ПРОЩАЙ, ЕВРОПА

Это огромная беда.

Это цивилизационная катастрофа.

Символическая смерть страшней реальной. На наших глазах сгорел не собор Нотр-Дам — сгорела европейская цивилизация.

Шпиль, протыкающий небо, рухнул вместе с невоплощённой мечтой фаустовского духа.

Созерцательные предсказания Шпенглера оказались страшной правдой. «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

Европа гибнет не в первый раз. Пугающая схожесть гибели Древнего Рима и современной цивилизации разгоняет туман будущего, и мы прозреваем наш ужасный конец. Мы на самом краю могилы, в которую опустит нас исторический рок.

Когда император Каракалла даровал римское гражданство всем жителям империи, это было не начало конца, а свидетельство о смерти. Римский этнос умер. Его оболочку, Римскую империю, некому было больше держать на плечах. Она была затоплена варварами, это был нарумяненный труп, приготовленный к сожжению.

Нотр-Дам — это символ не Франции, а всей Европы, всей европейской цивилизации. Когда собор возводился восемь веков тому назад, государства только рождались. Нотр-Дам стал одним из первых (вслед за базиликой аббатства Сен-Дени) готических соборов, моделью для других, с него началась современная Европа. Нотр-Дам — это колыбель современной европейской цивилизации.

И вот эта колыбель, стоявшая неприкосновенно восемь веков как напоминание о нашем истоке и гарантия нашего будущего, сгорела.

Совершенно неважно, произошло ли это по случайности или кто-то из любимых леваками мигрантов, ненавидящих христиан и европейскую цивилизацию, совершил поджог. Для символического действия это не имеет никакого значения. Бог может использовать для его совершения любые руки, которые сочтёт подходящими.

Пожарные воевали с огнём. Остальные только стояли и пели.

Когда Бог совершает своё действие, можно только молиться.

Русский Телеграм сразу высветил, кто европеец, а кто только притворяется. Европейцы приняли трагедию как свою, как если бы сгорел московский Кремль или собор Василия Блаженного. Притворявшиеся поражаются: как можно сочувствовать чуждым нам французам, когда у нас в России каждый день что-нибудь горит, обрушивается, ломается, падает?

Ещё более замечательно, что притворяющимися оказались некоторые из тех, кто громче других провозглашал себя европейцами…

«И во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою».

Это апокалипсис. Последний пожар всей нашей цивилизации. Никакой другой цивилизации, кроме европейской, на нашей маленькой планете сейчас нет. Культуры — разные, цивилизация — одна. Можно не носить европейский костюм, а облачаться в кимоно или набедренную повязку, — но паровые машины, электрогенераторы, айфоны, автомобили, городские дома, водопроводы-канализации на всей Земле одинаковы.

Другая цивилизация — это когда мы смотрим на полигональную кладку или на трилитоны в Баальбеке и даже не можем предположить, какими энергиями и какой техникой это было сделано.

И не надо надеяться на китайцев, японцев, африканцев или инопланетян. Цивилизацию может поддерживать и развивать только тот, кто её создал. Рим был уничтожен родственными римлянам северными европейцами, но продолжить римскую цивилизацию они не захотели, да и не смогли бы, даже если бы такое желание было. Они разрушили римскую и создали свою.

Но прежде чем забрезжил свет новой цивилизации, миновали сотни лет безвременья, десятки поколений прожили свою жизнь в цивилизационной тьме.

Африканцы, пришедшие в Йоханнесбург после исхода белых, превратили современные многоэтажные дома в ужас, который невозможно описать словами.

Они не пожелали и не смогли пользоваться водопроводом, канализацией, электричеством. Они разжигают в комнатах костры, а лифтовые шахты превратили в выгребные ямы, которые никогда не выгребаются. Когда шахты заполняются — они переходят в следующий дом. Когда дома кончатся, они построят рядом свои хижины и будут жить среди развалин.

И не обольщайтесь, что русский «глубинный народ» лучше африканцев. Он точно такой же, потому что сурковский «глубинный народ» — это не европейцы. Это дикари, во многих отношениях худшие, чем африканцы, потому что хитрее и злее.

Лесков рассказал нам о помещике Всеволожском, который среди других обычных развлечений («гостей этого рода часто нарочно спаивали, связывали, раздевали, живых в гробы укладывали и нагих баб над ними стоять ставили, а потом кидали им что-нибудь в награду и изгоняли. Это делали все или почти все, и Всеволожский грешен такими забавами, может быть, даже меньше, чем другие») решил устроить своим крестьянам нормальную жизнь и выстроил для них целую каменную деревню: «О таких чистых и удобных помещениях и помышлять не могли орловские крестьяне, всегда живущие в беструбных избах. Все дома, приготовленные для крестьян в новой деревне, были одинаковой величины и сложены из хорошего прожженного кирпича, с печами, трубами и полами, под высокими черепичными крышами. Выведен был этот «порядок» в линию на горном берегу быстрого ручья, за которым шел дремучий бор с заповедными и «клейменными» в петровское время «мачтовыми» деревьями изумительной чистоты, прямизны и роста. В этом бору было такое множество дичи и зверья и такое изобилие всякой ягоды и белых грибов, что казалось, будто всего этого век есть и не переесть».

Последствия были такими:

«Но орловские крестьяне, пришедшие в это раздолье из своей тесноты, где «курицу и тае выпустить некуда», как увидали «каменную деревню», так и уперлись, чтобы не жить в ней.

— Это, мол, что за выдумка! И деды наши не жили в камени, и мы не станем.

Забраковали новые дома и тотчас же придумали, как им устроиться в своем вкусе.

Благодаря чрезвычайной дешевизне строевого леса здесь платили тогда за избяной сруб от пяти до десяти рублей. «Переведенцы» сейчас же «из последних сил» купили себе самые дешевенькие срубцы, приткнули их где попало, «на задах», за каменными жильями, и стали в них жить без труб, в тесноте и копоти, а свои просторные каменные дома определили «ходить до ветру», что и исполняли.

Не прошло одного месяца, как все домики прекрасной постройки были загажены, и новая деревня воняла так, что по ней нельзя было проехать без крайнего отвращения. Во всех окнах стекла были повыбиты, и оттуда валил смрад.

По учреждении такого порядка на всех подторжьях и ярмарках люди сообщали друг другу с радостью, что «райские мужики своему барину каменную деревню всю запакостили».

Все отвечали:

— Так ему и надо!

— Шут этакой: что выдумал!

— Вали, вали ему на голову; вали!

За что они на него злобствовали, — этого, я думаю, они и сами себе объяснить не могли; но только они как ощетинились, так и не приняли себе ни одного его благодеяния. Он, например, построил им в селе общую баню, в которую всем можно было ходить мыться, и завел школу, в которой хотел обучать грамоте мальчиков и девочек; но крестьяне в баню не стали ходить, находя, что в ней будто «ноги стынут», а о школе шумели: зачем нашим детям умнее отцов быть?

— Мы ли-де своим детям не родители: наши ли сыновья не пьяницы!»

Спасти Европу некому. ЕВРОПЕЙЦЫ КОНЧИЛИСЬ.

Нотр-Дам, может быть, восстановят, но европейцев не восстановить.

Это конец. Ангел вострубил, Агнец снял четвёртую печать, и всадник на белом коне уже виднеется на горизонте, и ад следует за ним.

Спасенья нет. Круг времён снова замыкается, чтобы обновить Землю, ставшую слишком маленькой, слишком тесной и слишком истощённой. Европейцы кончились, как когда-то кончились римляне, как кончились строители египетских пирамид, Баальбека и Ольянтайтамбо, а до них, может быть, ещё какие-то, неизвестные нам строители цивилизаций.

Прощай, Европа.

Прощайте, мы.