Что такое историческое сознание?

Найдено в залежах рефератов по истории, выполненных заочниками, на кафедре гуманитарных дисциплин одного очень провинциального вуза.

___________________________________

История в самой своей сути есть попытка рационального объяснения событий прошлого. Без аппеляции к сверхъестественным силам или роковой случайности. История всегда ищет закономерность, которую можно логическим образом сформулировать и сделать оружием в предсказании будущего.

Историческое сознание с особым трепетом относится к истине: события нельзя перевирать, их можно только по-своему интерпретировать. Конечно для разных интерпретаторов одни и те же события имеют разную ценность в ткани интерпретации, но явная ложь или прямой подлог в сообществе историков являются основанием для дисквалификации.

Спрос на историческое сознание возникает только в тех обществах, которые не могут выжить без обращения достаточно широких масс к принципам рационального мышления, которое способно к саморефлексии, к самокритике, которое обладает способностью абстрагироваться от собственных эмоциональных и материальных детерминант. Рационально мыслящий человек способен мыслить о процессе собственного мышления. Мифологически мыслящий человек на это неспособен, а потому не может быть собеседником историка, а только лишь слушателем сказителя или глашатая. Мифологическое мышление принципиально алогично и некритично [1] .

В истории человечества одним из первых обществ, предъявившим массовый спрос на рациональное мышление, была Древняя Греция. В силу множества социально-экономических и политических причин жизнь простого грека оказалась полна самых драматических неожиданностей (войны, государственные перевороты, вынужденные переселения, опасности изгнания, риски оказаться в рабстве, необходимость вести сложные торговые операции не для наживы, а ради элементарного выживания в условиях скудости ресурсов и т.д.), что заставляло широкие слои древнегреческого населения, как говорится, «жить своим умом», не полагаясь на авторитеты.

Бесконечно меняющаяся повседневная реальность Древней Греции ярко контрастировала с устоявшимся ритмом жизни восточных земледельческих деспотий, прежде всего Египта, где социальная мобильность была весьма ограниченной, а социально-политическая система «образцово тоталитарной». И до сего дня после десятилетий исследований египтологи не обнаружили «египетского Геродота» только потому, что для его возникновения в Древнем Египте не было глубинных предпосылок.

Такие предпосылки, казалось бы, налицо в Древней Месопотамии, социально-экономическая ситуация которой весьма сходна с той, в которой оказались эллины: та же нехватка множества ресурсов, которые необходимо обменивать на излишки продовольствия, та же всеобщая зависимость от товарно-денежных отношений и кредита. Однако ни в Шумере, ни в Аккаде, ни в Вавилонии, ни в Ассирии при всём богатстве обнаруженных богатств клинописи «своих геродотов» также не обнаружено.

Дело в том, что географическая специфика Месопотамии условием выживания миллионов людей настоятельно требовала создания и поддержания деспотического тоталитарного государства, зорко бдящего за надлежащим состоянием ирригационных систем, а потому очевидная и широко распространённая рациональность жителей Двуречья не могла быть применена к истории. Вольнодумцы в таких государствах долго не жили.

Только при наличии необходимой степени политических свобод гражданин обладает правом и привилегией вопрошать об истинном ходе, причинах и последствиях событий, которые его касаются. Вначале – на низовом уровне – на судебных процессах, где ставки высоки, где от победы в диспуте зависят сохранность имущества и самой жизни. А затем – и на уровне политической дискуссии, когда диспут перед народным собранием может закончиться казнью или, в лучшем случае, изгнанием.

Буквальный перевод названия сочинения афинского купца Геродота «История» звучит как «расследование» [2]. В своей книге Геродот «расследовал» причины, ход и текущие и будущие последствия важнейшего для греков события – не столь давних ещё войн с могущественной Персидской державой, коя на тот момент была ещё весьма и весьма опасна [3]. И только много веков спустя напряжение первоначального эллинского смысла («расследование») сменилось на вполне академично-нейтральное «исследование». В древнеримской историографии (историография в современном значении - отрасль исторической науки, изучающая её историю) это слово стало обозначать не способ узнавания, а повествование о событиях прошлого. Вскоре «историей» стали называть вообще всякий рассказ о каком-либо случае, событии, происшествии, действительном или вымышленном.

Не является противоречием и тот факт, что и в Древнем Египте, и в Древней Месопотамии обнаружено множество письменных свидетельств вполне рационального мышления власть имущих: отчёты, доносы, разведывательные сводки, бюджеты. Даже вопросники для экзаменов будущих чиновников вполне рациональны и требуют недюжинных умственных навыков («Составь смету снабжения войска для похода в Нубию»), но вся эта рациональность была исключительно для внутреннего пользования и за пределы правящего слоя не выходила. История в древневосточных деспотиях если и существовала, то только в строго засекреченном, можно сказать, эзотерическом виде, в форме политических завещаний и тщательно охраняемых «скелетов в шкафу» правящих династий. Что-то отдалённо похожее на исторические эссе в виде разведывательных сводок обнаружено недавно в архивах хеттских царей, но в любом случае здесь нет важнейшего свойства исторического сознания – широкой публичности.

В средние века трепетное отношение к Истине было подкреплено авторитетом всевидящего, вечного и всемогущего Бога, «знающего, сколько у каждого волосков на голове», и который следование Истине провозглашает как акт служения себе, следование вопреки всему, даже перед угрозой смерти.

В этой связи известный пассаж советского историка академика Б.А. Рыбакова о том, что-де летописцы часто выгораживали в летописях «своих» князей и очерняли «чужих», нуждается в существенном уточнении. Летописи (за редчайшим исключением) не предназначались для чтения кем бы то ни было. Они изначально составлялись, как отчёт перед Господом во исполнение завета блюсти Истину, как письменная форма исповеди, а потому намеренно лгать самому Всевышнему монах-летописец не мог даже в помыслах. Летописец, сам, как правило, плоть от плоти того или иного княжеского рода, мог сам искренне заблуждаться и в чём-то разделять устремления и страсти «своих» князей. Но важно помнить, что ни в одной древнерусской летописи невозможно отыскать полностью апологетической характеристики ни одного князя или его деяний.

Марк Блок, великий французский историк, совершенно справедливо отметил, что христианство – это «религия историков» [4]. Весь церковный календарь есть не что иное как «припоминание» событий земной жизни Иисуса Христа. Как бы ни мифологизировала церковь фигуру Христа, тщательно затушёвывая в нём всё человеческое, и выпячивая всё божественное в его природе, полностью устранить тягу христиан к «божественной истине» она не смогла. Великий мистик XIX века Сёрен Кьеркегор сказал: «Истина божественна лишь потому, что она есть истина». Иначе говоря, небожественных истин не бывает. Но истина вовсе не обязана быть приятной. Истинное положение дел, «Правда» в русской традиции, может быть и шокирующей, и отвратительной, но долг христианина принять её для исправления греха. «Лучше горькая правда, чем сладкая ложь», гласит русская пословица. Сами слова «правда» и «справедливость» в русском языке – одного корня, и в этом состоит большая мудрость русской цивилизации: на лжи справедливости не построить.

На Руси отношение к Истине было столь трепетным, что вплоть до XVIII века древнерусская литература вообще не знала феномена литературного вымысла (!). Всякое повествовательное произведение обязано было подделываться под хронику! Разумеется, книжники были прекрасно осведомлены, где описание реальных, а где описание вымышленных событий, но полуграмотному простонародью такие нюансы были как правило недоступны, что не раз приводило к недоразумениям. Например, «Повесть об Евпатии Коловрате» многими российскими и советскими историками принималась за изложение реальных событий, и вымышленная безвестным сочинителем героическая и трагическая фигура боярина Евпатия Коловрата вошла в советский школьный учебник истории как фигура вполне реального человека [5]. Отношение к исторической достоверности на Руси характеризуется хотя бы тем, что однозначно фольклорный жанр о подвигах русских витязей обозначен говорящим термином «былины». Вымысел излагаемых в них событий при этом сочетается с тем фактом, что прототипами персонажей, как правило, являются вполне достоверно исторические личности, существовавшие реально.

Принципиальное отсутствие в древнерусской литературной форме литературного вымысла в ещё большей степени характерно для жанра житий святых: все описываемые там чудеса предлагается считать реально имевшими место быть, и лишь церковные чины точно знали, что в этих житиях «ложь во спасение души», а что реальные события. Эта особенность – общая для всей христианской культуры. Когда Жанна д’Арк страстно заявила о своих видениях святой Екатерины, святые отцы забеспокоились: они-то знали, что в реальности никакой святой Екатерины не существовало, но Церкви пришлось «задним числом» канонизировать этот литературный вымысел в жанре жития, т.к. бороться с его популярностью среди широких народных масс оказалось совершенно невозможно. Но тогда вставал вопрос – «А кто мог приходить в видениях к Жанне под видом святой Екатерины? Вероятно сам Сатана».

При всех перипетиях отношения к истине христианского духовенства, сам этот феномен – Истина – в европейской культуре два с половиной тысячелетия оставался незыблемым, и так было до тех пор, пока сохранялась в толще европейских наций христианская вера, и сохранялся дух гражданственности, требующий в свою очередь Духа Высокого Рационализма.

Именно на этих китах и держится историческое сознание. Как только в обществе происходит эрозия гражданственности, как только падает спрос на рациональное мышление, начинают господствовать стадные инстинкты, торжествует неоязычество, то исчезает и спрос на Истину. Зато растёт спрос на Миф.

Миф – есть ложь, дарующая смысл существования в мире тоталитарного абсурда. Ложь, в которую верят самозабвенно до самоубийственности.

Великий французский философ Мишель Фуко в эпоху эрозии западного христианства, в эпоху становления оруэлловского общества «Большого брата» написал пророческую книгу «Воля к Истине» [6], где повторил христианскую максиму о том, что истина требует «мужества познания». Истина может оказаться крайне несимпатичной, и только мужественный, добавим, социально зрелый, «взрослый» человек способен принять её. Эти же характеристики можно полностью транслировать и на общество: только здоровое, «взрослое», самодостаточное общество способно принять и понять реальность во всём её неудобстве ради своевременного ответа на вызов времени.

Современная западная массовая культура со всей очевидностью показывает, что историческое сознание Запада находится в стадии деградации, варваризации. Истина больше не волнует западного обывателя, ибо нарушает его гедонистический покой. Историческая истина требует от воспринимающего чёткой моральной оценки. Можно сказать, что историческое исследование само по себе есть моральный акт, своего рода проповедь. Подлецы должны быть названы подлецами, предатели – предателями, герои – героями: не взирая ни на какие былые заслуги. Оступившийся герой должен быть обозначен как оступившийся герой, и никак иначе. Кроме того, историческое исследование неизбежно подразумевает наличие «коллективной памяти» и «коллективной вины». Общность исторической судьбы подразумевает общность и ответственности, от которой незрелому, эгоистичному индивидууму хотелось бы уклониться.

Падение интереса к историческим исследованиям в обществе означает кризис самого общества, его полураспад. Если человек уже фактически не идентифицирует себя как «русский», «американец», то ему и не интересна уже чужая история. «Гражданину мира», «безродному космополиту» важна не моральная оценка прошлого, а прежде всего всё, что представляет опасность для его сытого существования.

В последние годы на Западе появилось чрезвычайно много фильмов, в которых нарочито проводится идея альтернативного взгляда на историю, эдакая «историческая фантастика», где историческая истина самым явным и нарочито скандальным образом приносится в жертву сомнительному художественному замыслу.

Так, в фильме «Аноним» Шекспир показан как подставное лицо, полуграмотный актёр-выпивоха, прикрывающий «истинного» автора бессмертных пьес – графа Кембриджского, незаконнорожденного сына Елизаветы I Тюдор.

В фильме «Бесславные ублюдки» великолепный Брэд Питт возглавляет еврейский отряд подпольщиков-антифашистов, заманивший в конце войны в хитроумную ловушку всю верхушку нацисткой Германии, включая самого Гитлера, и уничтожившего руководство Рейха также, как зондер-команды СС уничтожали еврейское население оккупированных стран - сожгли в запертом кинотеатре на просмотре пропагандистского фильма о немецком герое-снайпере.

В фильме «Последний легион» заявляется, что прототипом знаменитого короля Артура был ни кто иной, как… последний император Западной Римской империи малолетний Ромул Августул, который с верной охраной бежал из захваченного остготами Рима в Британию под защиту осевших на землю солдат-ветеранов, где и стал во главе нового молодого королевства.

Эти и многие другие фильмы - новое явление в современном западном историческом, а вернее, вне-историческом сознании. Новое в них то, что сама историческая истина утрачивает статус безусловной ценности, за которую необходимо бороться и которую необходимо защищать. Авторы этих фильмов в нарочитой фантасмагоричности своих «исторических» версий как бы говорят, что и не настаивают на достоверности, и, вообще, исторический фон для них не более, чем комиксоподобная раскраска визуального ряда.

Для понимания функций исторического сознания нужно строго различать историческое от псевдоисторического, научное – от псевдонаучного. В период между двумя мировыми войнами историческая наука оказалась в глубоком кризисе из-за теоретической незрелости. Долгое время считалось, что история не может иметь собственной теории познания, что она обязана пользоваться теми теориями, которые ей предоставляет философия, религия или политическая идеология. Историческую истину с самого зарождения исторической науки в угоду всевозможным мировоззренческим течениям подвергали изощрённой фальсификации, пренебрегая знаменитым пушкинским «Добру и злу внимая равнодушно». Можно сказать, что вся история истории как науки и состоит в борьбе против этих заинтересованных интерпретаторов, в последовательном сужении поля для их спекуляций.

В этой борьбе учёные историки защищали Истину, сколь бы неудобной для многих она бы не была. Совершенствуя методики анализа источников, внешней и внутренней их критики, датировки, авторизации, текстологического анализа, налаживая сложное взаимодействие с другими науками – экономикой, статистикой, демографией, языкознанием, археологией, психологией – возможностей для безнаказанного жонглирования событиями, навязывания им чуждого смысла, становилось объективно всё меньше и меньше.

Эта борьба не была лёгкой. Многое в её исходе зависело от общей образованности общества и общего запроса общества на Истину и способности её принять. Одним из показательных примеров этой борьбы истории и лже-истории может служить история «норманнской проблемы» в России. Антинорманисты, яростно отрицавшие скандинавское происхождение первых русских князей и вообще активное участие скандинавов в строительстве многонационального Древнерусского государства, разгромно проигрывали в честных академических диспутах, обнаруживая порой дремучее невежество, но пользовались успехом в среде патриотической, но полуграмотной разночинной молодёжи, воспринимавшей события тысячелетней давности как оскорбление современной России. Никакие рациональные доводы на эту страстную публику не действовали: антинорманистские опусы в XIX веке издавались в лавинообразных количествах [7]. В истории противостояния норманизма и антинорманизма в России периоды относительного успокоения и просветления в умах были весьма недолгими. Лишь вмешательство властей прекращало вакханалию писательства и издательства псевдонаучного антинорманистского бреда сочинителей, искавших прародину Рюрика от Финляндии до Киргизии. С распадом СССР и самоустранения государства от патронажа исторической науки антинорманисткое помешательство вновь возродилось, используя ныне уже все достижения средств массовой информации [8]. Тексты новых горе-историков повергают в оцепенение профессиональных историков-медиевистов от безапелляционной и наглой полуграмотности, от чудовищной фантасмагории, в которую одни авторы сами искренне и истово верят, а другие – цинично наживаются на падких до исторических сенсаций обывателях, уверенных, что в годы «господства советского тоталитаризма» им тотально врали во всём. И, как говорил министр пропаганды нацистской Германии Йозеф Геббельс, «чем чудовищнее ложь, тем больше в неё поверят».

Новые исторические гуру, «академики» Носовский и Фоменко, создатели так называемой «новой исторической хронологии» [9], эксплуатируют «волю к истине» запутавшихся любителей древности, откровенно заявляя, что «крепитесь, истина ужасна, вам врали во всём», и смело переписывают историю, как говорится, «от потопа». Жонглируя упоминаниями в исторических источниках об известных астрономических событиях, Носовский и Фоменко заявляют о том, что человеческая история значительно «моложе», а летописцы и хронисты просто «удревняли» историю, калькируя современные и недавние события, «тиражируя» эпохи всё глубже и глубже в прошлое. В их интерпретации Чингисхан и Юрий Долгорукий – одно и то же лицо. Битва на Куликовом поле в 1380 году между Мамаем и Дмитрием Донским превращается в стычку в подмосковных Куличиках отрядов Пожарского с прорвавшимися сквозь приграничные «засечные» полосы ордами крымских татар в 1591 году.

Разумеется, любой добросовестный студент-второкурсник хорошего исторического факультета камня на камне не оставит на концепциях Носовского и Фоменко, указав хотя бы на то, что кроме привязки астрономических событий есть ещё несколько десятков других методик датировки, но для людей, не владеющих навыками рационального мышления, для которых в корне чужда культура науки, любые рациональные доводы, противоречащие их желаниям, несущественны. Здесь действуют уже законы не рационального, а мифологического мышления. Впервые об этом ярко написал Фридрих Ницше, указав, что «теперь нужно не доказывать, а убеждать».

________________________________

1. Лобок А.М. Антропология мифа. - Екатеринбург: Банк культурной информации, 1997. – С. 19.

2. Утехин С.В. О понимании истории // Утехин С.В. Неопубликованные заметки. – М.: МГУ, 2003. – С. 54.

3. Геродот. История. / Пер. и прим. Г.А. Стратановского. Статья В.Г. Боруховича. - Л.: Наука, 1972.

4. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. – М.: Наука, 1986. – С. 8.

5. Как указывает С. Перевезенцев, о подвиге Евпатия Коловрата известно только по «Повести о разорении Рязани Батыем», в др. источниках его имя не упоминается.

6. Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. / Пер. с фр. С. Табачниковой под ред. А. Пузырея. - М.: Магистериум-Касталь, 1996.

7. Антинорманизм и его судьбы // Генезис и развитие феодализма в России. - Л.: ЛГУ, 1983. - С. 35-51.

8. Клейн Л.С. Варяги, антинорманизм и час истины // «Троицкий вариант» 2010. - № 63. - С. 10; Клейн Л. С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. - СПб.: Евразия, 2009.

9. Носовский Г.В., Фоменко А.Т. Новая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима. - М.: МГУ, 1995.