В истории человеческой цивилизации религиозные системы всегда выполняли не только духовные, но и социально-регулятивные функции. Одним из ключевых аспектов этой регуляции является формирование психосоциальных механизмов контроля поведения, среди которых особое место занимают стыд и вина. Эти эмоциональные переживания, будучи универсальными для человеческого опыта, тем не менее, по-разному актуализирутся в различных культурных и религиозных традициях.
Два фундаментальных подхода к религиозной жизни – ортодоксия (правоверие, акцент на правильном веровании) и ортопраксия (правильное действие, акцент на соблюдении ритуалов и предписаний) – коррелируют с формированием так называемых "культур стыда" и "культур вины", но иначе, чем принято считать в классических антропологических работах. Стыд, как переживание за само свое существование, ощущение собственной недостойности и страх социального отвержения, на глубинном уровне коррелирует с ортодоксией, которая определяет ценность человека через его верования. Вина же, как переживание за конкретный поступок, соотносится с ортопраксией, фокусирующейся на правильности действий. Эта корреляция не случайна и отражает глубинные структуры социальной организации и психологических механизмов регуляции поведения.
В данной статье мы рассмотрим, как в различных религиозных традициях – от древнеегипетской и римской до иудейской, христианской и протестантской – соотносятся акценты на ортодоксии или ортопраксии с формированием культур стыда или вины. Основой нашего анализа послужат структуралистские и постструктуралистские подходы, позволяющие выявить базовые бинарные оппозиции и дискурсивные практики, формирующие субъективность в различных религиозных системах.
Стыд и вина как социальные регуляторы
Структуралистская антропология, представленная работами Клода Леви-Стросса и развитая Эмилем Дюркгеймом в социологическом ключе, рассматривает социальные системы через призму бинарных оппозиций. В этом контексте стыд и вина могут быть интерпретированы как элементы фундаментальной оппозиции. Стыд представляет собой глубоко экзистенциальное переживание, связанное с ощущением собственной недостойности, неадекватности, желанием исчезнуть или стать невидимым. Это не просто реакция на внешнюю оценку, но фундаментальное ощущение своего "Я" как неправильного, недостойного существования. Стыд затрагивает саму идентичность человека, вызывая мысли: "Я плох", "Я недостоин", "Я не должен существовать". Вина, напротив, связана с конкретными действиями или их отсутствием. Это переживание за совершенный поступок, нарушение определенных норм или правил. Вина вызывает мысли: "Я сделал что-то плохое", "Я нарушил правило", "Мне нужно исправить содеянное". В отличие от стыда, вина не ставит под вопрос ценность самого существования человека, а лишь указывает на необходимость коррекции поведения. Как отмечал Дюркгейм, религия представляет собой систему верований и практик, объединяющих людей в единое моральное сообщество. В этом смысле различие между акцентом на верованиях (ортодоксия) или практиках (ортопраксия) отражает различные стратегии формирования такого сообщества и, соответственно, различные механизмы социального контроля. Постструктуралистский подход, развитый в работах Мишеля Фуко, Жака Деррида и Пьера Бурдье, углубляет это понимание, рассматривая формирование субъекта через дискурсивные практики и "технологии себя". Фуко в своих исследованиях показал, как религиозные системы формируют определенные типы субъективности через практики самоанализа и вербализации внутреннего опыта. Бурдье, в свою очередь, ввел понятие "символического насилия" – неявного, непризнаваемого насилия, осуществляемого с неосознанного согласия самих подчиненных. Эта концепция помогает понять, как религиозные системы формируют эмоциональные регуляторы поведения, воспринимаемые субъектами как естественные и неизбежные.
Концептуальное различие между ортодоксией и ортопраксией
Ортодоксия (от греч. orthos – "правильный" и doxa – "мнение", "вера") подразумевает правильное верование, приверженность установленным догматам и доктринам. Религиозные системы, акцентирующие ортодоксию, фокусируются на внутреннем принятии определенных истин, на интеллектуальном и эмоциональном согласии с ними. Ортодоксия предполагает субъективную, внутреннюю ориентацию религиозности, где ключевым является то, во что человек верит. Ортопраксия (от греч. orthos – "правильный" и praxis – "действие", "практика") в свою очередь означает правильное действие, соблюдение предписанных ритуалов, церемоний и поведенческих норм. Религиозные системы, ориентированные на ортопраксию, придают первостепенное значение внешнему соответствию установленным образцам поведения, независимо от внутренних убеждений субъекта. Ортопраксия предполагает объективную, внешнюю ориентацию религиозности, где ключевым является то, что человек делает.
Вопреки распространенному мнению, именно ортодоксия, с ее акцентом на правильном веровании, коррелирует с культурой стыда. Когда ценность человека определяется его верованиями и внутренними установками, несоответствие ортодоксальным нормам ставит под вопрос саму ценность его существования, вызывая глубокое чувство стыда – "я недостоин", "я неправильный". Ортопраксия же, фокусируясь на правильности действий, а не на внутреннем состоянии субъекта, коррелирует с культурой вины, где негативная оценка направлена на конкретные поступки, а не на личность в целом.
Ортопраксия древних цивилизаций
Древнеегипетская цивилизация представляет собой яркий пример ортопрактической религиозной системы. Центральным понятием египетской религиозной и этической мысли было понятие Маат – космического порядка, справедливости и истины. Маат реализовывалась прежде всего через правильное исполнение ритуалов и соблюдение социальных норм. Ритуальная чистота и точное следование предписаниям были важнее внутренних убеждений. В знаменитой "Книге мертвых" описывается посмертный суд, где сердце умершего взвешивается против пера Маат. Примечательно, что в "негативной исповеди" перед судом Осириса умерший перечисляет не свои верования, а действия, которых он не совершал: "Я не совершал несправедливости против людей. Я не притеснял бедных. Я не заставлял голодать. Я не заставлял плакать..." и т.д. Это наглядно демонстрирует приоритет действия над верой. Социальный контроль в такой системе осуществлялся преимущественно через механизм вины – осознание неправильности конкретных поступков. Важно понимать, что в ортопрактической системе Древнего Египта человек не испытывал стыда за само своё существование или свою сущность – негативная оценка относилась исключительно к совершённым или несовершённым действиям. Это создавало психологически более здоровую атмосферу, где личность не отвергалась целиком, а лишь корректировались отдельные поступки.
Аналогичным образом, древнеримская религия была принципиально ортопрактической. Pietas (благочестие) в римском понимании означало прежде всего точное исполнение обрядов, почитание богов через правильные ритуалы. Religio для римлян была не столько верой, сколько системой правильных действий по отношению к богам и предкам. Публичный характер римской религиозности проявлялся в том, что религиозные церемонии были неотделимы от государственной жизни. Жрецы были государственными чиновниками, а не духовными наставниками. Концепции dignitas (достоинство) и honor (честь) функционировали как регуляторы поведения, ориентированные на правильность действий в публичной сфере. В этой системе человек мог испытывать вину за неправильное исполнение ритуала или нарушение общественных норм, но его идентичность и право на существование не ставились под сомнение. Ошибка требовала исправления, а не экзистенциального самоотрицания. Это фундаментальное отличие культуры вины, порождаемой ортопраксией, от культуры стыда, связанной с ортодоксией.
Иудаизм: от ортопраксии к ортодоксии
Иудаизм представляет собой пример религиозной системы, эволюционировавшей от преимущественно ортопрактической к более сбалансированной, с сильным элементом ортодоксии. Эта эволюция во многом была результатом сознательного противопоставления египетской модели, из которой, согласно библейскому нарративу, вышел еврейский народ. Критика идолопоклонства в иудаизме – это не только критика поклонения "ложным богам", но и начало сдвига от чистой ортопраксии к ортодоксии, от оценки действий к оценке верований. Первая из Десяти заповедей – "Я Господь, Бог твой... да не будет у тебя других богов пред лицом Моим" – устанавливает приоритет правильного верования наряду с правильным действием. Шма Исраэль ("Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть") становится центральной декларацией веры, ежедневно произносимой верующими иудеями. Это утверждение ортодоксии, правильного верования как основы религиозной идентичности. С усилением элементов ортодоксии в иудаизме начинает формироваться и культура стыда. Концепция избранного народа создает основу для экзистенциального стыда – если народ избран для особой миссии, то несоответствие этой миссии ставит под вопрос саму ценность его существования. Пророческая традиция часто апеллирует именно к этому чувству: "Как же вы, избранные Богом, можете так поступать?" – это вопрос не только о действиях, но и о самой сущности народа. В то же время, иудаизм сохраняет сильный элемент ортопраксии в виде галахи – детально разработанной системы религиозных предписаний, регулирующих все аспекты жизни верующего. Соблюдение шаббата, кашрута, ритуальной чистоты и других предписаний остается важнейшим аспектом религиозной жизни, что поддерживает и культуру вины как регулятор конкретных действий. Но еврейский закон проявляет признаки избыточности, его невозможно исполнять во всей полноте, иудей оказывается заведомо греховен. И это приводит к определенной деградации ортопраксии. Таким образом, в иудаизме мы видим сложное взаимодействие ортопраксии и ортодоксии, культуры вины и культуры стыда. Эта двойственность создает напряжение, которое станет еще более выраженным в христианстве.
Христианство: радикализация ортодоксии
Христианство, возникшее в лоне иудаизма, радикализирует тенденцию к ортодоксии, делая правильное верование центральным элементом религиозной идентичности. Апостол Павел формулирует учение о спасении верой, а не делами закона: "Человек оправдывается верою, независимо от дел закона" (Рим. 3:28). Это принципиальный сдвиг от ортопраксии к ортодоксии, от оценки действий к оценке верований. Формирование догматической системы христианства через Вселенские соборы, создание символов веры и борьба с ересями отражают приоритет "правильного верования". Никейский символ веры, утверждающий единосущность Сына Отцу, становится критерием принадлежности к истинному христианству. Ереси рассматриваются как угроза не столько из-за неправильных действий их последователей, сколько из-за неправильных верований.
С этим радикальным сдвигом к ортодоксии в христианстве происходит и усиление культуры стыда. Если спасение зависит от правильной веры, то неправильная вера ставит под вопрос саму возможность спасения, саму ценность существования человека. Это создает глубокий экзистенциальный стыд – ощущение фундаментальной недостойности, желание не существовать перед лицом совершенного Бога. Нагорная проповедь Иисуса усиливает это чувство, перенося акцент с внешних действий на внутренние установки: "Вы слышали, что сказано древним: не убивай... А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду" (Мф. 5:21-22). Аналогично, грех прелюбодеяния распространяется на вожделение в сердце. Это не просто интернализация требований – это переход от оценки действий (вина) к оценке самой личности (стыд).
Радикализация ортодоксии в христианстве и связанный с ней акцент на внутреннем состоянии верующего привели к формированию особой формы токсичного стыда. Концепция первородного греха и врожденной испорченности человеческой природы создает ситуацию, в которой индивид постоянно ощущает свою неполноценность, неспособность соответствовать идеалу не из-за отдельных поступков, а из-за самой своей природы. Это фундаментальное переживание стыда – "я недостоин существовать", "я неправильный по самой своей сути" – становится центральным элементом христианской субъективности. Интернализация божественного взгляда – представление о том, что Бог постоянно видит не только действия, но и помыслы человека – создает ситуацию постоянного внутреннего наблюдения и оценки, от которой невозможно скрыться. Для преодоления этого токсичного стыда христианство создает практику исповеди и покаяния. Исповедь функционирует как механизм трансформации стыда в вину через вербализацию. Называя свои грехи, исповедующийся переводит диффузное, всеобъемлющее чувство стыда за свое существование в конкретные, ограниченные акты, которые могут быть искуплены. Это позволяет переключиться с экзистенциального вопроса "Достоин ли я существовать?" на более конкретный "Что я сделал не так и как это исправить?". Мишель Фуко в своих поздних работах уделял особое внимание исповеди как "технологии себя", практике самоформирования субъекта. По Фуко, христианская исповедь создает особый тип субъективности, основанной на постоянном самонаблюдении и самораскрытии перед авторитетной инстанцией. Покаяние, следующее за исповедью, предлагает путь преодоления вины через теологически обоснованное прощение и ритуальные практики очищения. Психологический эффект отпущения грехов заключается в освобождении от бремени вины и временном облегчении стыда, хотя фундаментальная проблема экзистенциального стыда остается неразрешенной в рамках ортодоксальной христианской модели.
Реформация: трансформация культуры стыда в культуру вины
Протестантская Реформация XVI века представляет собой революционную попытку разрешения противоречий между ортодоксией и ортопраксией, стыдом и виной. Уникальность протестантского, особенно кальвинистского подхода заключается в чётком разделении человеческого существования на два принципиально различных пространства, каждое со своей логикой и механизмами регуляции.
С одной стороны, протестантизм радикализирует ортодоксию через принцип sola fide ("только верой"), утверждая примат веры над делами в вопросе спасения. Однако, в отличие от католицизма, эта ортодоксия локализуется в строго определённом пространстве — пространстве церкви, понимаемой не как институт, а как сообщество верующих. Это пространство сердца, искренних побуждений, бескорыстной любви к Богу и ближнему. Здесь действует логика благодати, а не заслуги, и именно здесь человек переживает свою связь с трансцендентным.
С другой стороны, кальвинизм чётко выделяет второе пространство — мирское, где господствует ортопраксия. Это пространство закона, договора, рациональной деятельности, где оцениваются не намерения, а результаты, не вера, а дела. Здесь человек функционирует не как объект божественной благодати, а как субъект правовых и экономических отношений, строго соблюдающий правила и обязательства.
Доктрина предопределения усиливает это разделение. В пространстве ортодоксии (церкви, сердца) она порождает экзистенциальный стыд: если спасение предопределено и не зависит от действий человека, то несоответствие признакам избранности ставит под вопрос саму ценность существования. Однако в пространстве ортопраксии (мирской деятельности) та же доктрина парадоксальным образом освобождает человека для рационального действия: если спасение не зависит от дел, то мирская деятельность может осуществляться по своей собственной логике, без примеси религиозных соображений.
Это разделение пространств приводит к уникальной трансформации: экзистенциальный стыд, порождаемый ортодоксией в пространстве церкви, находит конструктивный выход в строгой ортопраксии мирской деятельности. Человек, неуверенный в своем спасении и испытывающий стыд за свое существование перед лицом Бога, компенсирует это через безупречные действия в мирской сфере — трудолюбие, честность, рациональность, соблюдение договоров. Успех в профессиональной деятельности становится не средством спасения (что было бы ересью с точки зрения sola fide), а косвенным признаком избранности, психологическим утешением.
Таким образом, кальвинизм создаёт уникальную систему, где культура стыда (пространство ортодоксии) и культура вины (пространство ортопраксии) не противоречат друг другу, а дополняют друг друга, будучи строго разграничены по сферам применения. В церкви человек предстоит перед Богом как грешник, спасаемый только благодатью, переживая экзистенциальный стыд своей недостойности. В мире же он действует как рациональный субъект, строго соблюдающий правила и отвечающий за конкретные поступки, но не за свою сущность.
Макс Вебер в своей классической работе "Протестантская этика и дух капитализма" показал, как это разделение способствовало формированию капиталистической этики. Освобождение мирской деятельности от непосредственной связи со спасением позволило развиться чисто рациональным, калькулируемым формам экономического поведения. Психологическими последствиями такой установки становятся, с одной стороны, повышенная тревожность в отношении своего спасения, а с другой — беспрецедентная рациональность и ответственность в мирских делах.
Современные проявления культур стыда и вины
В современном секуляризованном обществе религиозные механизмы регуляции поведения трансформировались, но не исчезли. Религиозные концепты стыда и вины, ортодоксии и ортопраксии секуляризировались, приняв форму светских этических и социальных норм. Интересно, что современные идеологические системы часто воспроизводят структуру ортодоксии с присущей ей культурой стыда. Политическая корректность, например, функционирует как своего рода светская ортодоксия, где неправильные взгляды или высказывания могут привести к социальному остракизму. Это вызывает не просто чувство вины за конкретное высказывание, но глубокий экзистенциальный стыд – ощущение себя как "неправильного", "недостойного" человека.
Цифровая эпоха с ее социальными сетями и всепроникающей публичностью усиливает эти тенденции. Социальные сети создают пространство постоянного наблюдения и оценки, где человек подвергается не только внешнему суду за свои действия (ортопраксия, вина), но и всеобъемлющей оценке своей личности, своих взглядов и убеждений (ортодоксия, стыд). "Культура отмены" (cancel culture) функционирует как современная форма остракизма, направленная не столько на конкретные поступки, сколько на саму личность "отмененного".
В то же время, терапевтическая культура современности предлагает новые способы работы с токсичными формами стыда и вины. Психотерапевтические практики во многом представляют собой секуляризованную форму исповеди, позволяющую трансформировать парализующий экзистенциальный стыд в более конструктивное чувство вины, с которым можно работать. Переосмысление стыда и вины в позитивном ключе, как сигналов, способствующих личностному росту и социальной гармонии, становится важной задачей современной психологии и этики.
Анализ соотношения ортодоксии и ортопраксии с формированием культур стыда и вины в различных религиозных традициях позволяет выявить сложную диалектику этих явлений. Историческая эволюция от преимущественно ортопрактических систем Древнего Египта и Рима к усилению ортодоксальных элементов в иудаизме и их радикализации в христианстве, особенно в протестантизме, отражает сложную динамику взаимодействия этих механизмов. Эта эволюция не линейна и не однонаправленна: в каждой традиции мы видим попытки найти баланс между внутренним и внешним, между верой и действием, между стыдом и виной. Понимание этих механизмов имеет не только теоретическое, но и практическое значение для современной культуры и общества. Оно позволяет более осознанно подходить к формированию этических систем, учитывая психологические последствия различных механизмов морального контроля, и искать баланс между внутренней и внешней мотивацией этического поведения, между здоровым чувством ответственности и токсичным переживанием собственной недостойности.
Оценили 3 человека
3 кармы