Наиболее трудна для анализа финно-угорская составляющая русской культуры. Этому имеется несколько причин. Во-первых, начало контактов славян с представителями финно-угорских племен уходят корнями в столь глубокую древность, и степень интеграции этих двух исторических общностей в процессах формирования великорусского этноса столь велика, что часто почти не возможно сепарировать славянские и финские элементы.
Как известно, великорусская народность выросла на финском субстрате. Обширные территории, ныне считающиеся исконно русскими, в древности были заселены представителями финских племен.
Показательно, что само название столицы России имеет, по мнению многих лингвистов, финно-язычное происхождение (Москва, как Сылва, Косьва и пр.) Следовательно, многое из того, что в настоящее время считается исконно-славянским в русской культуре, может иметь в реальности финское происхождение, к сегодняшнему дню, однако, практически неопределимое.
Во-вторых, сходство природных условий существования предопределило сходство многих бытовых и психологических особенностей двух культур, что делает весьма затруднительным атрибуцию тех или иных феноменов как финских или славянских.
В-третьих, поздние контакты с поволжскими и прибалтийскими финнами были гораздо менее острыми (и, следовательно, не столь заметными), чем отношения, например, с тюркскими народами. Все эти трудности, однако, делают проблему русско-финно-угорских отношений особенно интересной для анализа.
Уже Н.М. Карамзин писал о том, что многие финно-язычные племена в древности населявшие территорию России и известные нам по летописным свидетельствам (весь, чудь, меря, мурома) с течением времени растворились в русской массе – «смешались с Россиянами»1.
Точка зрения о мирном постепенном смешении славянского и финского компонента в этногенезе великорусского народа стала господствующей в дореволюционной историографии2.
Большинство ученых сходились во мнении, что славянская миграция имела характер медленной инфильтрации на финские территории, при которой практически не было военных столкновений ввиду наличия большого количества свободных земель, где пришлые селились, не мешая коренным жителям.
Близкое и мирное соседство при явном доминировании русской (православной) культуры привело со временем к полной ассимиляции местных племен. Эта точка зрения, однако, была оспорена в конце XIX века академиком А.И. Соболевским, по мнению которого «теория мирного занятия русскими пустых земель нынешнего великорусского центра не имеет под собою никаких оснований»3. А.И. Соболевский указывал, что «летописи ничего не говорят о мирных, дружественных отношениях русских к финнам». «Более того, многочисленные письменные известия о походах новгородцев на западную чудь, а владимирских князей на мордву, летописные сообщения об избиении сборщиков дани «за Волоком», в Печере и Югре, северные предания о «чуди белоглазой» боровшейся с новгородцами, – все это свидетельствует о напряженных отношениях между славянами и иноязычными племенами.
По мнению Соболевского, происходило постепенное вытеснение финно-угров с коренных территорий под напором русских соседей»1.
В развернувшуюся в последствии дискуссию было вовлечено большое количество именитых историков, диапазон разброса точек зрения был весьма велик: от утверждения, что русский народ имеет в своем составе едва ли не 80 % финской крови (М.Н. Покровский) до полного отрицания влияния финно-угров на русский этногенез (Д.К. Зеленин).
Е.А. Рябинин. Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник
Института истории материальной культуры РАН, где работал с 1971 года.
Специалист в области древнерусской и финно-угорской археологии,
истории ранних городов Северной и Северо-Западной Руси.
Определенный итог спорам был подведен в фундаментальном исследовании археолога Е.А. Рябинина, которым была проделана большая работа по анализу и систематизации археологических и иных источников по истории славяно-финских этнокультурных связей.
Детальный разбор археологических данных позволил исследователю утверждать, что «отношения иноязычных народов с славянами затрагивали сферу общественно-политического, экономического и культурного синтеза, активность, уравновешенность или
замедленность темпов которого зависели от уровня развития производительных сил, структуры собственности аборигенных коллективов, хозяйственных возможностей различных районов, интенсивности их освоения населением и временем включений в вассальную и политическую структуру Руси»2.
Социально-экономический синтез привел к началу процесса разрушения родовых отношений у восточноевропейских финнов и вхождению национальной знати в состав древнерусской господствующей верхушки, а простых общинников – в состав зависимого населения Древней Руси (быть может, под именем «смердов»).
Установление даннических отношений сочетались с втягиванием финских территорий в систему торгово-экономических связей.
Под влиянием древнерусского хозяйственно-культурного типа происходило совершенствование традиционных форм производственных орудий и постепенная замена их новыми типами1. Постепенное сближение финского и славянского населения делало первые шаги через избирательное усвоение финно-угорским населением новых элементов материальной и духовной культуры, аккультурации, которая со временем приводила к сглаживанию этнических черт, и образованию синтетической культуры, в которой славянские элементы сочетались с субстратными.
«Происходящие при этом изменения выражаются, прежде всего, в широком распространении вещей, генетически не связанных с традиционными типами, и усвоении местными ремесленниками новых технологических схем и приемов.
На первом этапе культурного сближения наблюдается сосуществование привнесенных извне и местных элементов <…> Смешение культурных традиций значительно усилилось в ходе неоднородной по этническому составу земледельческой колонизации северных территорий и сложения зон чересполосного славяно-финского населения. С XI в. на широкий рынок начинает поступать массовая продукция древнерусских ремесленников (украшения, оружие, орудия труда, бытовой инвентарь, гончарная керамика). Славянские изделия (и наоборот) входят в повседневный обиход древнерусского населения, органично включаются в местный этнографический убор.
Лесная зона Восточной Европы покрывается «вуалью» древнерусской культуры, скрывающей прежние региональные и племенные различия»2.
Культурная близость открывала дорогу более интенсивной физической метисации, прослеживаемой по антропологическим материалам и оставившей след в появлении археологических памятников, для которых характерна не только культура смешанного облика, но костные останки с ослабленными европеоидными чертами3.
Таким образом, стало возможным признать принципиальную правоту точки зрения В.О. Ключевского, по мнению которого ассимиляция финского населения наряду с влиянием природного фактора оказала решающее влияние на «как на хозяйственный быт Великороссии, так и на племенной характер великоросса»1.
Это, однако, не означает, что наблюдения А.И. Соболевского, говорившего о напряженных отношениях славян с автохтонными финскими племенами, совершенно лишены основания. Действительно, письменные и фольклорные2 источники заставляют думать, что столкновения все-таки были.
Но следует иметь в виду, что военные стычки совсем не исключают ни брачных контактов, ни культурного синтеза, ни ассимиляции в конечном итоге.
Механизм подобного рода отношений мы можем рассмотреть на примере материала более позднего времени (XIV – XVI вв.), когда на землях великорусского центра ассимиляционные процессы уже почти завершились, и область активного русско-финского взаимодействия переместилась к окраинам складывающегося Московского царства.
Археолог Макаров Л.Д. Руководитель
Камско-Вятской археологической экспедиции.
В высшей степени интересный вариант русско-финского синтеза дает нам история Вятской земли.
По мнению Л.Д. Макарова3 новгородцы начинают проникать в бассейн реки Вятки в конце XII века. Освоение края ведут в основном новгородские ушкуйники. Их походы нашли отражение в «Повести о стране Вятской», которая, по мнению исследователя, может дать вполне правдоподобные сведения о ранних этапах проникновения в регион:
«В вышеупомянутой «Повести» говориться о походе двух новгородских отрядов из городка в низовьях р. Камы на Среднюю Вятку. Один из них пробрался по волокам с Камы в верховья р. Чепцы
«и вниз по оной пловуще, пленяюще Отяцкие жилища и окруженныя валами ратию вземлюще, и обладающе ими, … внидоша в великую реку Вятку … и узревше… град чудской, называемый Чудью Болваньский городок… той крепкий град взяша воинским промыслом в лето 6689 (1181) месяца июлиа в 24 день… и побиша ту множество Чуди и Отяков, а инии по лесам разбегошася, … и нарекоша той град Никулицин» <…>
Второй отряд новгородцев
«внидоша во устие вятки реки и идоша по ней вверх до Черемишских жилищь и дошедше до Какшарова городка обладаема Черемисою … и начаша ко граду приступати, и другий день от града того жители побежаху, инии же граду врата отвориша. И тако Божиею памощью той Кокшаров град взяша и обладаша, и те Новгородцы распространишеся и начаша жити на всей Вятской стране и посылаху от себе для уведения вверх по Вятке реке места усматривающе»»1.
Таким образом, мы видим, что первоначальный контакт русских (новгородцев) с коренными жителями территории Чепецкого и Вятского бассейнов мирным не назовешь: ушкуйники действуют как завоеватели, грабя местное населения и занимая территорию. Но посмотрим, как события развиваются дальше. После монголо-татарского нашествия под действием внешней угрозы две первоначально возникшие на Вятке самостоятельные волости Никулицин и Котельнич объединяются и создают новую столицу г. Хлынов (Вятка), служившую центром Вятской земли до самого ее присоединения к Московскому княжеству.
Вятский край в древности
по представлениям исследователей 1920 - 1930-х гг. (по П.Н. Луппову, 1929).
1 - Находки каменного века: 2 - Ананьинский могильник (Х-V вв. до н.э.): 3 - костеносные городища (IХ-I вв. до н.э.): 4 - памтники пьяноборской культуры (I- VI вв.): 5 - булгарские городища ( VIII-ХIII вв.); б - камские и средневятские вотские городища (Х-ХIV вв.);
7 - средневятские новгородские городища (XIII-ХIVвв.); 8 - чудские по рекам Чепце,
Каме и Пижме ( VI 1-ХIVвв.).
В рамках Вятской земли оказалось объединено новгородское, финское и тюркское население.
Этнические процессы протекали здесь, судя по всему, тем же образом как это было в Северо-Восточной Руси столетиями раньше. Эпоха первоначальных столкновений сменяется эпохой мирного сосуществования.
Удмуртская племенная знать входит в состав вятского боярства1, «еще в первой половине XVI в. (грамота 1522 г.) удмурты фигурируют среди городских жителей края, например, в г. Слободском
«И буде у Каринских князей и у чювашен и у вотяков дворы в городе есть, и в осаде с ними живут…»2.
Такое тесное соседство становится основой культурного взаимодействия (что в результате приводит к взаимной трансформации новгородской и местных культур), которое затем дает импульс активизации ассимиляционных процессов, в результате которых группы удмуртов, живших западнее Хлынова были полностью ассимилированы, а в антропологическом типе вятчан начинают явственно прослеживаться финно-пермские черты3.
В дальнейшем, когда Вятка утратила самостоятельность и стала управляться московскими наместниками, сложившееся равновесие межнациональных отношений было
нарушено. Полиэтничная местная знать не могла больше служить регулятором добрососедских отношений – верхушка ее была казнена, а остальные (в том числе и удмурты) подверглись выселению в центральные районы России.
Часть финно-угорского населения мигрирует в верховья р. Чепцы4. Однако, начавшиеся этноинтегративное движение на этом не останавливается. Власть московского царя со временем распространяется дальше на восток, и процессы аккультурации и ассимиляции продолжаются (до сегодняшнего дня).
Структурно влияние финно-угорской культуры на русскую напоминает влияние культуры восточной/татарской/исламской.
Сходство заключается в том, что влияния эти в обоих случаях касаются тех областей культуры, которые находятся вне внимания идеологов, вне сферы рефлексии интеллектуальной элиты. Отличие же заключается в том, что влияние финского мира в силу неразвитости общественной жизни касалось в основном бытовых сторон и не поднималось до уровня государственного устройства и политических отношений.
С другой стороны, более интенсивные контакты между восточными славянами и восточноевропейскими финнами могли быть установлены в сфере религиозного мировоззрения, как в дохристианскую и догосударственную эпоху, так позднее, когда сторонники язычества, стремившиеся сохранить свою веру, вынуждены были бежать подальше от центров русского православия, на периферию, где приходили в
соприкосновение с финно-угорскими народами, сохраняющими традиционные верования до сих пор.
Так, например, финский источник, по мнению В.С. Кузнецовой, имеет сюжет о дуалистическом миротворении широко представленный как в великорусском фольклоре, так и в апокрифической литературе (апокриф о Тивериадском море)1. Основу его составил миф о ныряющих на дно океана птицах-демиургах, являющийся базовым в языческом мировоззрении всех финно-угорских народов и восходящий к прауральской мифологии2.
В славянском мире сюжет этот получил чрезвычайно широкое распространение и вошел в культуру не только восточных, но и южных славян, став составным элементом религиозно-мифологической системы богомилов.
. . . . .
Автор: Долгов Вадим Викторович, на правах рукописи.
Источник: Представления об обществе в картине мира населения
Древней Руси XI – XIII вв.
Государственное образовательное учреждение высшего
профессионального образования «Удмуртский государственный
университет»
В заглавной иллюстрации использована иллюстрация
картины "Пикшызе" художника Алексея Григорьева.
Подробнее - по ссылке:
http://merjamaa.ru/news/drevnj...
Оценили 3 человека
4 кармы