Татьяна Валовая: Любая попытка ввести в ЕАЭС единую валюту кончится катастрофой

В настоящее время в мире существует лишь два «продвинутых» интеграционных союза – Европейский и Евразийский. При этом «евразийский проект» обладает рядом специфических преимуществ

Таково мнение министра по основным направлениям интеграции и макроэкономике Евразийской экономической комиссии Татьяны ВАЛОВОЙ, которое она озвучила в ходе лекции «Современное состояние и перспективы евразийской интеграции. Вызовы и угрозы ЕАЭС», организованной Фондом поддержки публичной дипломатии им. А.М. Горчакова. На чем же основано мнение министра? Подробности — в интервью Татьяны Валовой, подготовленном автором сайта российско-казахстанского экспертного клуба (http://iq.expert) Ольгой КАЗАНЦЕВОЙ.

– Татьяна Дмитриевна, становление Евразийского экономического союза проходит в достаточно сложных условиях и с точки зрения экономической конъюнктуры, и с учетом геополитического фона. Существует ли в этой ситуации какой-либо объективный «аршин», которым можно измерить успехи евразийской интеграции?

– Прежде всего – важная ремарка: зачастую оценки деятельности Евразийского союза опираются на динамику показателей 2015-2016 годов, что, на мой взгляд, совершенно неправильно. Да, точкой отсчета функционирования ЕАЭС формально считается 1 января 2015, но ведь мы шли к союзу 25 лет, и все это время интеграция развивалась. Оценивать то, что мы сделали в 2015-2016 годах без понимания предыдущего периода, нельзя.

Я очень хорошо помню 1991 год, распад Советского Союза, хаос и неопределенность во всем. И еще тогда первыми, кто сказал нам о необходимости регионального интеграционного объединения, были европейцы. В тот период я работала в Брюсселе, и была свидетелем того, что представители и Европейской комиссии, и стран-членов ЕС советовали нам вначале просто реформировать Союз, убрав политическую надстройку и оставив единое экономическое пространство.

Но когда СССР сохранить не удалось, они заговорили о неизбежности создания регионального объединения. И мы стали это делать. У нас появилось СНГ, потом – проект углубленной интеграции России, Беларуси, Казахстана, к которому в 1996 году присоединился Кыргызстан. Затем мы заключили договор о Таможенном союзе и едином экономическом пространстве.

В 2000 году создали Евразийское экономическое сообщество, в рамках которого появился отдельный и очень интересный трек единого экономического пространства России, Казахстана, Беларуси и Украины.

И уже на базе этого трека, несмотря на то, что Украина отпала, мы создали в 2010 году полноценный Таможенный союз, в 2012 году – единое экономическо пространство, а потом уже договорились и о создании экономического союза.

Почему мы так долго шли к ЕАЭС? Все просто – на протяжении 20 лет никто не хотел принять грустную для национальных государств, но непреложную истину: любое полноценное региональное интеграционное объединение требует делегирования части национального суверенитета наднациональным органам. Не будет этого – не будет ни таможенного союза, ни тем более единого экономического пространства.

Все девяностые и в начале нулевых годов мы пытались построить таможенный союз, не делегируя никому своих полномочий. И лишь в 2008 году, когда начался глобальный экономический кризис, буквально все страны осознали: нужно строить нормальное интеграционное объединение. И процесс пошел…

Почему я об этом говорю очень подробно? Чтобы было понимание: ЕАЭС появился в 2015 году не на ровном месте. До этого мы много лет думали, экспериментировали, пытались использовать другие модели, но пришли к выводу: они не работают, а работает вот эта модель, которая, по сути, есть европейская модель интеграции, и которую нам нужно развивать под себя.

– Отсыл к европейскому опыту – популярная тема. На взгляд практикующего профессионала, можно ли евразийскую версию назвать усовершенствованной?

– Опыт европейской интеграции у нас перед глазами, мы знаем все его плюсы и минусы. И уже на стадии формирования нашего Таможенного союза этот опыт анализировался с учетом негативных уроков. А уж когда формировался Евразийский экономический союз, мы еще более внимательно его изучали.

В основу ЕАЭС мы заложили несколько важных элементов. Первое – согласились с тем, что необходим наднациональный орган. Сегодня это Евразийская экономическая комиссия, которой страны-участницы делегировали суверенитет в значительной части экономических вопросов – таможенно-тарифного и технического регулирования, торговой политики, и так далее.

Но по некоторым принципиальным вопросам мы отклонились от европейского опыта. Самое главное – это, как раз, принципы делегирования национального суверенитета. Мы долго обсуждали возможности применения европейской модели, основанной на экономическом весе государств.

В Европейском союзе при принятии серьезных решений большие государства имеют больше голосов, чем малые. Соответственно, чтобы малому государству как-то пробить свои интересы, ему нужно вступать в коалицию с другими малыми государствами. Это очень сложная, но непреложная схема: чем больше государство, его население, его ВВП, тем больше у него голосов. Более того, даже в Европейской комиссии до последнего расширения от больших государств было по два комиссара, от малых – по одному.

Мы попытались эту схему наложить на наши реалии, но ничего не получалось. Российская Федерация со своими 80% ВВП и численностью населения, в любом случае, имела возможность принятия единоличных решений. И тогда мы не стали вносить каких-то корректирующих коэффициентов, а просто договорились, и Российская Федерация это поддержала, что в ЕАЭС все государства равны, независимо от масштабов и экономического веса.

В ЕЭК от каждого государства работает одинаковое количество министров, сейчас их в Коллегии 10 человек, а любое решение принимается двумя третями голосов. Условно говоря, любое решение может быть принято без согласия России.

Но при этом есть важный нюанс: наши министры – «наднациональные чиновники», профессионалы, которые представляют ЕАЭС, но не свои государства. Если они занимаются продвижением национальных проектов, выполняя инструкции своих правительств, – это основание для увольнения.

Важно и то, что на уровне вице-премьеров, премьер-министров и президентов все решения принимаются консенсусом по принципу «одна страна – один голос». Это принципиальное отличие от Европейского союза, которое не делает нашу жизнь легче, напротив, часто провоцирует большое количество споров. Но факт остается фактом: пока все не договорились – решение не может быть принято. Да, это сложное, но необходимое и справедливое условие. И, наверное, это та причина, по которой наш союз стал очень быстро расширяться.

Второе наше принципиальное отличие от Европейского союза – мы специально добавили слово «экономический» в название нашего объединения, чтобы ни у кого не было иллюзий, что мы создаем политический союз. Мы договорились о том, что в рамках ЕАЭС не должно быть ничего, не связанного с экономикой. Да, мы ближайшие друг для друга политические, внешнеполитические и оборонные партнеры. Но для обсуждения этих вопросов у нас есть Организация Договора о коллективной безопасности, прекрасная двусторонняя база, есть Союзное государство России и Беларуси, есть СНГ, в конце концов.

В ЕАЭС – только голая экономика. Не должно быть ничего, что связано с политикой и, соответственно, если у наших государств по тому или иному вопросу разные политические позиции, что вполне возможно, это никоим образом не должно сказываться на деятельности Евразийского экономического союза. Это второе очень важное отличие от ЕС, где, как известно, помимо экономического и валютного союза в 90-е годы запустили и политический союз. И, на мой личный взгляд, это как раз одна из причин нынешнего состояния Европейского союза, поскольку, как оказалось, в политической сфере не все готовы строиться под линейку.

Третье важное отличие связано с экономической составляющей. Мне часто задают вопрос: когда будем вводить единую валюту? Отвечаю: у нас таких планов нет. Более того, введение единой валюты в Евразийском союзе – это не утопия, это хуже – антиутопия. Любая такая попытка сейчас кончится катастрофой.

Это не означает отсутствия сотрудничества в валютно-финансовой сфере. Нам надо расширять использование национальных валют, вытеснять из оборота валюты третьих стран, но точно не надо что-то мутить с единой валютой, как это сделали европейцы.

Вторая причина нынешнего состояния Евросоюза – поспешное распространение сферы единой валюты на государства, которые к этому оказались совершенно не готовы.

Во всем остальном ЕАЭС и ЕС достаточно схожи. И, по моему мнению, в настоящее время в мире есть только два продвинутых интеграционных союза – Европейский и Евразийский. По уровню интеграции мы находимся примерно на уровне Европейского союза середины 90-х годов.

На мой взгляд, это самый хороший уровень, когда они уже запустили единый внутренний рынок, но еще не влезли в два опасных и сложных трека, о которых я сказала.

– Насколько реалистична установка об исключительно экономической «специализации» ЕАЭС и исключительно экономической мотивации вступления новых государств в объединение?

– Честно скажу: у нас нет и малейшего намерения создавать политический союз. Чем руководствуются страны, мотивированы ли они политически, присоединяясь к Евразийскому экономическому союзу? Вполне возможно, что они видят в этом среди прочих выгод и ресурс укрепления политических связей с партнерами. Это не исключено. Но не обязательно.

Показателен пример Армении. С этой страной у нас всегда были очень хорошие экономические отношения. Кроме того, Армения – активный участник ОДКБ и одно из немногих государств, которое всегда поддерживало Россию во всех форматах даже по самым спорным политическим вопросам.

Но Армения никогда не участвовала в евразийской интеграции из-за стереотипа отсутствия общей границы. Пока в один прекрасный день мы не сели за стол и не стали обсуждать этот вопрос. И пришли к выводу: поскольку сегодня мы торгуем не сталью и углем, как европейцы в 50-е годы, а Армении интересны более всего цифровая экономика и финансовые услуги, то географическое положение страны особой роли не играет. Это к тому, что у Армении была чисто экономическая целесообразность присоединения к ЕАЭС.

Более того, сейчас многие государства-члены ЕАЭС активно развивают отношения с Европейским союзом. И на этот счет также имеются договоренности: мы все можем заключать продвинутые соглашения с ЕС в политической сфере. И такое соглашение уже заключил Казахстан, заключила, но еще не ратифицировала Армения. То есть политическая компонента к ЕАЭС никакого отношения не имеет, а в экономике мы можем выступать уже только с позиций союза.

И, к слову, в Европейском союзе политическая составляющая появилась случайно. Европа не собиралась создавать политический союз. Экономический и валютный – да, политический – нет.

Повод возник 9 ноября 1989 года, когда рухнула Берлинская стена, и на повестку встал вопрос объединения Германии. Как я уже отмечала, я работала тогда в Брюсселе, в нашем представительстве в ЕС, и в памяти до сих пор живо, в какую панику тогда впали наши европейские коллеги. Великобритания, Франция, да и Италия тоже, боялись объединения и пытались сделать так, чтобы противником этого процесса выступил Советский Союз, очень активно к этому подталкивали. Дескать, поскольку мы участники Европейского сообщества, создаем экономический союз, нам неудобно сказать немецким друзьям, что мы им не доверяем. Вам – удобно.

Советский Союз, как вы знаете, не стал блокировать процесс, напротив, поддержал его. И тогда европейцы решили: ну, раз так, коль возник риск «германизации» Европы, нужно срочно создавать и политический союз, для того, чтобы «европеизировать» Германию. Именно так, и только так, родилась в 90-м году идея политического союза. Не будь этого фактора, убеждена, тема, если и появилась бы, то гораздо позже и, возможно, в других форматах.

Этот опыт мы исследуем. У нас нет таких рисков и таких задач. Абсолютно искренне говорю: мы не хотим ни политического, ни валютного союза. Мы никому не навязываем политики – котлеты отдельно, мухи отдельно! Если бы мы втянулись в политический союз, мы бы ни одного вопроса не решили, работа была бы неэффективной. Мы реально понимаем: любой элемент политизации разрушит процесс.

– Картина складывается достаточно благостная. Вы отметили выше, что в мире сейчас существует лишь два «продвинутых» интеграционных проекта – ЕС и ЕАЭС. А как в этом контексте выглядят другие объединения, более «взрослые» например, НАФТА, АСЕАН? И почему в публичных оценках деятельности ЕАЭС превалируют негативные констатации?

– Вы знаете, в Евразийском экономическом союзе «картина» гораздо лучше, чем о ней можно почитать. Это правда. И мне импонируют критические замечания и со стороны руководителей, и со стороны населения. Нам не нужна благостная картина, критика – стимул к развитию. В основном об успехах говорю потому, что негатив найти легко, а прочитать что-то оптимистичное – сложно.

Интеграция – как девушка-невеста. Когда вы за ней ухаживаете, она кажется вам очень привлекательной и симпатичной, вы от нее очень многого ждете. А когда она становится законной женой, вы требуете от нее выполнения обязанностей, а сами уже поглядываете на сторону. Но интеграция от этого не становится хуже, имейте в виду!

По поводу того, как ЕАЭС выглядит на фоне АСЕАН и НАФТА: нас с ними даже сравнивать нельзя, поверьте! Если вы реально посмотрите на ситуацию, а я это делаю регулярно, то поймете, что АСЕАН и НАФТА даже близко не подошли к той степени интеграции, которую мы имели еще в 2010 году.

АСЕАН – это даже не зона свободной торговли, не говоря уже о таможенном союзе. НАФТА – зона свободной торговли, которая не подошла к таможенному союзу. Это не означает, что у них нет чего-то интересного для нас в опыте. Во многих сферах, не связанных с наднациональностью, есть. Но если говорить об этих проектах с позиций оценок уровня интеграции, мы – гораздо более сплоченная организация.

В прошлом году я встречалась с генеральным секретарем ЮНКТАД (UNCTAD – United Nations Conference on Trade and Development – Конференция ООН по торговле и развитию, прим. «IQ») во время министерской встречи и озвучила свою давнюю идею, которую нам сложно реализовать самим – провести форум региональных экономических организаций с приглашением представителей ЕС, ЕАЭС, НАФТА, АСЕАН, МЕРКОСУР, Африканского союза и других, чтобы мы поговорили о двух вещах.

Первое – нам очень интересно рассказать о собственной повестке и услышать, кто и что делает, чтобы, возможно, использовать этот опыт. Второе – нам очень важно, чтобы наша повестка вписывалась в тренды глобальной экономики. Есть некие правила игры, которые диктует ВТО, ЮНКТАД, и нужно, чтобы региональные повестки, все-таки, не искажали глобальную картину.

Очень рада, что ЮНКТАД поддержала эту идею, такой форум высокого уровня они планируют провести в сентябре.

– В контексте озвученных инициатив по общению «экономическими семьями», в каких формах и насколько активно уже действует ЕАЭС на внешнем контуре, взаимодействуя с третьими странами и иными интеграционными объединениями?

– Это очень важная тема. Изначально, создавая Евразийский экономический союз, мы заявили, что не собираемся изолироваться от внешнего мира. Да, мы его создаем, чтобы прежде всего получить внутренние преимущества – действительно большой и общий рынок, который очень для нас всех важен. При этом, однако, все мы заинтересованы и в том, чтобы выстраивать равноправные торгово-экономические отношения со всем миром, чем в последние годы и занимаемся.

С одной стороны, союз уже расширяется, с момента начала функционирования к нему присоединились Армения и Кыргызстан, хотя мы не ставили задачу форсировать рост рядов. Но если есть интерес, мы его поддерживаем. Буквально на прошлой неделе, как вы знаете, Молдова попросила статус наблюдателя, а президенты на саммите в Бишкеке приветствовали эту инициативу, и сейчас мы разрабатываем положение, которое даст возможность предоставить Молдове такой статус.

Мы плотно работаем с другими странами СНГ, поскольку у нас с ними действует режим свободной торговли. Следующий круг – возможность заключать соглашения о зонах свободной торговли.

Первое такое соглашение мы заключили с Вьетнамом. Сейчас ведем переговоры с Сингапуром, Ираном, Сербией, обсуждаем возможность начала переговоров с Индией и Египтом. У нас около сорока заявок на такие переговоры, но поскольку вести их одновременно мы, естественно, не можем, параллельно прорабатываются иные формы взаимодействия. Одна из них – заключение соглашений непреференциального характера.

Актуальный пример, который сейчас на повестке – Китай. Идут переговоры о торгово-экономическом соглашении с КНР, которое не будет носить преференциального характера, оно не будет «свободноторговым», но будет охватывать такие серьезные вещи, как тарифные барьеры, техническое регулирование, инвестиции.

Поскольку интерес к союзу огромный, и нельзя отталкивать государства, которые хотят с нами взаимодействовать, в практике родилась еще одна очень интересная форма – меморандумы о сотрудничестве, которые от лица ЕЭК мы заключаем с правительствами третьих государств. География их широка: Чили, Перу, Монголия, Камбоджа, Таиланд, Бангладеш, Иордания. Количество таких меморандумов стремительно растет.

Помимо этого мы, конечно, взаимодействуем практически со всеми экономическими организациями в системе ООН, активно работаем с региональными интеграционными объединениями.

К слову, выстраивая систему меморандумов, мы пришли к простой очень мысли, касающейся глобализации. Очевидно, что глобализация существует на микроуровне, на уровне компаний и хозяйствующих субъектов. Однако на уровне управления мировой экономикой у нас никогда не было и быть не может некоего «глобального правительства».

Но если рынок глобальный, то и управлять им нужно глобально? Значит должны быть какие-то глобальные правила игры? После кризиса 2008 года попытки выработать такие правила имели место на уровне тогда еще «восьмерки» и «двадцатки», на уровне ВТО и МВФ, но не очень хорошо это получалось: глобальные форматы – не слишком обязательны, а принятие решений в них – сложный и долгий процесс. Это показывает опыт переговоров по всем раундам ВТО, например, или по реформе Международного валютного фонда. Тенденция, которую мы в последнее время наблюдаем, говорит о том, что, скорее всего, мир будет разделяться на крупные региональные структуры, которые будут выстраивать сетевые отношения между собой. И системы партнерств между крупными экономическими игроками, наверное, и есть путь к подлинной глобализации.

В этом плане для ЕАЭС очень интересно выстраивать отношения с партнерами в Азии и в Тихоокеанском регионе, а также подумать о некоем евразийском континентальном партнерстве.

Однако нам интересно выстроить партнерство и с европейскими странами. Мы надеемся, что преодолеем нынешний сложный политический период и к такому партнерству все-таки придем. При этом наши европейские коллеги, невзирая на нынешние сложности, будут выстраивать трансатлантическое партнерство, что неизбежно. А США не ограничатся трансатлантическим проектом и, рано или поздно, вернутся к чему-то на Тихом океане.

То есть мир «замкнется» сетью партнерств, и если каждый из нас будет находиться в отношениях не с одним партнером, а с несколькими, договариваться с ними о техническом регулировании, о фитосанитарных стандартах и о других моментах, то эти договоренности в итоге будут достаточно схожими. И вот тогда мир станет реально глобальным.

Поэтому все, что мы сейчас делаем в ЕАЭС, – это не только про нашу внутреннюю экономику, хотя, прежде всего мы создавали структуру, чтобы обеспечить стабильность своего экономического развития, создать дополнительные драйверы экономического роста. Но это также для того, чтобы мы могли вписаться в глобальную картину будущего мира как самостоятельные и ответственные игроки. Чтобы нас не растаскивали по квартирам, где мы будем малыми экономиками без права голоса.

Скорее всего, мир движется именно к этому — созданию партнерских сетей не только на региональной, но и на континентальной основе. Однако, чтобы выработать новые правила игры для управления новым глобальным рынком, всем государствам необходимо будет прийти к пониманию того, что они все равны, а мир многополярен и ни одна страна не имеет права учить остальных, как им жить. У Евросоюза это явно не получилось. Справится ли с такой задачей ЕАЭС, покажет время.