Выжить и победить

Самый дорогой мой материал о одном из самых дорогих для меня людей, который во многом стал мне вместо отца. Пишу сюда, понимая, что причитает мало кто, просто дабы потом не искать долго.

Восемнадцать лет назад, первого июня 1999 года не стало моего дедушки - Григория Сабинина. Самого обычного человека своей эпохи, простыми крестьянскими словами и примером в жизни объяснявшего мне, что такое долг, Родина, добро и зло. Одного из миллионов, прошедших через горнило минувшей войны.

Мальчик Гриша появился в семье Сабининых ещё во времена Российской империи, в 1913 году, в детстве хватанул лиха гражданской войны, вспоминал, как бегали ребятнёй Махно смотреть. С горечью рассказывал о расстрелянном в 1927 году отце, которого обидно называли «подкулачником», о том, как дед прятал его в бахче, когда мать и сестру сослали в Казахстан.

В его судьбе отразился весь ХХ век — время великих свершений и трагедий, но самыми яркими и страшными событиями запомнилась Великая Отечественная война. Они настолько сильно вписались в его память, что дед мог забывать вчерашнее, но о церквушке в Берлине, где встретил Победу, рассказывал в подробностях.

На фронт рядовой Григорий Сабинин был призван Ровеньским РВК 10 августа 1941 года, и уже к концу августа попал в состав 182 стрелкового полка 61 стрелковой дивизии, которая впоследствии была расформирована как погибшая в боях под Харьковом.

- Из окружения нас выходило пять человек. - вспоминал те дни дедушка. - Карты нет, где свои, непонятно, боеприпасов - кот наплакал. Шли по солнцу на восток два дня, пока нас в лесопосадке немцы не окружили. Так я попал в плен первый раз, правда, всего на один день. Нас закрыли в каком-то сарае. Во время боя немцы, оказавшись в замешательстве, не придали значения охране пленных, и мы, воспользовавшись этим, ушли через окно.

Добрались к своим - прорывающемуся из окружения танковому соединению, где нас сразу отправили в штаб. Здесь пришлось выдержать ещё одно испытание - энкавэдэшник заподозрил в прибежавших из плена солдат немецких диверсантов и предложил расстрелять от греха подальше, дабы не допустить диверсий - и без того положение тяжёлое. На счастье дедушки и остальных, за них вступился капитан танкистов, который наорал на «особиста», сказав, что у него личного состава осталось треть и каждый штык на счету. Поговорив, они сошлись на «соломоновом решении» - дедушке дали винтовку без патронов и отправили в ближайший хутор «добывать языка». Добудет - будет воевать дальше, нет - лучше пусть и не возвращается.

Хутор несколько раз переходил из рук в руки, и буквально утром его остатки заняли немцы. Григорий кустами и по-пластунски добрался до колхозной скирды, дабы дождаться ночи и попытать счастья. У самой скирды он увидел шевеление, подобравшись поближе, наставил винтовку и ткнул не сильно штыком, а оттуда вдруг: «Nicht schießen». Оказалось, что там после прошлого боя спрятался немецкий унтер-офицер. Когда наши выбили в очередной раз немцев, этот арийский герой решил переждать бойню в соломе. Да так перепугался, что не вылез даже после того, как немцы вернули позиции.

«Язык» убедил энкавэдэшника в правдивости слов моего деда, и рядовому «торжественно» вручили 12 патронов и отправили к танкистам в караульные. Через три дня снова завязались бои, снова завертелась неразбериха, вперемежку с бомбёжками. Часть бойцов оставили прикрывать прорыв. Среди них оказался и Григорий. По его словам, сопротивлялись они менее суток, после чего оставшуюся кучку раненных и контуженных живых немцы пленили и сильно били.

Так началась самая жуткая часть рассказов моего деда.

Шёл октябрь сорок первого, тех, кто смог подняться после избиения, погнали на запад. Гнали без остановок, в этот раз бежать было практически нереально, да и шёл он как в тумане - давала о себе знать контузия. Просто шёл, иногда подбирая брошенные сердобольными людьми овощи или хлеб. Затем были пересылки из одного лагеря в другой, и уже по холодам он оказался в «Шталаге 2Б», который располагался недалеко от деревни Хаммерштайн, что в Восточной Пруссии. Ныне — это Зарне Жлуковски, город на северо-западе Польши.

1Самой страшной для него стала первая зима в концлагере. Среди военнопленных свирепствовал тиф. Спали в неотапливаемых бараках, без пола и окон, вповалку. Утром немцы баграми убирали замёрзшие трупы. Кормили баландой из ботвы от сахарной свёклы и маленьким куском хлеба с опилками, который делили ниткой между собой, чтобы не потерять ни крошки. Особенно тяжело было курящим, сигарет давали мало, и курящие часто выменивали их на свою и без того мизерную долю хлеба. Из них зиму пережил мало кто, а дед до конца жизни больше не притронется к табаку, он вживую видел, как убивает никотин. В день умирало по две сотни русских пленных. Слова дедушки впоследствии подтвердил исторический портал «След войны»: с ноября 1941 года до марта 1942 года там умерло от 40 до 50 тысяч советских военнопленных. Все они были погребены в братских могилах.

Люди не выдерживали, пробовали бежать, но всегда неудачно. Среди местного населения немало было фашистских прислужников, которые с удовольствием, и за награду помогали ловить беглецов, с радостью участвуя в «торжественных» их повешениях.

Отношение к русским как к скоту формировалось во многом усердиями коменданта лагеря, ярого нациста. Помимо голода и холода, он заботился и о «культурной программе», организовав тотализатор: брали овчарку, морили её голодом дня три-четыре, затем бросали в клетку с русским, делая ставки, - кто кого. В одном из таких боёв пришлось участвовать и дедушке. Он выиграл, но до последнего дня кричал по ночам - всегда снился один и тот же сон: клетка и голодная овчарка, почуявшая кровь…

Помимо залёгших в памяти немецких ужасах с собаками, от той зимы и весны у дедушки Гриши до конца жизни останется привычка держать сухарик в кармане. Помню, за это его постоянно ругала бабушка, когда вытряхивала крошки перед стиркой. Он объяснял, что этот сухарик не для того, чтобы его есть, а просто, когда он опускал руку в карман и чувствовал хлеб, то ему было спокойней.

А рядом были совсем другие пленные. Лагерь разделён на две части. В западной, в относительно человеческих условиях, в отдельных домиках с отоплением и нормальным питанием жили французы, бельгийцы, американцы. В восточной - были русские. Дедушка вспоминал, что американцы жалели русских и по весне закапывали под разделяющей секторы сеткой хлеб и консервы. Если их ловили, то били, русских - вешали, но всё равно находились те, кто рисковал и закапывал.2

Но пришло время и этого коменданта заменили на списанного с фронта «героя войны» -раненого под Москвой офицера. Отношение к русским заметно изменилось, новый начальник лагеря откровенно презирал европейцев, называя солдатами только русских. «Тотализатор» был отменён, несколько смягчилось отношение к пленным, за работу их стали относительно нормально кормить. Соответственно в лагере сократилась смертность.

Из других рассказов дедушки особенно мне запомнилась история с власовцами. В конце 42-го в лагерь прибыл лейтенант «Русской освободительной армии» перешедшего на сторону Гитлера генерала Власова. Выступая перед военнопленными, он говорил много, долго и красиво про «освобождение России от большевистской заразы», о том, что чем «прозябать в плену, лучше с оружием строить новую «Великую Россию», а когда обратился к пленным - есть ли истинные «патриоты Родины»?, ряды молчали, не вышел никто. После этого комендант приказал пороть кнутами, пока не появится хотя бы один «доброволец». Пороли сильно, так, что кожа слезала, но не вышел никто. Комендант, которому явно нужна была «галочка» в графе «вступили в РОА», взбесился и приказал расстреливать каждого десятого, пока не выйдет «доброволец» или не умрут все. Дед прикинул — он был вторым на очереди. Первого схватили и повели к стене. И здесь вышел «доброволец». Им оказался Саша, 17-летний паренёк, который приписал себе год, чтобы попасть на войну и пробывший в лагере менее трёх месяцев. Сашу увели, а остальным приказали разойтись.

Для дедушки Саша навсегда останется самой неоднозначной фигурой. Да, он спас людей от массового расстрела, но ушёл к предателям. Когда я его спросил, пересекись они в 45-ом, стрелял бы тот советский солдат Григорий во власовца Сашу? Дедушка долго молчал, а потом сказал: «Да, потому что война. Он нас спас, но ушёл к тем, кто нас убивал».

Время шло, и вот наступил март 1945 года. Фашисты бесконечно рассказывали о том, что их всех немедленно расстреляет НКВД как предателей, и вот наконец-то пришли свои. Пленных построили на территории лагеря в последний раз, теперь уже освободители. Выступил политрук.

- Ждёте расстрела? Его не будет. Вы выдержали свой бой и заслужили называться настоящими солдатами Советской Армии и настоящими героями, - сто раз рассказывал эту историю дед, - теперь пора бы и должок Гитлеру отдать, так что у нас впереди Берлин. А если кто-то назовёт вас предателями, то плюньте ему в лицо и скажите, что это лично от товарища Жукова.

Каждый раз, при повторении слов политрука, у дедушки наворачивалась слеза. А тогда плакали почти все: три года лагеря, три года мучений лишили их веры в освобождение, да и немецкая пропаганда всё-таки делала своё дело. Они готовились честно умереть, от немцев или пусть даже и от своих, но оставшись людьми. Русскими людьми. Но Родина их не предала.

После освобождения рядовой Сабинин сел «верхом» на танк и воевал в составе 19-й механизированной Слонимско-Померанской Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова бригаде 1-й гвардейской танковой армии 1-го Белорусского фронта. Григорий участвовал в Восточно-Померанской операции и освобождении Гдыни, громил 10-й корпус СС, дрался за Зееловские высоты и наконец-то дошёл до Берлина.

Лежал «на пузе» рядом с рейхстагом, выбивая немцев из церкви у Бранденбургских ворот. А в это время объявляли - Германия капитулировала! По его словам, он сразу и не понял, что случилось - немец поливал из пулемёта, не до этого было. Только, когда фашиста «заткнули», узнали долгожданную новость. Солдаты радовались, приняли по сто граммов «боевых» и пошли дальше церквушку отвоёвывать. Не кончилась война для него и после освобождения Берлина, ещё три месяца он участвовал в ликвидации банд СС в окрестных лесах.

Демобилизовался 20 октября 1945 года.

Вернулся в родной колхоз, где и проработал до пенсии, сначала конюхом, а затем плотником.

Я же помню всегда невозмутимого дедушку, который никогда не кричал, очень редко отвечал на бесконечное ворчание бабушки, которая со времен войны, когда была бригадиром, сохранила руководящие манеры. А ещё во многом он стал мне за отца. Рядовой Григорий Сабинин никогда не считал себя героем. Он не защищал Москву и Сталинград, он не жёг танки на Дуге и не форсировал Днепр. Он просто остался верен Родине там, где было проще умереть, чем сохранить эту верность. Лёжа больным и голодным, в холодном бараке, он не променял её на тёплый дом и жирный кусок в услужении «новым хозяевам». Он просто выжил, выдержал и победил. И для меня этот подвиг стоит многих.

Дедушки не стало в возрасте 86 лет. Он лишь на месяц пережил бабушку, после её смерти замкнулся и сильно затосковал, а затем тихо ушёл, унося с собой частицу памяти о временах героев, которые выстрадали свою Победу.

Р. ЛЯПИН.

http://rov-niva.ru/?module=art...

(В материале использованы фото, собранные российским порталом «След войны» и французским интернет-сообществом потомков узников Шталага http://stalag2b.free.fr ).