Пива там не было, зато был лимонад...

Эдуард Резник:

Баня.

К коллективизму меня приучали с детства.

«Нехватка укрепляет хватку! – объяснял папа, цапая очередного продавца за горло. – Борьба закаляет характер!».

Любимым его занятием было вешать и перевешивать.

«Продавцы недовешивают, – учил он, – их надо вешать, и перевешивать!».

Очереди были папиной стихией. Он в них родился, возмужал, принял присягу, зачал меня и брата.

— В городе жить скучно, – растолковывал нам отец. – Иногда там даже бывает горячая вода. А где ещё ощутишь чувство локтя, как не в бане?

В баню мы ходили каждую неделю.

— Зачем? – нюнил я. – У меня же нет вшей!

— Там возьмём! – успокаивал папа.

Он брал всё, везде и с боем. Доставшееся бескровно презирал.

— Но я не хочу в баню!

— Нас туда послала партия! – восклицал отец, и мы шли.

Партию я любил.

Собирались мы, как в поход — мыло, мочалки, веники, полотенца, тюки с чистым бельём, мешки для грязного. Зимой это было особенно мучительно.

— Всё собрала?! – кричал отец.

— Всё! — отвечала мать.

Она стояла у пустого шкафа, в измождении опустив руки.

— Ну, тогда присядем на дорожку.

Затем, меня волокли на санках, прихватив верёвками.

— Сиди, не ёрзай! – перекрикивая ветер, требовал отец.

И я не ёрзал.

— Не дыши морозным воздухом!

Не дышал.

Слева проплывал забор. Впереди скрипели папины валенки. Сверху порошил снег.

Предбанник кишел голым нетрезвым людом.

«Пиво завезли, – поигрывая желваками, цедил отец. — Будем брать!».

И начинался штурм.

Гигиена доставалась нам нелегко. Шайки, скамейки, краны – за всё это приходилось бороться.

Зачем партия послала нас баню, я не понимал.

Одевал меня папа непоследовательно, но плотно. Трусы поверх колготок, штанишки поверх свитера, платок поверх шапки. Не шагнуть, не шевельнуться.

— Не потей! – кричал он дорогой.

А я потел.

— Партия ошибается, – хныкал я маме, – в бане плохо. Там пьяные дяди харкают.

И мама пообещала брать меня с собой.

С женской баней — партия не прогадала.

Пива там не было, зато был лимонад, и голые тёти. И то и другое я полюбил мгновенно. Даже ненавистная мне воспитательница без одежды выглядела гораздо приветливей. А врачиху, в чьих руках мне всегда мерещился шприц, даже захотелось немедленно потереть. Я подошёл к ней с мочалкой, и спросил: «Хотите?». А она рассмеялась.

— Сегодня пойдём в баню?! – спросил я маму на следующий день.

— Через неделю, – невозмутимо ответила она.

— А как же партия?! – возмутился я.

Но мама не отступила.

Приближая выходные, я обрывал листки календаря дважды на день, но раньше субботы они всё равно не наступали.

Скоро в женской бане я стал любимцем, освоился, и уже смело расхаживал по залу с мочалкой. За моё внимание боролись.

«Эй, малец, меня не потрёшь?!» – смеялись заливисто.

А мне хватало одного лишь скользкого взгляда.

— Не, вон ту хочу! — направлялся я к особо понравившейся. И отказа не принимал.

Однако женщины всё же вели себя со мной скованно. Я это чувствовал.

— Ну, как было в бане? – подмигивал мне папа.

— Нормально, – отвечал я, — сегодня трёх тёр.

Папа завидовал.

Но вот однажды, когда я открывал взболтанный лимонад «Буратино» об угол каменной скамьи, в глаз мне засветила пробка. Удар оказался настолько мощным, что упав на спину, я заверещал. Ко мне бросились. Обступили. Врачиха даже присела на корточки…

«Права была партия, — подумал я, — голые тёти совсем не похожи на голых дядь!».

И единственно зрячий, и необычайно расширившийся глаз меня выдал.

Тёти насторожились.

Напрасно я потом бросал себе пробку в лицо, напрасно разыгрывал падения. Меня не обступали. Я их спугнул.

— Всё. С собой брать его больше не могу! — шепталась мама с папой на кухне. – Если бы ты видел, как он смотрит!..

Я подслушивал за дверью, и сердце моё сжималось.

— Ему всего пять, – заступился за меня отец. – Он ещё ничего не понимает.

— Я ещё ничего не понимаю! – выкрикнул я из-за двери.

И меня пригласили.

— Хочу с мамой, – захлюпал я носом.

— Почему? – строго спросил папа.

– Тёти добрые. Они меня любят.

— Видишь, — повеселел он, — ребёнок ещё маленький.

— Да, маленький, – кивнул я. – И смотреть там нечего. У них же там ничего. Вообще — ничего!

От вспомнившегося «ничего» взгляд мой внезапно остекленел.

В итоге, от женской бани меня отлучили.

— Не хочу ходить с папой! – делился я горем со своим старшим братом.

— Так, поломай ногу, – советовал тот. – А лучше обварись.

Последующие визиты в баню стали для отца настоящим испытанием. Я поскальзывался на мыле, лез в пар, рвался к красному крану. Однако папа был начеку.

— Тогда заработай ангину! – подсказывал опытный брат.

И я стал пожирать снег и дышать морозным воздухом, отчего ягодицы мои горели, а жар всё не наступал.

Впрочем, за голых тёть стоило бороться.

– Витя, вшей есть? — в отчаянном порыве обратился я однажды к согруппнику.

И Витя утвердительно шмыгнул носом. У него было.

— Дай. Очень надо.

Витя был вшивым, но не жадным.

Весь день мы бодались, тёрлись макушками, делились гребешком…

И к вечеру зачесалось.

— А у меня вши! – похвастался я.

И мама осела.

— У ребёнка педикулёз!!! – взревела она так, что осел я.

— Какой педиклёз?! – захлопал ресницами.

— Золотой! Полная голова гнид! Так ты его моешь?!!

Под обвинениями папа мгновенно сник.

«Ножницы, мыло, керосин, и уксус!» – зычно гаркнула мама.

— Я педиклёза не просил, — взревел я. — Только — вшей. Это Витька напутал!

Но за скрежетом ножниц меня уже не было слышно.

Мама причитала, мыльно-керосиновая эмульсия жгла, уксусные ополаскивания щипали. Я выл, стоя на коленях перед ведром, и клялся:

— Никогда! Больше никогда не буду смотреть на голых тётене-е-ек!!!!

В общем, клятвы — вещь ненадёжная.

2009 г.