Зачем Александр Радищев обманывал читателей

Те, кто как я учился в советской школе, в 60-70е, помнят "Путешествие.." Радищева, которым нас травили на уроках литературы. Редкостно дерьмовая книга, по лживости "обличительности" переплюнули её лишь "Господа Головлёвы" Салтыкова-Щедрина (ещё одна мерзость свинтившая мозг либералам Российским. И полностью пригодившаяся коммунистам для пропаганды лживого облика прошлого). И вот интересная статья И.Караулова -на тему.

Российская власть когда-то умела пользоваться литературными приемами. Смертный приговор Александру Радищеву, произнесенный судом 6 августа 1790 года, был похож на прием, называемый гиперболой, или преувеличением. Все-таки люди тогда понимали, что смерть за книжку – это перебор.

И в самом деле, не прошло и месяца, как императрица Екатерина Великая, сама не чуждая литературных занятий, заменила казнь ссылкой в Сибирь. Позже, в середине следующего века, тот же прием был повторен с другим писателем – Федором Достоевским.

В случае Радищева ирония здесь в том, что власть ответила гиперболой на гиперболу. В «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищев чересчур уж сгустил краски, пытаясь как можно хлеще обличить «режим», на что последовала остроумная реакция: вот что ты получил бы от нас, господин обличитель, если бы мы были такими плохими, какими ты нас изобразил.

Значение Радищева как литератора двойственно. С одной стороны, у нас в России он положил начало жанру травелога, путевых заметок. После трагического скандала вокруг радищевской книжки русские писатели неоднократно соотносили свои поездки из пункта А в пункт Б с «Путешествием из Петербурга в Москву».

С другой же стороны, выдавая свое сочинение за травелог, Радищев обманывает читателя. Конечно, первой задачей его был обман цензора, который сослепу принял крамольное произведение за невинный путеводитель. Но ведь была введена в заблуждение и вся читательская масса.

Дело в том, что никакого путешествия на самом деле не было. Это фикция, способ организации текста, а сами истории, излагаемые в книге, были местами знакомы автору понаслышке, а местами и вовсе вычитаны у французских писателей и адаптированы к российским реалиям.

Порочным оказался сам метод Радищева, который шел не от реальности к идее, а от идеи к реальности. Он был увлечен своей целью, которая представлялась ему благородной: показать ужасы крепостничества и страдания народа. И эта цель, по мнению автора, оправдывала любые средства.

Недаром Екатерина исчеркала страницы «Путешествия» ехидными комментариями, ведь она-то была настоящей путешественницей, вдоль и поперек изъездившей свою империю.

В самом деле, помимо Радищева, умозрительно сконструировавшего свой маршрут, множество людей колесили между столицами в реальной жизни. И эти люди видели русскую жизнь иначе.

Например, Александр Пушкин в известных стихах из письма Соболевскому обращает внимание на пожарские котлеты в Торжке и советует отведать макароны с пармезаном в гостинице Гальяни в Твери.

Именно Пушкин в своем полемическом «Путешествии из Москвы в Петербург» стал наиболее вдумчивым критиком Радищева. Нет, он не отрицает недостатков существующего порядка. Но он видит главное – красоту земли и человека. Возражая Радищеву, он пишет: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны».

Пушкин назвал Радищева «нововводителем в душе». В более поздние времена это умонастроение было названо «бредом реформаторства». Будучи, согласно Бердяеву, отцом русской интеллигенции, он наградил свое дитя и этим психическим диагнозом, и неснимаемыми черными очками, с помощью которых интеллигент смотрит на свою страну.

Прошло семь десятилетий, и крепостное право, в котором Радищев видел корень зла, было отменено. Но интеллигенции этого было мало. И вот уже Николай Некрасов восклицает: «Народ освобожден, но счастлив ли народ?»

Счастье, видимо, было в том, чтобы разрушить все до основания. И интеллигенты продолжили чернить свое государство уже в новых условиях, обличая «свинцовые мерзости русской жизни». И да, в конце концов доломали «проклятый режим».

Новая власть, однако, к литературным приемам склонности не имела, поэтому, скажем, смертный приговор Николаю Гумилеву не был гиперболой – и Сибирью заменен тоже не был. А уже в следующем десятилетии казнь за книжку, стихотворение или просто неосторожное слово стала обычным делом. Таков был отдаленный результат борьбы Александра Радищева за свободу и счастье народа.

Однако и сегодня находятся люди с радищевским дефектом оптики, которым абстрактное свободолюбие застилает глаза, не позволяя увидеть настоящую Россию, ощутить то счастье, которое охватывает нормального русского человека в дороге, посреди родной страны, которая, кстати, становится все удобнее для путешественника.

Некоторых духовных потомков Радищева угораздило даже уехать в Израиль, чтобы не жить в «стране, которая воюет с соседями». Но в наше гуманное время им не грозит ни казнь, ни ссылка. Самое большее, чем они могут быть наказаны, – это статус иноагента и презрение сограждан.