БУДНИ ГВАРДЕЙЦЕВ ЧЕРНОБЫЛЯ

О чём рассказали специалисты радиационной безопасности, принимавшие участие в ликвидации последствий аварии? 

О чернобыльской аварии сказано и написано очень много: успокоительного в 80-е, разоблачительного и пессимистичного в 90-е. В этом информационном потоке сложно разобраться: где правда, где преувеличение, а где преуменьшение масштабов трагедии. Правдиво о том времени могут рассказать, на мой взгляд, лишь участники ликвидации последствий аварии. О событиях тридцатипятилетней давности вспоминают побывавшие в Чернобыле сотрудники отделения радиационной безопасности РФЯЦ-ВНИИЭФ (г. Саров, бывший Арзамас-16): В. Н. Баранов, Г. И. Филимонов, М. Н. Кузнецов и А. В. Дудин.

ЧЕРНОБЫЛЬ ДОБРАЛСЯ ДО АРЗАМАСА-16

Для жителей закрытого города Арзамас-16 (сейчас – Саров, находится на юге Нижегородской области) «Чернобыль» начался в начале мая, когда в Городе был зафиксирован небольшой, но все же заметный подъем уровня радиации. Сразу после этого на всех КПП Города был организован круглосуточный радиационный контроль. Проверялись самолеты, поезда, машины, обследовали людей, прибывавших в Город. Особое внимание уделялось горожанам, возвращавшимся с южных направлений.

Как раз в то время в Киеве состоялся футбольный матч. Играли «Спартак» и киевское «Динамо». По путевкам на игру были направлены комсомольцы. Вернулись они очень «грязными».

Людей раздевали и отмывали. Одна из женщин не смогла полностью отмыть волосы и ей пришлось подстричься. Одежду, снятую с тех, кто прошел контроль, стирали в специальной прачечной, при радиохимическом отделе (РХО), там, где стирают спецодежду сотрудников института. «Грязные» машины дозиметристы отмывали сами. Примерно в то же время из Киева прибыла партия промышленных светильников. Лампы оказались не чище комсомольцев, вернувшихся с футбола.

В те майские дни вся страна смотрела центральное телевидение в надежде узнать поподробнее о происходящем на станции. Смотрели телевизор и люди, занимающиеся радиационным контролем за тысячу километров от Чернобыля. Смотрели, удивляясь той невероятно спокойной информации, которую давали в новостях.

В первые дни всерьез опасность не воспринималась, и из Чернобыля жителей эвакуировали поздно. Станция горела открытым огнем несколько дней, и все это время детишки и молодые мамочки с колясками приходили посмотреть на неё, и никто их не остановил. Только директор Чернобыльской АЭС Брюханов с самого начала требовал всеобщей незамедлительной эвакуации, но его не услышали. Тогда он эвакуировал свою семью.

Многих возмущало происходившее в те дни на станции и вокруг неё. Особенно негодовал Лев Федорович Беловодский, бывший в то время начальником отдела радиационной безопасности ВНИИЭФ. Профессионалы отлично понимали всю тяжесть создавшегося положения, и знали, что могут помочь. У ВНИИЭФовских специалистов был опыт и организации радиационного контроля, и полигонных работ. К тому же была своя аппаратура.

Л.Ф.Беловодский неоднократно ходил к руководству Института, ездил в Москву и доказывал, что в Чернобыль пора послать профессионалов. И он своего добился.

В ДОРОГУ СО СВОИМ ДОМИКОМ

1 июня на Чернобыльскую АЭС отправилась первая группа ВНИИЭФовских дозиметристов. Целая колонна машин с людьми и аппаратурой, в сопровождении ГАИ. С собой везли даже строительный домик, снося мосты в тех местах, где он не проходил. В результате в Чернобыль приехали самыми экипированными.

Нормально работать в Чернобыле первые месяц-два было просто невозможно. И не только из-за большого уровня радиации, но и из-за полнейшей неразберихи в руководстве: незадолго до аварии чернобыльская станция была передана из Минсредмаша в Минэнерго. У энергетиков были свои строители, свое руководство и своя радиационная служба. Свое руководство имели и строители Минсредмаша.

В ликвидации последствий аварии принимали участие не только специалисты-ядерщики, но и военные: срочники и призванные из запаса (их называли «партизанами»). А это еще один комплект руководства.

Основной задачей представителей отдела радиационной безопасности ВНИИЭФ была организация работы дозиметрической службы УС-605 (Управления строительства, которое вело работы). Задачей строителей в эти дни была «пионерская стенка». Ею пытались отгородить разрушенный четвертый блок от сохранившегося третьего, который впоследствии собирались запустить. По данным радиационной разведки уровень излучения оказался таким высоким, что кирпичи носили по одному: приносили, складывали и убегали.

Сначала ВНИИЭФовские дозиметристы контролировали только строителей УС-605, проводили для них дозиметрическую разведку мест работы и устанавливали время работы: в этом месте можно работать десять минут, здесь - двадцать, тут можно задержаться на полчаса. У средмашевских строителей радиационный контроль был организован качественно, никто из строителей не переоблучился.

Хуже всего дела обстояли у военных. Какой-нибудь лейтенант посылал солдат в зараженный район, а сам уходил. Солдаты работают, кладут стенки, а фон высокий. Пытались объяснять ему: «Нельзя там столько времени работать! Зачем же ты людей губишь?» - А он свое: «Я тут командую!». Много было генеральской дури. Один из моих рассказчиков лично наблюдал, как три генерала минут тридцать распекали одного солдата.

Работа солдат на станции организована была очень плохо. Не хватало автобусов, чтобы привозить и отвозить их. В результате молодые ребята спали вповалку в коридоре прямо на АЭС. Даже за 150 километров от места аварии, где жили дозиметристы, уровень радиации был высок. А насколько высокие дозы получили люди, жившие на разрушенной станции сутками, до сих пор так никто и не знает. Именно подневольные срочники и «партизаны» несли самую большую радиационную нагрузку в Чернобыле. И они больше всех страдали и в плане жилья, и в плане кормежки, в плане отношения к людям. Они выполняли самую грязную, неквалифицированную работу, а спали прямо в поле, в солдатских палатках на 100 мест. Позже для них стали делать щитовые дома. Для военных наши дозиметристы старались сделать все, что было в их силах.

Рассказывает Михаил Николаевич Кузнецов:

«Простой случай: сидим в столовой, обедаем, а приборы у нас всегда включенные. Вдруг на приборе резко повышаются показания. Не поворачивая головы, можем точно сказать - пришел «партизан». Одежду «партизанам» меняли хорошо если раз в неделю. Так они и ходили «грязными». В зараженной одежде работали, спали и ели. Но мы, если таких встречали, сразу же бросали еду, брали его - и к начальству, чтоб отправляли из Чернобыля, меняли. Приходим, а там сидит такой: «Не положено!». Но мы все-таки пользовались уважением, и нам было кому пожаловаться. Если прикрикнем, нас слушались, у нас и полковники бегали. Мы старались быть уважаемыми людьми, марку держали. Нас называли «арзамасской мафией». Говорили: «Арзамасская мафия все захватила». Так что сильно шкалящих датчики менять удавалось. Но сменили мы одного, другого, а остальные-то там оставались».

Впрочем, начальственная неразбериха сохранялась только первые два месяца. Когда руководство попало в одни руки, появился порядок и наладилась, наконец, нормальная работа службы радиационной безопасности.

НА ВОЙНЕ

Как говорят прошедшие Чернобыль, они в полной мере ощутили, что такое война. Происходившее на станции так и называли «война». Пустые, заброшенные деревни в округе. Люди в серых телогрейках, сапогах и казенных шапках. В заброшенном конструкторском бюро стоят кульманы, на столах раскрытые коробки конфет и недопитый чай. В одной из комнат дома культуры на столе початая бутылка водки, рядом наполненные стаканы и огурцы. В столовой пионерского лагеря недопитый компот, недоеденная каша. Похоже на огромный «Летучий Голландец». Кажется, что люди вышли только что и вот-вот вернутся. Позже из ликвидаторов создали бригаду, члены которой ходили в противогазах по домам и очищали холодильники от разложившейся еды. Платили им за эту работу тройные оклады.

Первый день работы всегда особенный. Михаилу Николаевичу Кузнецову он запомнился особенно:

«Только пришел первый раз на станцию, поехал в разведку. Ехали на «оцинкованном» БТРе. Вернее, он был освинцованный, но мы его звали оцинкованным, по аналогии с гробом. Старшим у нас был начальник один из Москвы, «дедушка», как мы его звали. Ехали долго по каким-то ухабам. Куда едем, нам не видно. Приехали. «Дедушка» люк открывает, высовывает руку с прибором. Смотрит на него и дает мне команду: «Вылезаешь, пробегаешь вперед на 50 метров. Промеряешь поднятой рукой на уровне груди, на уровне пола. Только бегом. Там большие уровни». Я выбегаю и меряю. Гонял он меня так минут десять. Когда я вернулся к месту ночевки, полтора-два рентгена с собой привез. А потом оказалось, что вся эта моя беготня вовсе и не нужна была. Наш начальник потом долго этого «дедушку» ругал».

Плохие специалисты в Чернобыле надолго не задерживались, как на фронте. Они вычислялись моментально и отправлялись домой, а на смену им приходили другие. На строительство саркофага страна направила лучшие силы. Это был счастливый период: работали без бумажек, без бюрократии. Строителям говорили, что нужно сделать, и они делали. Со всей России прибыли лучшие строители. Да и большинство начальников были заслуживающими уважения людьми, которые не прятались за чужие спины. Руководители сами ездили на станцию, в день привозили по два-три рентгена, так как понимали, что, прежде чем руководить, необходимо самим побывать на стройке. Запомнился моим рассказчикам начальник строительства из Обнинска Юрий Алексеевич Ус, в Чернобыле он был главным инженером. Очень хороший мужик, душевный, с ним было легко. Два раза повторять ему никогда не приходилось: он говорил и его указания сразу исполнялись.

«ДЕМАГИ», «КАМАЦУ» И «БИОРОБОТЫ»

Дозиметристы приезжали на вахту вместе, а виделись друг с другом за время работы раза два или три. Станция огромная, целый город, и если заблудиться, то можно и вовсе не выйти. Место работы разбито на участки. У каждого дозиметриста - свой. Длина одного только машинного зала составляла 800 метров. А если учесть, что он был разрушен и пробираться приходилось по развалинам огромного строения, картина складывается и вовсе фантастическая, как будто списанная с фильмов-катастроф.

В одиночку по разрушенной станции не ходили, а только вдвоем и очень осторожно. Кругом развалины, искорёженные бетонные плиты, арматура, трубы и темнота. Ходили почти на ощупь, с картой, фонарем и магнитофоном. Записывать показания приборов вручную было некогда, да и нечем. С собой обязательно брали мел и уголек. На тёмной стене делали пометку мелом, на светлой - угольком. По этим пометкам и выходили со станции, как из лабиринта.

Пугала дозиметристов, отправляющихся в разведку, вовсе не радиация, а пустота и тишина. Развалины, ни одного человека и движущиеся как будто сами по себе краны. Огромные немецкие «Демаги» на гусеничном ходу волокли за собой тележку с противовесом и управлялись двумя крановщиками в освинцованных кабинах. Один из них управлял движением крана, второй - стрелой. Еще трое корректировали работу по рации. Стрела у такого «Демага» 150 метров, грузоподъемность тонн под двести. Когда на тебя движется такой «самостоятельный» монстр, с гусеницами больше БТРа, нервы сдадут поневоле.

Весьма капризным оказался еще один вид техники, используемый при ликвидации последствий аварии - японские радиоуправляемые роботы «Камацу». На роботах стояли пороговые датчики. При превышении заданного порога роботы автоматически поворачивали назад, не выполнив своей задачи. В тех местах, где японская техника пасовала, за дело брались «камацу» отечественные - солдаты срочной службы. Дозиметристы называли их «биороботами». Эти «биороботы» бегали по крыше и счищали «грязь», они же открывали японским «Камацу» двери.

Мало кто из строителей точно знал, как правильно себя вести, немногие точно выполняли инструкции по технике безопасности. Например, делали в респираторах дырки, вставляли сигареты и курили. Пользы от дырявого респиратора никакой. Приходилось объяснять, доказывать, что это опасно.

Была и другая крайность - радиофобия. Привезли как-то в радиационную службу молодого парня, лет 20-ти, бульдозериста, со всеми признаками лучевой болезни, вплоть до изменений в крови. Дозиметристам дали задание выяснить весь его маршрут за день и составить карту его перемещения, чтобы точно определить полученную дозу облучения.

Выяснилось, что парень работал далеко от станции, но в Чернобыле. Неподалеку от места его работы стояли японские роботы, «камацу». Один из них был огорожен веревкой с красными лоскутами. Поработал парень и решил отдохнуть. Смотрит - стоит робот. Он интересный, похож на луноход. Бульдозерист походил вокруг, посмотрел. А неподалеку стояли рабочие из Москвы и курили. Они-то ему и сказали: «Мужик, ты что там ходишь? Этот трактор был там, на крыше. Все, ты заразился, хана тебе, мужик». Вот тут-то у него и начались симптомы лучевой болезни.

МЫ ВСЕГДА ЗНАЛИ, ГДЕ ЗАПАСНОЙ ВЫХОД

И к чужой, и к своей безопасности дозиметристы относились очень серьезно. Участки станции обследовали не только с точки зрения радиационной безопасности, но и искали дополнительные выходы из помещений и развалов для непредвиденных случаев. Один из таких случаев произошел с Василием Николаевичем Барановым:

«Случилось это пятого или шестого ноября. Ночные смены тогда уже отменили. А приборы у нас стояли в пультовой. Была осень, холодно, и в пультовой решили соорудить что-то вроде батарей. Приспособили трубы, пустили горячую воду. Кроме нашей аппаратуры там стоял прибор из Курчатовского института, который каждые пять минут выдавал показания: температуру, уровень радиации. Каждые два часа приезжали курчатовские специалисты и снимали показания. Приборы у нас были ценные, нужно было их охранять, вот мы и установили дежурство.

Сижу я ночью, дежурю. И вдруг шум. Где-то сверху труба лопнула. Я попытался подобраться к телефону, не смог - кипяток вокруг. Ладно, думаю, москвичи приедут за показаниями, помогут. Сидел там, как в парилке. Два часа прошло, три, не едут москвичи. Я, правда, не переживал сильно, знал, что у меня есть запасной выход - из пультовой наружу вела шахта. Москвичи о ней не знали, а мы знали. Мы все время искали запасной выход. Когда мы эту шахту нашли, замотали вход в неё проволокой в палец толщиной. Инстинкт самосохранения у меня сработал, готовя отход, я эту проволоку разогнул голыми руками. К счастью, воспользоваться запасным выходом так и не пришлось - часа через четыре вода литься перестала».

Кстати, пить чернобыльскую воду было невозможно, а привезенная с собой в бочках скоро закончилась. Чем ликвидаторов аварии снабжали отлично, так это «Боржоми». Минеральную воду пили, умывались ею, заливали в радиаторы автомобилей. Ящиками завозили в Чернобыль и «Пепси» - очень редкий по тем временам напиток. Кормили ликвидаторов так же превосходно. Красная и черная икра, арбузы стояли прямо на столах. Любой мог всё это есть в неограниченном количестве. Позже продукты стали зажимать, кормили хуже, а потом и вовсе перешли на талоны.

С алкоголем дело обстояло иначе. Какие бы слухи о ежедневных ста чернобыльских граммах ни расползались по стране, на станции был «сухой закон». Впрочем, многие сомневались в практической пользе этого шага.

«Еще перед поездкой в Чернобыль кандидат медицинских наук Татьяна Викторовна Стяжкина советовала нам: перед работой выпивайте 50 грамм водки, но не больше 70-ти. И ни в коем случае не пейте чернобыльское молоко». Возможно, никто из нас не переоблучился именно потому, что воспользовались её советом», - говорит один из моих собеседников.

Несмотря на употребление спирта, никто из дозиметристов в пьяном виде замечен не был. За состоянием своих работников Л.Ф.Беловодский следил лично. Провинившимся грозило неминуемое увольнение. Не дремал и политотдел.

Впрочем, политотдел занимался не только контролем трезвости. В его обязанности входила и организация культурной программы. В Чернобыль с концертами приезжали Лев Лещенко, Роза Рымбаева. Самым первым приехал Иосиф Кобзон, он родом из-под Чернобыля. Кобзон давал концерт в гарнизонном доме офицеров. Маленький зал смог вместить только руководителей, но для остальных на улицу были вынесены динамики. Пробиться в сам клуб было довольно сложно - певца надежно защищали милицейские кордоны.

Милиции в Чернобыле было много. Её задачей была охрана брошенных квартир от мародеров. Основными мародерами официально считались «партизаны». Шуму вокруг этих «мародеров» было много, хотя брали они обычно что-нибудь по мелочам. «Нас тоже можно назвать мародерами, - рассказывает один из моих собеседников. - Мы спилили в деревне антенну и поставили у себя в домике. А еще в квартире директора Госбанка, куда нас переселили, когда наступили холода, мы взяли по хрустальному бокалу и одну зажигалку». Настоящих же, «цивилизованных» мародеров так никто и не засек. Они набивали вещами из брошенных домов большие фургоны, выписывали пропуска и вывозили собранное на продажу. В 1987 году были попытки отмыть наименее загрязненные машины и выпустить из зоны. Не исключено, что часть этих машин так же ушла с мародерами.

ЧЕРНОБЫЛЬСКИЕ БАЙКИ

Рассказывает Григорий Иванович Филимонов:

«Когда я приехал на станцию впервые, на меня надели свинцовый костюм, химзащиту. Жарища, дышать нечем. А с вертолета налили жидкости, которая не позволяет радиоактивной пыли подниматься снова в воздух. И вот бегу я в этом скафандре с датчиком, за мной кабель тащится. Поскользнулся - и как свалюсь прямо в эту жидкость. Перед глазами прибор показывает 200 рентген. Что делать? Куда бежать? Я прикрутил датчик - и обратно. Страшно было».

Рассказывает Василий Николаевич Баранов:

«Работал я как-то в первую смену. Отработал, собрался отдохнуть, а тут ребята приехали из Томска, Зеленограда и Верх-Нейвинска. Ребята в автобус садятся, им дают дозиметристов, а они отказываются. Давайте, говорят, дозиметристов из Арзамаса-16. Так и пришлось ехать с ними. Уставшие, невыспавшиеся, а ехали. Никому не отказывали. Знали нас там и уважали».

Иногда специалистам радиационной службы приходилось иметь дело не только с высокими уровнями радиации, но и с высокими строениями. И второе оказывалось не менее сложным.

«Один раз нас с напарником заставили лезть на стенку, на которой должны были работать сварщики. Полезли. Лестница из скоб, залезать на неё тяжело. Залез я невысоко, а ветер уже крепчает. Лезу, лезу, уже Припять видно, а я еще и до середины не долез. Так и не полезли мы. На том месте, где мы остановились, было 40 рентген, на карту поставили 90. Если мы и писали не то, что было на самом деле, то с завышением, чтобы люди, работая в этом месте, не переоблучались».

«Еще случай был. В машинном зале нужно было померить уровень радиации под крышей. Одного дозиметриста посадили на кран и повернули стрелу к месту замера. Тут напряжение упало и кран остановился. В том месте, где дозиметрист был, прибор показал 80 рентген. Кран, конечно, запустили, но представляете, что чувствует человек в такой ситуации?»

Двухголовые поросята и свиньи в то время еще не появились, но первое влияние Чернобыля уже было заметно:

«Стоит коза, совершенно голая, без шерсти, каждый подойдет и покормит её хлебушком. На яблонях листьев уже нет, осень, а яблоки висят красные, крупные, и никто их не ест. Одни куры на ветках сидят, тоже лысые, общипанные. Мы сразу и не поняли, что это за птицы, а это куры, оказывается. Белые куры и красные яблоки».

ЖИЗНЬ, ТЫ ПОМНИШЬ?..

К празднику 7 ноября СМИ дружно отчитались: «Саркофаг построен, путь радиации пресечен!». На станцию прилетела высокая комиссия принимать объект. Специально к её прилету кто-то из руководителей распорядился покрасить крышу саркофага. На крышу выскакивал человек с ведром краски, поливал крышу и убегал обратно. После такой пробежки его сразу отправляли домой - он свою долю облучения получил, обеспечив красивый вид с вертолета. Профессионалы называли это «сжечь человека».

В праздничный день на станции состоялся митинг. В течение 30 минут митингующие получали приличные дозы облучения.

«Я съездил на БТРе на разведку. Подъехал к этому митингу, высунул руку с прибором, посмотрел на них и уехал. В газете «Правда» была фотография: вот, мол, саркофаг закрыт, люди вышли на митинг. А работы там было еще непочатый край», - рассказывает Михаил Николаевич.

Тогда же, 7 ноября, произошло ЧП - зацепившись лопастями за стрелу «Демага», возле стенки реактора рухнул вертолет. С трибуны, где проходил праздничный митинг, казалось, что вертолет рухнул прямо в реактор. Испугались все сильно. Погибли тогда пять человек, находившиеся в вертолете.

В декабре поступил приказ: всем работникам Минсредмаша быстро свернуться, рассчитаться, все сдать и уехать из зоны.

Из Чернобыля дозиметристы вернулись совершено другие: взведенные, правильные, патриотичные. Люди, которые прошли это испытание, с уверенностью могли сказать, что было в их жизни что-то такое, что отличает их от всех остальных. И их патриотичное настроение было очень заразительным. Например, брат Михаила Николаевича, военный, отец двоих детей, после рассказов о Чернобыле написал руководству заявление: «Хочу в Афганистан». Правда, нашелся в штабе умный человек и не пустил его. Двое детей все-таки.

После работы в Чернобыле многие из ВНИИЭФовских дозиметристов еще не один год ездили по Белоруссии, проводили радиационное обследование разных районов республики. Могилев, Гомель, Брест, деревни с незапомнившимися названиями. Где-то оказывалось чище, где-то грязнее. Населению загрязненных районов давались рекомендации: заменить грунт, что-то сжечь. Но благие намерения остались намерениями... Иссяк патриотизм, исчезли желающие жертвовать добровольно жизнью ради правого дела.

Страна развалилась и забыла своих героев, вспоминая о них, как это водится, только в дни круглых дат. До сих пор сложно предположить, как «аукнется» Чернобыль в последующих поколениях. Остается только надеяться, что совершенные ошибки больше не повторятся.

Старая Ежиха

Фото отсюда: fotostrana.ru