ПЕРЕПУТЬЕ

Было много ворон, и опыт не удавался.

- Почему? - спросил Николай.

- Слишком много чёрного цвета, - ответил я.

- Правда, - согласился Николай. - Сколько же их тут?!. Наверно, тыща.

- Триста двадцать одна, - сказал я.

Николай покосился в мою сторону.

- Сколько?! - спросил он недоверчиво.

- Ровно триста двадцать одна ворона.

Николай выдохнул длинное облачко пара.

- Вы их считали?- спросил он.

- Нет. Я привык доверять старшим. Утром старая ворона сказала, что их будет ровно триста двадцать одна.

Николай переступил с ноги на ногу. Рот его приоткрылся.

- А-а, - сказал он, и опять уставился в небо.

Мы стояли посреди двора, на почерневших от времени листьях. Губы Николая беззвучно шевелились. Похоже, что он пересчитывал ворон.

***

Я не собирался начинать повесть о любви с этого эпизода - даже в мыслях подобного не имел. Я хотел её начать так:

"У нас таких гроз не бывает. Таких скороспелых и скоротечных. Которые являются ниоткуда и в мгновение ока уходят в никуда, оставляя после себя кучи мусора и следы разрушений. У нас гроза зреет полдня. В интимной тишине, в томлении и в неге. Потом ещё полдня она буйствует - сверкает, громыхает, сочно шелестит дождём. Я люблю наши грозы. Я до боли в сердце люблю всё наше. Всё, всё, всё! Кроме девушки по имени Душистая Сирень. Она - не наша. Она... Я люблю наблюдать за ней после грозы. Когда, растрёпано-примятая и благоухающая, она разнежено улыбается и, не открывая глаз, чуть слышно говорит:

- Я знаю, о чём ты думаешь теперь... Теперь ты думаешь, что твоя любовь есть больше, чем моя. Это очень далеко не так. Потому что тогда бы не я изучила твой язык, а ты бы научился мой.

Её настоящее имя - Серена Юп. Душистой Сиренью я её назвал потому... Не знаю, почему. Возможно, этому послужило синеневое платьице, в котором я впервые увидел под проливным дождём. А может, я только повторил услышанное с грозового Неба: Душистая Сирень. И всё. Нам, обоими, это имя нравится. Хотя, ей подошли бы и другие имена. Например, Белая Лилия – из-за её белоснежных волос. Или Чёрная Роза – из-за тёмно-смуглого цвета её кожи. Или Длинноногая Нарцисс – из-за её стройного, гибкого тела. Да мало ли...

- Душистая Сирень, говорю я ей, как всегда, нежно.

- М-м, - откликается она, и её припухшие губы подрагивают.

- Душистая Сирень...

- М-м, - снова откликается она. И по её вискам катятся прозрачные слёзы.

- Мы будем вместе, - говорю я. - Всегда, всегда!

- Да - с надеждой шепчет она. - Да... Только я не могу пообещать, что не умру сразу. А ты?

- И я.

Душистая Сирень, срывающимся голосом что-то поёт.

- Я помолилась, - объясняет она потом. - А ты знаешь молитвы?

- Только одну... которую слышал от мамы.

- Помолись, - просит Душистая Сирень. - Помолись!

- «Огонь погас... Христос при нас... Пресвятая Богородица, спаси нас!»

Душистая Сирень открывает глаза, торопливо утирает ладонями слёзы.

- Что-о? – пугается она, пристально вглядываясь в моё лицо. – Почему ты так... смотришь?

- Любуюсь.

- Ха! – радостно вскидывается на подушках Душистая Сирень, и обвивает руками мою шею. – Наверно, опять приходит твоя гроза? Опять? Опять? Опять?..

Мне не верится, что мы расстаёмся. Не хочется верить. Но это так. Срок моей трёхгодичной визы истёк. Пора убираться восвояси".

***

Но тут появился Николай. Как оказалось, мой сосед. Человек доверчивый, многословный и странный. И я усомнился в том, что моя сказка о любви может состояться. Николай пожаловался на затянувшуюся осень. И я обещал ему зиму.

- Приходи, пожалуйста, завтра, - сказал я ему. - В три часа дня.

Сказал, потому что он утомил меня ещё до первой рюмки. Потому что такие люди, как он, чем дольше сидят за столом, тем больше хотят выпить, а чем больше пьют, тем дольше сидят за столом. И, конечно, говорят. Говорят, говорят, говорят. Не понимая, что человеку, сидящему напротив, не до них, что он в это время - далеко, и что ему грустно.

Николай этого не понимал.

Вначале он рассказал всё о себе, о своих малолетних детях и о сельских людях, среди которых мне предстояло жить. Потом он впился в меня и в мои «драгоценности».

- А вы откуда приехали?... Из Америки - в наше село?! О-ё!.. А это что? Печатная машинка?.. А это?.. «А-ме-ри-кан-ский дневник»! Ваша книга? Вы её написали в Америке? А это кто, с вами, на фотографии!.. О-ё! Вот это да! Она что, чёрненькая?.. А свою книжку вы мне подарите? А то эта гадская осень, осень и осень...

- Приходи завтра, - сказал я ему.

- А вы же ещё ничего не рассказали о себе!

- Обо мне прочтёшь в этом «Дневнике». Я его тебе дарю.

- А как же насчёт зимы?

- Завтра! - сказал я ему. - В три часа дня!

Сказал в надежде на то, что проспавшись, он обо всём забудет... А он пришёл. Ровно в три часа дня. Управился по хозяйству, вымыл руки, и пришёл. И теперь, запрокинув голову, беззвучно шевелил губами.

Он сказал своим детям, что сегодня наступит зима. Сейчас они, наверное, сидели у окна, и ждали. Света и Георгий, припомнил я, Света - старшенькая, Георгий младшенький. Дочь и сын. А жена Николая умерла в прошлом году, когда мною здесь «ещё и не пахло». Когда в доме, который я купил, жили совсем другие люди... Жена Николая Иляна долго и молча болела. А делать этого в наше время нельзя. Потому что, сами понимаете... лекарства, врачи, то да сё. Откуда деньги?! Вначале продали уток и кур, потом – корову. Не помогло. Иляна лежала и болела. Очень красивая. Николай боялся на неё дышать. Он только «кусал себе рот», чтобы не раскричаться. Рот от этого стал похожим на красный цветок. Со временем он, рот, конечно, зажил. Но перед этим, когда Николай ещё «носил в зубах эту розу», всё время молчавшая жена Иляна как-то ночью вдруг прошеплата: «Коля, полюби меня!». В том смысле, что... Николай сам себе не поверил, испугался: «Господи, как можно?!». А она опять:: «Коля, полюби меня!». И вот, когда она прошептала это повторно, Николай с радостью и с надеждой подумал: «Может, пошла на поправку?!». И послушался её. Как недоумок. Как последний пацан, слышите?.. А после любви жена взяла и умерла, сразу. После этого Николай стал выпивать и опускаться всё ниже и ниже - он винил в смерти жены Иляны только себя. Односельчане от него отмахиваются. Конечно, у каждого теперь своё – бизнесы, сникерсы... Но как можно отмахиваться от отца-сироты с двумя маленькими детьми на руках, Николай не понимает... А тут ещё осень так затянулась, что хоть вой! Смастерил детям санки, а покатать нельзя - осень, осень и осень... А детям же хочется чуда!..

Я смотрел на Николая... Дырявая вязаная шапчонка. Заросшее щетиной лицо. Замусоленная старая куртка... Только на чудо он и может расчитывать.

- Нет, - обречёно вздохнул Николай. Опустил голову, потёр затылок. - Их так не сосчитать. Они же не стоят на месте! Как их можно пересчитать?

- И не надо, - сказал я.

- Что?

- Считать не надо. Зачем?

- А что же делать?

- Их нужно разогнать. - Я хлопнул в ладоши.

В предзимнем безмолвии хлопок прозвучал как ружейный выстрел. Лениво кружившая стая ворон стремительно взмыла вверх, и, в недоумении горланя, на какой-то миг застыла над нами.

Николай, следуя моему примеру, тоже хлопнул в ладоши, нетерпеливо закричал:

- Кыш! Кыш! А-ла-ла!..

Когда вороны улетели, мы с Николаем увидели на их месте тяжёлую тучу. Тёмную, с ледяными боками.

Потом пролетела сорока, и пошёл крупный снег.

Николай раскинул в стороны руки.

- Получилось! - улыбнулся он мне. - Получилось, ага?

И поспешно ушёл. Побежал, побежал... «Как недоумок. Как последний пацан, слышите?»

У меня оборвалось сердце:

- Он что же, даже радио не слушает?.. Ещё вчера радиосиноптики отчётливо и определённо сообщили: «Завтра, во втой половине дня, на всей территории области ожидается обильный снегопад!»

- Не слушает! - ответила сорока.

Она сидела на верхушке голой черешни, и смотрела вниз, на меня...

Вернувшись в дом, я заглянул в тетрадку, к Душистой Сирени.

Она ждала меня.

«Душистая Сирень, срывающимся голосом что-то поёт.

- Я помолилась, - объясняет она потом. - А ты знаешь молитвы?

- Только одну... которую слышал от мамы.

- Помолись, - просит Душистая Сирень. - Помолись!

- «Огонь погас... Христос при нас... Пресвятая Богородица, спаси нас!»

Душистая Сирень открывает глаза, торопливо утирает ладонями слёзы.

- Что-о? - пугается она, пристально вглядываясь в моё лицо. - Почему ты так... смотришь?»

Полюбовавшись ею, я ответил:

«БЕЗ ГРУСТИ НЕТ ЛЮБВИ, БЕЗ РАДОСТИ НЕТ ЖИЗНИ.»