие идею высокого значения Царской власти, питаются не только из кругов революционных партий. (…) В среде же самой Царской Семьи и при участии очень право настроенных депутатов Государственной Думы задумывается и осуществляется убийство Распутина с целью освободить Царя и Царицу от влияния этого грязного старца. Но это убийство приводит к еще большему падению престижа Царя и Царицы» (1 том, 25-26).

Характерно, что Головин, ясно осознававший решительное влияние слухов на падение монархии, сам стал их жертвой. Он даже под сомнение не ставит клевету в отношении Распутина, называя его исключительно «грязным старцем».

«Социологу, пожелавшему понять назревание русской революции, приходится обратить большое внимание на роль, которую сыграли эти слухи. Ложные сами по себе, они тем не менее широко воспринимались, благодаря создавшейся атмосфере всеобщего разочарования и неудовольствия, и вместе с этим способствовали еще большему нарастанию этих настроений, так как в корне подрывали моральный авторитет Царской власти. В результате Государь оказался морально изолированным» (1 том, 25-26).

Падению монархии в России способствовали и СМИ: «Необычайно сильное влияние в этом отношении оказало печатное слово. Роль прессы в области коллективной психологии хотя и общеизвестна, но все же еще недооценена. В особенности сильно было ее влияние в первые месяцы революции на наши малокультурные массы, когда эти массы, с верой неофита, набросились на газеты. (…) Но в одном сходились все газеты и листовки того времени - это в изображении отрекшегося Императора Николая II во всех его деяниях, как врага народа. А это не только окончательно подорвало веру народных масс в Царскую власть, но неминуемо привело и к следующему логическому построению: Царь начал войну; он всё делал вопреки воле и интересов народа; стало быть, война народу не нужна. Вот силлогизм, который лежит в основе всех тогдашних рассуждений солдатской и народной масс» (1 том, 73).

Нельзя не согласиться с тезисом Головина о колоссальном влиянии СМИ и слухов на формирование общественного мнения. Ныне это влияние хорошо изучено. В политической науке появилось самостоятельное направление – руморология – изучающее природу слухов и их воздействие на общественное сознание. Именно поэтому православная общественность, осознавая пагубность слухов и клеветы, выступает против антиисторического, клеветнического фильма «Матильда». Влияние слухов столь велико, что православному сообществу до сих пор не удалось реабилитировать в общественном сознании образ Григория Распутина, о чем говорилось на вечере, посвященном 100-летию со дня убиения старца. На днях была создана Народная Комиссия по общественной реабилитации Григория Ефимовича Распутина-Нового и сбору свидетельств о его благодатной помощи. История с Распутиным показала, что оклеветать исторического деятеля – дело легкое, а впоследствии его реабилитировать – неимоверно сложный и продолжительный труд. «Матильда» может безвозвратно опорочить образ Николая II. Православные этого опасаются. История с «Матильдой» показывает, что, по крайней мере, один урок Февральской революции, а именно осознание пагубного влияния СМИ, слухов и клеветы, многими, в т.ч. некоторыми православными людьми, не усвоен.

К слову сказать, участники очередного заседания Исторического клуба «Парламентской газеты» совершенно верно отмечают, что Царская власть не осознавала влияния пропаганды и политических учений на ход политических процессов, в отличие от большевиков. Недаром Головин считал Ленина «гениальным демагогом», в наше время советского вождя называли бы гениальным популистом и гениальным политтехнологом.

Одним из последствий Февральской революции стало отречение Николая II. Головин рассматривает это событие как неопровержимый факт и, более того, доказывает, что именно отречение превратило беспорядки в революцию: «… Император Николай II отрекается от престола очень быстро, в самом начале событий, превращая своим отречением солдатский бунт Петроградского гарнизона в удавшийся мятеж, т. е. в революцию. Он отрекается, не сделав сколько-нибудь серьезных попыток борьбы против взбунтовавшегося гарнизона столицы» (1 том, 18). Более того, полагает историк, «… акт отречения Императора Николая II мог воспоследовать только после утраты им самим веры в традиционные основные идеи Царской власти» (1 том, 19).

«Войска были ошеломлены, - пишет в другом месте в своих воспоминаниях ген. Деникин, - трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифестов (об отречении)...» (1 том, 37).

Русскому читателю известен отрывок из романа М.Булгакова «Белая гвардия», показывающий отношение белогвардейцев к отречению Николая II:

«- Ему никогда, никогда не простится его отречение на станции Дно. Никогда. Но все равно, мы теперь научены горьким опытом и знаем, что спасти Россию может только монархия. Поэтому, если император мертв, да здравствует император! - Турбин крикнул и поднял стакан.

- Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра-а!! - трижды в грохоте пронеслось по столовой».

Стоит учесть, что действие в романе происходит в конце 1918 года, когда, как отметил Н.Головин, в контрреволюционном движении наблюдалось поправение.

Вот уже не первый год некоторые историки бесплодно пытаются доказать, что никакого отречения вовсе не было, особенно в этом усердствует бывший милиционер П.Мультатули, который придает юридическим формальностям, в обычной ситуации, действительно, важным, гипертрофированное значение. Эти попытки следует признать безрезультатными. На сегодняшний день можно с высокой степенью вероятности утверждать, что совокупность данных, которыми располагает историческая наука, вполне обосновано подтверждает факт отречения Николая II. Товарищ Мультатули не может не понимать, что «революцию не делают в белых перчатках». Революция – всегда попрание законности и нарушение порядка. Нелепо рассчитывать на то, что революционные события будут развиваться в рамках легальности. Закон и революция не совместны.

Примечательно, что все три участника телепрограммы «Точка зрения» согласились с тем, что отречение не только имело место, но и решающим образом повлияло на развитие революционных событий. По их мнению, если бы Николая II сопротивлялся попыткам его свергнуть, если бы он призвал народ встать на защиту монархии, то история пошла бы по иному пути.

Несмотря на ненависть к большевикам, Головин признает, что они неповинны в развязывании Февральской революции, а значит и в падении монархии: «В этом легко убедиться, если посмотреть на роль, которую сыграли в начале революции наши революционные партии, изучая те источники, которые ныне издаются в СССР большевицкими исследователями. Совершенно естественно желание этих писателей преувеличить свои революционные заслуги и тем не менее беспристрастному историку придется прийти к выводу, что роль наших революционных партий в первые дни революции была слабой. Мартовские события застали врасплох наши левые партии, так же как и правые» (1 том, 30).

«Политические лозунги, которые появлялись на плакатах по мере того, как рабочие беспорядки разрастались, представляли собою чисто партийные этикетки, при посредстве которых революционные партии пытались осмыслить и углубить случайно вспыхнувшие беспорядки. Ни в коем случае на эти лозунги нельзя смотреть, как на выражение тех идей, в защиту которых сознательно поднялся рабочий класс. Такое освещение событий стремятся дать все большевицкие исследователи, однако цели, которые они при этом преследуют, имеют очень мало общего с истинной наукой» (1 том, 41).

В целом, по мнению Н.Головина, «мартовские события представляют собою лишь удавшийся солдатский мятеж. Они отнюдь не представляют собой отдельную революцию (называемую по старому стилю "февральской"), а лишь первоначальный этап начавшейся революции. Подавляющая часть народных масс в этом первом этапе не участвует. Быстротечность и размеры победы мятежа объясняются отнюдь не действительной силой самого мятежа, а только чрезвычайною слабостью сопротивления этому мятежу» (1 том, 42). Этот урок должна извлечь прежде всего государственная власть. Поддержка некоторыми представителями правящего режима идеи закона о защите чести и достоинства Президента России вселяет надежду на то, что на этот раз данный урок будет усвоен.

До сих пор бытует довольно распространенный миф, будто бы т.н. «Белое движение» имело монархический характер. Головин настойчиво и чрезвычайно убедительно развеивает это заблуждение: «…Старый Режим был настолько психологически подорван, что зарождение контрреволюционного движения не могло произойти во имя каких-либо реставрационных идей» (1 том, 42).

Вот как историк характеризует выступления на открытии офицерского съезда в Ставке в Могилеве в мае 1917 года: «Речи генералов Алексеева и Деникина являются очень важными документами для историка, желающего увидеть психологические истоки русской контрреволюции. В этих истоках нет даже и тени каких бы то ни было реставрационных вожделений» (1 том, 80).

Говоря о Деникине, Головин пишет, что «даже в будущем виднейшем вожде русской контрреволюции было в начале революции искреннее ее приятие и в некоторых отношениях даже ее идеализация» (1 том, 104).

О Корнилове: «...не подлежит никакому сомнению, что, стремясь к военной диктатуре, генерал Корнилов не задавался никакими реставрационными целями» (1 том, 146).

Головин цитирует слова генерала Каледина о его последней беседе с генералом Корниловым в Москве во время Московского Государственного Совещания: «Корнилов и я сошлись на том, что не может быть и речи о возврате к старому режиму. Речь шла о правоспособном Правительстве, не однобоком, а твердо стоящем на обеих ногах, Правительстве коалиционном из людей, знающих свое дело, государственных. Я безусловно объявляю, что Корнилов, хотя и видел от Царей только хорошее, является сторонником республиканского демократического образа правления. (…) Судя по газетам, министр Авксентьев заявил, что Корнилов стремится к старому режиму, монархическому строю. Это есть ложь» (1 том, 210-211).

Генералы Алексеев, Каледин, Корнилов, Деникин, утверждает Головин, «были типичными русскими либеральными интеллигентами» (1 том, 449).

Именно большевики виновны в том, что т.н. «Белое движение» ошибочно стало отождествляться с реставрацией: «Конечно, применяя по отношению к своим противникам термин "контрреволюционеры", большевики отнюдь не руководствуются какими-либо научными целями. Они просто используют этот термин для того, чтобы внушить не только русскому народу, но и общественному мнению цивилизованного мира, что их противники преследуют "реставрационные" цели. Они пользуются прочно привившимся представлением, что контрреволюция и реставрация – синонимы» (1 том, 339-340).

Поправение контрреволюционного движения стало наблюдаться только после прихода к власти большевиков: «Несправедливые же гонения, которым подверглось офицерство как со стороны солдат, так и со стороны большей части революционной демократии, оттолкнули его от самой революции. Разгон Учредительного Собрания большевиками, при полном молчании народных масс, разрушал веру в возможность осуществления в России демократического строя. В результате в настроениях офицерства произошел перелом: отрицательные стороны старого режима забывались, и свергнутая Царская власть превращалась в символ Великой России» (1 том, 469-470).

Тем не менее, отмечает исследователь, «несмотря на растущие в офицерской среде монархические симпатии, Добровольческую Армию нельзя назвать "Монархической армией". Она резко отличалась от эмигрантской "белой" армии эпохи французской революции. Последняя защищала идею легитимной монархии и взяла для своего флага "белый" цвет- цвет королевского Дома Бурбонов. Не случайностью являлось, что на флаге Добровольческой Армии красовались не "Романовские" цвета (черный, оранжевый, белый), а цвета национальные (белый, синий, красный). Добровольческая Армия была названа "Белой " большевиками; это было сделано с целью ввести в заблуждение общественное мнение, изобразив Добровольческую Армию силой реставрационного порядка» (1 том, 470).

Исключение составляли генералы Келлер и Краснов: «Будучи убежденным сторонником абсолютной монархии, ген. граф Келлер отрицательно относился к политической программе Добровольческой Армии. Его письмо ген. М.В. Алексееву очень ярко выражает те надежды, которые представители крайне правых политических убеждений возлагали на постановку для противобольшевицкого движения монархического лозунга» (2 том, 67-68).

«...П.Н.Краснов, будучи монархистом по убеждениям, смело пошел по тому же пути, по которому пошел его предшественник - А.М.Каледин, республиканец по убеждению. В своей речи на "Круге Спасения Дона" ген. П.Н.Краснов ярко провел идею автономии Донских казаков в составе будущей России» (2 том, 404-405).

Появление монархических настроений в контрреволюционном движении Головин связывает с деятельностью немцев: «Несмотря на неудачу немецких попыток создать особое течение русской контрреволюции, которым они могли бы руководить, это вмешательство имело большое значение. Оно внесло в русские противобольшевицкие армии реставрационные мотивы. (…) И это воздействие германской интервенции на русскую контрреволюцию тем многозначительнее, что до нее реставрационные мотивы в явлениях русской контрреволюции отсутствовали» (2 том, 73).

Монархические чувства также были вызваны мученической кончиной Царской семьи: «В усилении монархических симпатий на Урале и в Сибири большую роль сыграло достойное поведение отрекшегося Императора Николая II и его семьи во время пребывания в Тобольске - после их ссылки. Сибирь же первая, вместе с Уралом, узнала подробности о мученической кончине Царя и его Семьи. Многочисленны были те семьи, в которых с ужасом и слезами внимали рассказу о том, как несчастного мальчика Цесаревича Алексея большевицкие палачи кололи штыками, в то время как державший его на руках отец старался прикрыть его своим телом ... Мученический венец навсегда заменил на челе Императора Николая II упавший с нее Царский Венец ...» (2 том, 325).

По мнению Головина, «происходящее в Сибири "правение" в общественной среде было одним из проявлений контрреволюции, но только той здоровой контрреволюции, которая вовсе не желала вернуть устаревший режим, а стремилась лишь остановить моральное разрушение, чинимое революцией» (2 том, 326).

Колчак, принимая на себя диктаторские полномочия, недвусмысленно выразил свою политическую платформу: «… я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. - И это свое обещание я оправдаю не словами, а делом. Я сам был свидетелем того, как гибельно сказался старый режим на России, не сумев в тяжкие дни испытаний дать ей возможность устоять от разгрома. И, конечно, я не буду стремиться к тому, чтобы снова вернуть эти тяжелые дни прошлого, чтобы реставрировать всё то, что признано самим народом ненужным. С глубокой искренностью скажу вам, господа, что теперь, пережив впечатления тяжкой мировой войны, я твердо укрепился на той мысли, что государства наших дней могут жить и развиваться только на прочном демократическом основании» (2 том, 375).

Как подчеркивает Н.Головин, в «приведенном заявлении адмирала А.В.Колчака (…) формулирована вся политическая программа Верховного Правителя. Увидеть в ней какие-либо стремления к реставрации старого режима никак нельзя. Она проникнута демократическим духом» (2 том, 377).

Телеведущий Виталий Третьяков диагностирует историческую и политическую импотенцию февралистов. Николай Головин выделяет четыре характерные черты контрреволюционеров – безыдейность, раздробленность, беспутность и политическая близорукость. Жестокая, но справедливая оценка!

Неудивительно, что она вызвала переполох в эмигрантском сообществе. Громче других возмущался Деникин, который в ответ на двухтомник Головина написал книгу под говорящим названием «Навет на Белое движение». Святейший Патриарх Кирилл в своей недавней проповеди, говоря о победе большевиков, заявил, что «власть была не в состоянии что-либо исправить и просто рухнула — ее захватили те, кто был лучше организован, кто был более жесток и целеустремлен». Вероятно, большевики были популистами, но у них была цель и идея, без чего невозможно вдохновить народ на борьбу, подвиг, любую совместную деятельность.

Февралисты наивно полагали, что свержение монархии приведет к небольшому дворцовому перевороту. Но просчитались… и жестоко поплатились: «...с падением Царской власти развал России был неминуем. Воссоздание ее на новых началах, то есть при активном сотрудничестве народных масс, было возможно только медленным путем воспитания этих масс. Левая русская интеллигенция всех оттенков не замечала этого исторического значения Российских Царей. Она предполагала, что революция может ограничиться одной только заменой свергнутой Царской власти другой Верховной властью. Она не уясняла себе, что Старая Россия представляла собою арку, замковым камнем которой была Царская власть. С падением последней выпадал замковый камень, и вся арка разваливалась. Для воссоздания Великой России требовалась не смена крыши, а постройка здания заново, начиная с нижних его этажей» (2 том, 309).

Непредубежденный исследователь не может не согласиться с тем, что жесточайшая гражданская война явилась естественным следствием Февральской революции: «...истинной двигающей силой нашей революции в начале ее было стихийное стремление русских народных масс прекратить внешнюю войну. И осуществить это свое стремление они могли лишь путем свержения Царского правительства, а затем устранения от власти и Временного правительства Керенского. Вопрос о немедленном окончании внешней войны возбудил столь напряженные страсти, что разрешение его в ту или другую сторону могло произойти только путем насилия одной из спорящих сторон» (2 том, 405).

Насильственный характер гражданской войны был исторической неизбежностью. Величайшая глупость обвинять в насилии исключительно «красных». Об этом очень убедительно говорится в комментарии историка диакона Владимира Василика, посвященном кровавой вакханалии одного из лидеров т.н. «Белого движения» Колчака. На мой взгляд, трезвая оценка гражданской войне дана в романе М.Шолохова «Тихий Дон» и телевизионном сериале «Страсти по Чапаю». Хотя мое мнение, которым я поделился четыре года назад, нынешние наследники «белых», мягко говоря, не поддержали.

Главный урок Февральской революции, по моему глубокому убеждению, заключается в том, что иногда история жестоко наказывает нас за наши ошибки, просчеты и преступления. Эту мысль лапидарно выразил Святейший Патриарх Кирилл в своем выступлении на V Рождественских Парламентских встречах.

Высказыванием Предстоятеля Русской Церкви хотелось бы закончить мою статью: «Еще в 2014 году Всемирный русский народный собор предложил концепцию примирения истории, призвав наше общество признать, что, какими бы ни были в нашем прошлом трудности или достижения, это нáш опыт, это болезненные уроки или примеры для подражания. Особенно актуален этот разговор в связи со 100-летием крушения Российской империи и известных революционных событий, за которыми последовали жесткие попытки отказаться от национальной духовной традиции.

Думается, что из истории ХХ века мы можем извлечь немало полезных уроков. Будучи свидетелем и даже участником многих общественных дискуссий, хотел бы выразить уверенность в том, что настоящий ученый умеет сохранять беспристрастность по отношению к любому историческому персонажу или периоду, а дилетант будет пытаться подверстать историю под свои представления, под существующие в его голове штампы и стереотипы, даже когда все это прямо противоречит историческим фактам. Цель первого — обогатить своих слушателей и стимулировать диалог, цель второго — добиться признания своей позиции, даже если она защищается по принципу «если факты противоречат теории, тем хуже для фактов». Следствием подобного подхода часто становится разделение людей и противопоставление их друг другу.

Василий Осипович Ключевский как-то отметил, что "история — это надзирательница, которая ничему не учит, но жестоко наказывает за незнание уроков". Продолжая мысль этого выдающегося отечественного историка, хотел бы добавить: невежество в истории делает человека легко манипулируемым, склонным к однобоким оценкам и искажению фактов».

Александр Тимофеев, заместитель главного редактора «Русской народной линии»