Ни плана, ни мысли, ни истины…

15 января 1795 г. родился Александр Сергеевич — аристократ, дипломат, музыкант и поэт. Человек незаурядный и настолько талантливый, что не будь его гениального тезки, фамилию можно было бы и не уточнять. А так приходится конкретизировать — Грибоедов

Что говорит! и говорит, как пишет!

О судьбе и творчестве Грибоедова написано немало книг — память и признание потомков этот человек заслужил и верной службой Отечеству, и исключительным литературным талантом. И пусть действительно великое произведение у него только одно, успеху «Горя от ума» большинство исписавших многотомники писателей могут только позавидовать.

Мы, естественно, не будем умалять значение и величие одной из популярнейших русских пьес. Но, пользуясь случаем, зададимся вопросом: была ли самой России хоть какая-то польза от сатиры, которой родная литература так усердно «лечила» пороки и язвы общества? И так ли безопасно лечение по рецепту Грибоедова с продолжившими его линию Гоголями и Салтыковыми-Щедринами?

Судьи всему, везде, над ними нет судей

Если не учитывать античность, то, пожалуй, только в русской литературе сатира была так уважаема и востребована. Нет, были и заграницей Джонатаны Свифты, Марки Твены и Ярославы Гашеки, но там к этому жанру относились проще — лёгкая социальная комедия для поднятия настроения. Выразимся ещё грубее — стиль для плебеев (теоретик классицизма Никола Буало в трактате «Поэтическое искусство» относил сатиру к «низким» жанрам). Но у нас сатира стала чуть ли не проповедью, а сатирики почитались едва ли не как пророки. И в царской России, и в СССР «низкий стиль» был жанром воистину библейской важности и космического самомнения.

Вспомним трогательный пафос советских хрестоматий: «Грибоедов подверг резкой критике мир насилия, произвола, невежества, подхалимства, лицемерия, где господствуют фамусовы и молчалины и гибнут лучшие человеческие качества. Своей комедией Грибоедов возбуждал ненависть и презрение к людям фамусовского общества, клеймил добровольное холопство, молчалинство во всех его видах». Мы и сейчас бездумно повторяем подобные штампы: «заклеймил», «подверг резкой критике», «возбуждал ненависть», «осмеивал пороки». А сделавший всё это автор представал эдаким бесстрашным обличителем, борцом за идеалы и «всевышнем судиёй». Наши сатирики возомнили себя имеющими право решать, что хорошо и что плохо, и показывать, где добро, а где зло. По сути, они заняли место священников, а сама литература — место Церкви.

И при этом мы не задались естественным вопросом: а кто такие эти писатели, чтобы решать подобные вопросы? Таланты? Но, во-первых, и талант может быть злым, во-вторых, талант тоже может ошибаться. Но сомнений не было. И дело не столько в гордецах-писателях, сколько в согласной с ними публике. Русский охотно верит в то, что он плохой, и что всё, чем и для чего он живёт, — плохо. Он не просто поливает себя грязью, он наслаждается этим. Советские люди искренне считали СССР «империей зла», а диссиденты царских времён были такого же мнения о России. Соответственно, читать и писать мы хотели об одном — как всё у нас ужасно и неправильно. Мысли такое чтение навевало соответствующие: «так дальше жить нельзя», «всё нужно исправить или, по крайней мере, разрушить», «доколе будет мрак царить» и т.д.

Конечно, была у нас и другая дорога — патриотическая. И шли по ней писатели более талантливые: Пушкин, Тютчев, Лермонтов, Достоевский, Блок, Есенин… (заметьте, в творчестве каждого сатирический элемент либо сведён к минимуму, либо вовсе отсутствует). Но, увы, сатира победила. Цена победы нам известна: гоголи и щедрины прочертили путь к 1905 г., а булгаковы и жванецкие — к 1991 г. Именно поэтому прозорливый Василий Розанов называл русскую литературу главной губительницей Отчизны: «Собственно, никакого сомнения, что Россию убила литература. Из слагающих «разложителей» России ни одного нет нелитературного происхождения».

Ах! злые языки страшнее пистолета

Грибоедов не был первым сатириком на Руси, он был талантливейшим. И «Горе от ума» раскачивало фрегат под названием «Россия» не хуже «Ревизоров» и «Мёртвых душ». Работа над пьесой была завершена в 1824 г., но полностью напечатать книгу удалось только в 1862 г. Почти 40 лет цензура не желала сменить гнев на милость. Понять её можно, если отбросить стереотипы о царе-душегубе, тиранящем «свободомыслящих литераторов».

Предоставим слово пострадавшей стороне. Другой знаменитый сатирик, Гоголь, немало натерпелся от цензоров, но он прекрасно понимал вредную и даже опасную суть выбранного жанра. В письме к замечательному поэту Языкову Николай Васильевич делится мыслями о писателях-сатириках: «Преступления их в том, что они некоторые частности распространяют на общее, исключения выставляют в правила, временные болезни принимают за коренные, во всяком предмете видят тело его, а не дух, и, близоруко руководствуясь аналогией видимого, дерзают произносить свои суждения о том, что духом своим отлично от всего того, с чем они сравнивают его».

К слову, то, что сам Гоголь называл «преступлением», советское литературоведение ставило ему в заслугу: «Своеобразие его сатиры, в отличие от сатиры XVIII в., определялось тем, что она была направлена против общего порядка вещей, а не отдельных личностей, дурных исполнителей закона».

Гоголь понимал, но не справился. Обобщающий принцип сатирического изображения оказался сильней его таланта. Он изображает одного чиновника, а сатира подсказывает — «все чиновники такие». Этим и объясняется скандальная известность пьесы «Ревизор», о которой сам автор написал так: «Действие, произведенное ею, было большое и шумное. Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня».

Губительную силу сатирических обобщений чувствовала не только публика. Гоголь вспоминал: «Когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых душ» в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моём чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться всё сумрачней, сумрачней, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтенье кончилось, он произнёс голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!»

Все отвергал: законы! совесть! веру!

По числу ушедших в народ афоризмов с «Горе от ума» может соперничать разве что «Евгений Онегин» да «12 стульев». Однако выводы из некоторых остроумных фраз следуют весьма неутешительные.

Читаем: «Служить бы рад — прислуживаться тошно» — делаем вывод: в русской армии времён Александра I можно было только прислуживаться. Читаем: «Все вы гордецы, спросили бы, как делали отцы» — делаем вывод: раз эти слова говорит презренный Фамусов, то и отцов слушаться нечего. Читаем: «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорблённому есть чувству уголок» — делаем вывод: в России везде одни скалозубы и молчалины, а бедным чацким места нет.

Мы привыкли к школьной трактовке пьесы и бездумно повторяем штампы об умном Чацком (символизирующем передовое прогрессивное мышление) и о глупых молчалиных и фамусовых (олицетворяющих «загнивающее» дворянское общество). О противоположных взглядах нас предусмотрительно не информировали. И мнение Пушкина (которого «деспот» Николай I назвал «умнейшим человеком России») деликатно замалчивали: «Читал я Чацкого — много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умён».

Чтобы получить «пятёрку» в школьном сочинении, нужно было написать, что Чацкий умный, все остальные — дураки, и у умного Чацкого от этого несоответствия горе. Рассуждения Пушкина из письма к А. Бестужеву учителя оценили бы на «двойку»: «Теперь вопрос. В комедии «Горе от ума» кто умное действующее лицо? Ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Всё, что говорит он — очень умно. Но кому он говорит всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подобное».

Да, Чацкий «мечет бисер» перед ничтожествами. А поскольку других достойных персонажей в пьесе нет, у читателя складывается естественное впечатление, что достойных людей нет не только в пьесе, но и во всей России. А ведь действующие лица «Горя от ума» это ни много ни мало представители героического поколения 1812 г. Однако в том, что вместо Дениса Давыдова и Барклая де Толли мы помним Фамусова и Скалозуба, виноваты мы сами, а не Грибоедов. И в том, что «героями» 1945 г. стали Бандера и Шухевич, а не Жуков и Кошевой, тоже виноваты мы, а не бездарные лгуны типа резунов-суворовых и радзинских. Читатель виновен не меньше писателя. Розанов был прав, говоря, что «после Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к разрушению России». Однако после Пушкина, Лермонтова и Достоевского мог быть и энтузиазм, и воодушевление, и патриотизм. Почему же их перекричали менее талантливые, но более наглые сатирики?

Ей сна нет от французских книг

«Никогда ни один народ не был так бичуем, никогда ни одну страну не волочили так в грязи, никогда не бросали в лицо публике столько грубой брани, и, однако, никогда не достигалось более полного успеха». Предположительно эти слова Пётр Чаадаев написал по поводу пьесы «Горе от ума». То есть о русской книге, написанной русским и которая так понравилась самим русским.

Наши мыслители много говорили о Европе и США, их мнение металось от слепого преклонения к такой же слепой ненависти. Мы многое переняли у Запада, кроме самого нужного — патриотизма. У американцев немало книг и фильмов о «язвах современного общества». Но почему-то все они держатся в рамках «виноваты люди, а не система». Поэтому их бездуховный потребительский социум не потревожили ни «Капитал», ни стэйнбеки с марками твенами. А русским добролюбовым в то же время не спалось «от французских книг» и от русских писателей, этих «французских книг» обчитавшихся. И те, и другие на разный манер писали об одном — в России всё неправильно, в России все неправильные.

Любая крайность плоха. Беззаветный американский патриотизм плох тем, что не желает замечать своих недостатков. Бескрайная русская самокритика плоха тем, что не хочет признавать своих достоинств.

Артём ЮРЬЕВ

источник http://mianews.ru/?p=39087