Лидия Грот, кандидат исторических наук. Оригинал статьи взят на http://pereformat.ru/
В феврале этого года я выступала с циклом лекций в ЛГУ им. А.С. Пушкина по тематике моих исследований, которые я веду по двум основным направлениям: 1) истоки древнерусской государственности, где ключевая проблема – генезис древнерусского института верховной власти; 2) влияние западноевропейских утопий на исследование древнерусской истории. В данной статье я хочу представить основное содержание второго направления исследований, а именно – влияние шведского политического мифа XVII-XVIII вв. на изучение начального периода русской истории. Эта тематика была изложена в ряде моих публикаций на Переформате, но в силу ее важности и, по-прежнему, малой известности в российской историографии полагаю небесполезным дать ее в концентрированном виде отдельной статьей. Но начну с общего вывода, к которому я пришла в ходе моих исследований: как история российской государственности, так и вся русская история в целом, имеют более древние корни, чем это принято считать, и корни эти автохтонны для Русской равнины.
Однако такие наиважнейшие проблемы российской истории, как древнерусский политогенез, генезис института верховной власти, развитие древнерусских городов, освоение речных путей Восточной Европы и др. оказались, начиная с XVIII в., под влиянием утопической историософии, сложившейся в западноевропейской исторической мысли XVI-XVIII вв. и привнесенной норманизмом в российскую историческую науку, что препятствует исследованию самых основополагающих исторических проблем в соответствии с современными требованиями к науке. А это ведет к стагнации российской исторической мысли.
Сложившаяся в данный момент ситуация в науке обязывает дать определение понятию норманизм. До недавнего времени под норманизмом понималась система взглядов, сторонники которой отстаивали идею скандинавского происхождения летописных варягов, видели в князе Рюрике вождя скандинавских отрядов, не то завоевателя, не то наемника по договору, а также были уверены в древнешведском происхождении имени Руси. Перечисленные положения, по-прежнему, присутствуют в работах российских историков, однако слово норманизм в последнее время перестало нравиться представителям данной системы взглядов, которые стали заявлять, что неправильно называть норманистов норманистами, что то, что оспаривается антинорманистами – это, будто бы, на самом деле набор фактов.
Фактов за утверждениями о скандинавском происхождении варягов или о Рюрике как скандинавском наемнике неустановленного происхождения, а также о древнешведском происхождении имени Руси как раз нет. И быть не может, поскольку названный набор взглядов есть результат не научных исследований, а плод шведского политического мифа XVI-XVIII вв. Для того, чтобы разобраться в этом, надо обратиться к истории западноевропейской общественной мысли названного периода и вкратце рассмотреть одно специфическое явление в ее истории под названием готицизм – течение, в рамках которого в североевропейских странах в течение XVI-XVIII вв. сложилась традиция приписывать своим странам величественное древнее прошлое, основанное на фантазиях. Особенно эта традиция поразила страны Скандинавского полуострова.
Однако такое важное для истории западноевропейской общественной мысли явление как готицизм практически блистает своим отсутствием в работах российских ученых. И это тем более странно, что готицизм оказал решающее влияние на развитие духовной жизни Германии и скандинавских стран в XVI-XVIII вв., а также – Англии второй половины XVII-XVIII вв. Идеями готицизма увлекались французские просветители. Утопические идеи немецкого и скандинавского готицизма внесли крайне негативный вклад в изучение русской истории. Напомню, что так называемая антиготская пропаганда итальянских гуманистов, в русле которой развивалось негативное преломление истории германцев или немецкой истории, когда римское и готическое провозглашались итальянскими гуманистами как антиподы, соотношение между которыми было равнозначно соотношению понятий «культура» и «варварство», придали готицзму не только протестный, но и ущербный характер.
Данная ущербность выразилась в том, что в рамках готицизма стал складываться миф о неспособности славянских народов к цивилизованному развитию, к созданию собственной государственности. Таким образом, для представителей готицизма стремление защитить историческое прошлое германских народов от критики итальянских гуманистов вылилось в упорное желание отыскать объект, на который можно было бы в свою очередь перенести обвинения в варварстве, темноте, неспособности к цивилизованному развитию. Такой объект был отождествлён со славянскими народами. Тогда же, в частности, зародились идеи о некоем имманентном славянам народоправстве и отсутствии у них традиции монархического правления. Так, современник О.Рудбека, прусский историк Христофор Харткнох (1644-1687) писал о том, что вендские народы (он конкретно имел в виду поляков) не имели изначально монархической власти. При этом Х. Харткнох ссылался на Прокопия Кесарийского (VI в.), который, характеризуя современных ему славян, сообщал, что они не знали авторитарной монархической власти («славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве…»). Мысль эта, несмотря на ее статичность, закрепилась в западноевропейской исторической науке, и вот уже в русле просветительской мысли, в работах чешского просветителя Г. Добнера (1719-1790) она выступает как истина в последней инстанции: «…чехам и другим славянам в древности было присуще не монархическое, а демократическое общественное устройство».
Поскольку в эпоху Просвещения в общественной мысли стал доминировать взгляд, согласно которому народоправство связывалось с первобытным хаосом и дикостью, а монархия – с утверждением порядка и цивилизации, то отказывая народам, принадлежавшим к славянской языковой семье (включая, естественно, и русских) иметь традиции монархического правления, их фактически наделяли первородной народоправной дикостью, а носителей германских языков провозглашали монопольными обладателями монархического начала и порядка. Идеи эти, внесенные в российскую историческую науку Миллером, продолжают циркулировать в работах современных российских историков и по сей день, хотя это не просто устаревший, но уже обветшалый подход – реликт утопий давно минувших времён.
Но возникновение шведского политического мифа, создатели которого выступили с заявлениями о шведском происхождении варягов и о Рюрике из Швеции, правда, не указав его реального родословия, совпадало с событиями Смутного времени в Русском государстве, с военным присутствием шведов в Новгородской земле, а это был и захват Новгорода летом 1611 г., и интриги шведского двора по поводу шведского принца Карла Филиппа как кандидата на московский престол, и развитие шведской агрессии 1614-1617 гг. в русских землях, приведшей к Столбовскому договору, по которому Швеция отторгала русские города Ивангород, Ям, Остров, Копорье, Корелу, Орешек с уездами и всю Неву, в силу чего русские отрезались от Балтийского моря, от своего исконного исторического права свободного выхода в Балтийское море и свободной торговли на западноевропейских рынках.
Именно на фоне такого политического развития стало развиваться особое направление в шведской историографии, принявшее форму грубого фантазирования на исторические темы с созданием величественных картин выдуманной истории Швеции в древности. Содержанием этих картин стали рассказы о вымышленных древних предках шведов: о шведо-гипербореях и о шведо-варягах. Данные фантазии создавались с легко угадываемой целью: создать на их базе новейшую версию истории Восточной Европы в древности, где предкам шведов отводилась бы первенствующая, основоположническая роль с древнейших, гиперборейских времен. По этой мифологической историософии, предки шведов якобы уже в древнейшие времена обживали Восточную Европу задолго до других народов. Иначе говоря, это была история Восточной Европы без русских. Наши шведские предки, дескать, бороздили здесь реки от Балтики до Черного моря и до греческих островов уже с глубокой древности, следовательно, Швеция и сегодня имеет особое историческое право на восточноевропейские земли.
Почву для создания названного шведского политического мифа подготовила деятельность шведских и немецких готицистов XVI в., возникшая как реакция на упомянутую антиготскую пропаганду итальянских гуманистов и создавшая в качестве противовеса мифы о готах, которые якобы были не разрушителями античности, а ее прямыми наследниками, влившими свежую кровь в одряхлевшую Римскую империю и благодаря этому создавшими сильные державы Европы.
Я подчеркивала в ряде работ, что особая роль в начавшейся реконструкции великого гото-германского прошлого выпала Швеции, поскольку юг Швеции носит название Гёталанд, и эту область по созвучию стали связывать с прародиной древних готов, откуда они якобы вышли и начали свои завоевания в Европе. Идея о героическом прошлом готов как прямых предков королей Швеции была использована шведской королевской властью как консолидирующая общество идея. Ее стали расписывать в трудах придворных историков, насаждать во все учебные программы. Поскольку реального исторического материала не хватало, ибо шведская история своей древностью не обладала, то к шведской древности стали приписывать историю других народов, например, скифов – это тоже, дескать, шведские предки, только назывались иначе.
Так стала создаваться вымышленная история Швеции в древности. И она сделалась преддверием норманизма, поскольку именно под пером шведских готицистов фантазийные предки шведо-готов впервые стали бороздить восточноевропейские реки от Балтики до Черного моря, совершая победоносные походы – образ, легко узнаваемый из работ норманистов. Надо сказать, что выход готов с юга Швеции давно признан самими шведскими медиевистами мифом, а вот российские историки и археологи держатся за него с упорством, достойным лучшего применения.
Миф о шведо-готах, показавший себя продуктивной технологией в управлении шведским обществом или действенным политическим мифом, послужил пусковым механизмом для следующих политических мифов – о шведо-гипербореях и о шведо-варягах. О народе гипербореев, как известно, рассказывалось в античных источниках. Это – великий народ, которому приписывался значительный вклад в создание древнегреческой культуры, выходцем от гипербореев считался солнцебог Аполлон. И вот в начале XVII в. в кругах, приближенных к шведскому королю Карлу IX заговорили о том, что и гипербореи имели шведское происхождение. Приблизительно с 1610 г. в Швеции стали создаваться удивительные произведения на тему о том, что древняя Гиперборея находилась на территории Швеции, и имя Гипербореи лучше всего истолковывается из шведского языка, а имена гиперборейских героев – испорченные шведские имена, например, гиперборейский мудрец Абарис, научивший древних греков всяким наукам, – это испорченное шведское имя Эверт. Прошу обратить внимание на характер аргументации создателей шведской гипербореады: «истолкование» названия Гиперборея из шведского языка, по их убеждению, якобы служило неопровержимым доказательством того, что гиперборейская история была создана руками предков шведов. Но таков был менталитет XVI-XVII вв. А почему норманисты в течение двухсот с лишним лет стремятся доказать древнешведское происхождение имени Руси? По той же самой причине: законсервировавшись в менталитете XVI-XVII вв., норманисты убеждены в том, что докажи они, что название Русь имеет древнешведское происхождение, то это будет автоматически означать, что создателями древнерусской истории были выходцы из Швеции.
Возвращаясь к историческим феериям шведской гипербореады, надо еще раз подчеркнуть, что они создавались с легко угадываемой целью – оформить на их базе новейшую версию восточноевропейской истории без русских. Это сразу выявляется, если наложить их на сложившуюся в Русском государстве политическую обстановку того времени. В июле 1610 г. произошло отстранение Василия Шуйского от власти, а в августе, под давлением польского короля Сигизмунда III произошло принесение присяги московскими жителями на имя польского королевича Владислава. Одновременно интенсифицировалась и шведская политика в русских землях. Еще летом 1609 г. Карл IХ предложил дополнительные военные отряды царю Василию, но в награду за это потребовал отдать ему Орешек, Ладогу и часть Кольского полуострова до мыса Святой нос. Осенью 1609 г. шведский военный отряд под командованием Балтазара Бэка и Исака Бема получил приказ выступить на захват Колы. Шведскую корону привлекала русская северная торговля и, соответственно, стремление установить контроль над ней с целью извлечения доходов. Карл IХ продолжил безуспешную политику своих предшественников Густава Вазы и Юхана III, но и его попытки захватить силой северные русские города закончились крахом.
На фоне успехов династийных притязаний польского короля и его сына летом 1610 г. в шведских политических кругах родился аналогичный ему проект со шведским принцем в качестве кандидата на московский престол. В сборнике шведских документов «Войны Швеции» («Sveriges krig»), со ссылкой на шведские архивные документы, говорится, что весной 1610 г. Карл IХ принимает решение захватить несколько северо-западных русских городов. Собирается сводный военный отряд численностью в 7000 человек под командованием шведского наместника в Ревеле Андерса Ларссона, которому отдается приказ выступить в направлении Ивангорода, Яма и Пскова, жители которых присягали Лжедмитрию II, и силой или хитростью принудить эти города сдаться и присягнуть либо царю Василию, либо шведскому королю (! – Л.Г.).
Ход событий подгонял развитие политических прожектов. В июле 1611 г. шведы сумели захватить Новгород. 17 июля от имени Карла IХ и Новгорода был заключен договор о мирных условиях, где, в частности, говорилось о том, что новгородцы, отвергнув короля Сигизмунда и наследника его, признают своим защитником и покровителем короля шведского с тем, чтобы Россия и Швеция вместе выступали против их общего врага, а также чтобы один из сыновей шведского короля Густав Адольф или Карл Филипп был бы царем и великим князем владимирским и московским. В договоре подчеркивалось, что его условия должны будут исполняться Новгородом даже в том случае, если «московское правительство, вопреки ожиданиям, не пожелают с ним согласиться». Цель выражена здесь предельно ясно – попытка расчленения Русского государства и отторжения части русских земель в пользу шведской короны, подробнее по ссылке.
Вот в это время и начинает разрабатываться шведская гипербореада, а также происходит появление первых рассуждений о шведском происхождении летописных варягов и о Рюрике из Швеции. Как известно, политическим действиям на государственном уровне во все времена должно было придавать «законный вид и толк». Домогательства польского короля при выдвижении своего сына Владислава кандидатом на московский престол имели основания, уходившие в прошлое междинастийных связей.
Дело в том, что упоминавшийся выше Сигизмунд III был по линии своей матери Катерины Ягеллонки потомком Ягеллонов – династии, образовавшейся в 1386 г. вследствие междинастийного брака литовского князя Ягайла и единственной наследницы умершего польского короля Людовика – Ядвиги. Связи же Литвы и Руси были переплетены межродовыми браками литовских и русских княжеских домов с глубочайшей древности. Так, в частности, основатель династии Ягеллонов – князь Ягайло – был сыном русской княжны, а именно – тверской княжны Ульяны (Иулиании) Александровны, дочери великого князя Тверского и великого князя Владимирского, выданной замуж за великого князя литовского Ольгерда. Таким образом, Сигизмунд и Владислав имели в поддержку своих притязаний матрилатеральную традицию, хоть и затерянную в глубине времен, но имевшую вполне реальный характер для XVII в., поскольку родословия правящих домов были общеизвестны в европейских политических кругах.
А вот у шведского короля ничего подобного не было. Зато у него было кое-что получше – миф о древних шведо-готах как прямых предках шведских королей, причем миф, получивший распространение на европейском континенте. На этой базе и стал создаваться новый шведский политический миф, где разрабатывались идеи не просто династийных, а глубоко исторических прав шведского короля на восточноевропейские земли с древними предками шведских королей, которые освоили Восточную Европу задолго до других народов и бороздили здесь реки от Балтики до Черного моря чуть не с гиперборейских времен. То, что заказ на создание шведской гипербореады, также как и на проект о варягах и Рюрике из Швеции, шёл от первого лица Шведского королевства, подтверждается целым рядом косвенных фактов.
Именно в это время у шведского дипломата и приближенного шведского короля П. Петрея (1570-1622) неожиданно появляются рассуждения о шведском происхождении летописных варягов. Прошу обратить внимание: авторство идеи о скандинавстве летописных варягов не принадлежит немецким академикам. Это выдумка принадлежит шведским сановникам и литераторам, а немецкие академики выступили лишь ее пропагандистами. Высказывание о шведском происхождении летописных варягов появилось в работе П. Петрея «История о великом княжестве Московском» («Regni muschovitici sciographia»), опубликованной в 1614-1615 гг. на шведском языке в Стокгольме, а в 1620 г. – на немецком языке в Лейпциге. В этой работе П. Петрей, впервые в историографии, неожиданно заявил, что варяги из русских летописей должны были быть выходцами из Швеции, «…от того кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции» (в издании 1620 г. на немецком заявление было сформулировано в диспозитивной форме: «…aus dem Königreich Schweden, oder dero incorporirten Ländern, Finland und Lieffland…» (Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. М., 2005. С. 18-20; Latvakangas A. Riksgrundarna.Turku, 1995. S. 132-135). А имена варяжских братьев, по мнению Петрея, являлись испорченными шведскими именами: Рюрик (Rurich) вполне мог изначально прозываться Erich, Frederich или Rodrich; Синеус (Sineus) – как Siman, Sigge или Swen; Трувор – Ture или Tufwe (кстати, ни Эрик, ни Фредрик, ни Родерик шведскими именами не являются – это имена заимствованные в шведском именослове). Здесь мы так же, как в случае с Гипербореей из Швеции, сталкиваемся с менталитетом XVII в.: докажи, что имя Рюрика можно объяснить из шведского языка, и Рюрик автоматически присваивается шведской истории. В моей новой монографии «Имена летописных князей и корни древнерусского института княжеской власти» я показываю, что имя Рюрик не имеет скандинавского происхождения.
Неожиданными слова Петрея о варягах из Швеции были потому, что противоречили опубликованному двумя годами ранее собственному труду Петрея о древних гото-шведских королях, где он постарался обрисовать, в духе готицизма, подвиги древних шведских конунгов и утверждал, что они завоевали полмира, достигнув пределов Азии, и собирали дань со всех земель к востоку и югу от Балтийского моря. Затрагивались и отношения с русскими, но ни слова не говорилось о шведском происхождении русских князей. Более того, в 1614 г., когда уже начала выходить из печати шведская версия «Истории о великом княжестве Московском», было опубликовано второе издание указанной хроники о гото-шведских королях. И в ней тем же Петреем указывалось, что он «не нашёл в русских хрониках каких-либо сведений о завоеваниях шведских конунгов, но это и понятно, поскольку хроники начинают рассказ с прихода Рюрика, Синеуса и Трувора из Пруссии в 562 г.» (Latvakangas A. Op. cit. S. 136-137), т.е. Петрей ввел в свое произведение известное сказание о родословных связях между великими русскими князьями и римскими императорами, а также о родстве Рюрика с братом императора Августа Прусом. Подобные сказания были популярны в русских историко-литературных произведениях XVI в., и Петрей, бывая в Москве, наверняка узнал о них и, желая поблистать знаниями о русской истории, ввел их в свое сочинение.
Но тогда создаётся впечатление, что рассуждения о шведском происхождении Рюрика и варягов Петрей в спешке внёс в готовый текст «Истории о великом княжестве Московском», даже не успев согласовать их со своими прежними публикациями. Причина этой поспешности Петрея, заставившей его в кратчайший срок между двумя публикациями перенести и варягов, и Рюрика из Пруссии в Швецию, обнаруживается во всём своём простодушии, когда мы обратим внимание, что вторую книгу «Истории о великом княжестве Московском» Петрей посвятил принцу Карлу-Филиппу, которого он в своих мечтаниях уже, вероятно, видел на московском престоле. Чуткий нос опытного придворного службиста уловил, что тонкий намек о шведском происхождении летописных варягов – основоположников великой правящей династии Русского государства – сразу же придаст его историческому сочинению политически корректный характер.
Петрей не был историописателем, все его сочинения были отмечены духом официозной пропаганды. Вышеупомянутый опус Петрея – «Благодетельная хроника обо всех свеярикских и гётских конунгах», по словам финского историка А. Латвакангаса, был прилежной копией мифологизированной шведской истории, восходящей к классику шведского готицизма Иоанну Магнусу и носил характер сугубо пропагандистский (Latvakangas A. Op. cit. S. 136). Аналогичным прагматизмом была отмечена и первая публикация (1608 г.) Петрея или его записки очевидца событий Смутного времени, охарактеризованные шведской исследовательницей Маргаретой Аттиус Сольман как политический памфлет и явно выраженная пропаганда, подлаженная под внутреннюю политику шведской короны того времени (Stora oredans Ryssland. Petrus Petrjus ögonvittnesskildring från 1608 / Attius Sohlman M.,red. Stockholm, 1997). Написание Петреем «Истории о великом княжестве Московском» шло одновременно с переговорами в 1613 г. в Выборге о кандидатуре шведского принца Карла-Филиппа на московский престол, т.е. также было продиктовано соображениями политической корректности, а не научными интересами.
Прекрасным подтверждением того, что мысль об основоположнической роли предков шведов в создании древнерусской государственности уже носилась в воздухе и осваивала мозги влиятельных шведских деятелей, является то, что именно в это время была сфальсифицирована в шведских официальных документах речь архимандрита Киприана, произнесённая на встрече в Выборге в августе 1613 г. От этой встречи в Государственном архиве Швеции осталось два документа: официальный отчет шведской делегации и неофициальные записи, которые вел секретарь принца Карла Филиппа. В официальным отчёте было записано, что руководитель новгородского посольства архимандрит Киприан отметил, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик». А согласно неофициальным записям секретаря Карла-Филиппа, архимандрит Киприан сообщил, что «…в старинных хрониках есть сведения о том, что у новгородцев исстари были свои собственные великие князья… так из вышеупомянутых был у них собственный великий князь по имени Родорикус, с родословием из Римской империи». Следовательно, Киприан представил вышеупомянутое сказание о родстве Рюрика с братом императора Августа, просто подчёркивая древность института новгородских князей. Таким образом, слова о Рюрике из Швеции в официальном протоколе, приписанные архимандриту Киприану – грубый подлог, совершенный сановниками Густава II Адольфа. Но этот подлог они вряд ли совершили, если бы не опирались, как минимум, на негласное одобрение своего короля.
Итак, утверждения о Рюрике из Швеции и о шведском происхождении летописных варягов – произведения шведского политического мифа, сочиненные в то время, когда шведских политиков питала надежда увидеть на московском престоле шведского принца Карла Филиппа. Под этот проект, в качестве некоего обоснования исторических связей шведских королей с древнерусскими правителями, и стали подтасовываться факты в исторических документах, а также создаваться произведения в жанре выдуманной истории.
Но затея с Карлом Филиппом в качестве кандидата на московский престол, как известно, не удалась. Однако первые наработки шведского политического мифа не пропали втуне и вскоре оказались востребованными в период после Столбовского договора. Этот период можно считать следующим, вторым этапом в развитии шведского политического мифа. Завершение военных действий в Русском государстве на весьма выгодных для Швеции условиях рассматривалось новым королем Швеции Густавом-Адольфом как безусловное доказательство того, что он есть достойный продолжатель готских деяний в Восточной Европе, которые описывали шведские готицисты и творцы шведской гипербореады, и теперь все завоеванные земли, как и во времена мифического Берига, должны стать полностью шведскими (ошведиться – försvenskas), для чего стала разрабатываться особая политика.
Политика шведских властей на оккупированных в ходе событий Смутного времени Ижорской и Водской землях, которые на шведских картах стали именоваться Ингерманландия, продолжала закладывать основы будущего норманизма, поскольку от идеологического обоснования якобы древнего исторического права Швеции на русские земли надо было идти дальше: ведь оккупированными русскими землями надо было управлять, надо было вести соответствующую пропаганду среди населения этих земель, объяснять «правильность» и законность оккупации. Поэтому именно в обстановке после Столбовского мира шведский политический миф о древних корнях шведского владычества в Восточной Европе стал активно развиваться, причем по двум направлениям: 1) продолжение развития сюжетов о древней основоположнической роли предков шведских королей в Восточной Европе чуть не с гиперборейских времен; 2) к нему прибавилось второе направление – о финнах, как древних насельниках в Восточной Европе, которые подчинялись шведским королям и платили им дань, а также о славянах, т.е. русских, которые были самыми поздними пришельцами в Восточную Европу.
Появление второго направления было обусловлено тем, что на оккупированных русских землях необходимо было установить систему управления для православного населения, как русскоязычного, так и финноязычного, что в конечном итоге вылилось в политику обращения православного населения Ингерманландии в лютеранство. Ибо шведской короне надо было получить в завоеванных землях верноподданническое население, пусть не по рождению, но хотя бы по лютеранской вере. Подобная «задача» встает перед любым завоевателем: сколько ни грабь завоеванное население, власть завоевателя не сделается стабильной, если населению не внушить историческую «обоснованность» нового порядка. Однако, как отмечают шведские исследователи, православное население Ижорской и Водской земель, как финноязычное, так и русскоязычное не обнаруживало никакой радости при виде открывшейся перспективы перейти в лютеранскую веру. А согласно условиям Столбовского договора, открытое насильственное обращение в лютеранство не допускалось.
Тогда к середине XVII в. в завоеванных землях была пущена в ход так называемая политика сегрегации, т.е. политика противопоставления православных води и ижоры «истинным» русским как настоящим православным. На этом основании в документах шведской администрации стала проводиться мысль о том, что обращение води и ижоры в православие произошло совсем недавно, а так по своему происхождению ижора и водь – финны и потому ближе к западногерманским традициям, чем к русским. Используя традицию манипулирования историческим прошлым, стали постепенно писать, что ижора и водь – это вообще-то остатки древних финских племен, которые в некие времена переселились в Ингерманландию откуда-то с севера, поэтому должны считаться лютеранами априорно и коренными народами в «западногерманской» Ингерманландии. Следовательно, обращение ижоры и води в лютеранство – это не нарушение условий Столбовского договора, а просто возврат ижоры и води в родное лютеранство, своего рода восстановление исторической справедливости и возвращение «западногерманских» финнов к их корням.
Неправое дело особенно нуждается в идеологизировании, поэтому для данной политики было опять подключено историческое мифотворчество на более высоком, так сказать, «университетском» уровне, причем мифотворчество, охватывавшее оба вышеупомянутые направления. Как раз в это время, а именно в 1671 г., придворным шведским историографом Юханом Видекиндом в книге «История десятилетней шведско-московитской войны» был опубликован протокол-фальсификат о Рюрике из Швеции. Сфальсифицированный документ стал важнейшим источником, на который впоследствии ссылались шведские и немецкие историки (Шлёцер его растиражировал), уверяя, что сами новгородцы «помнили» о своем князе Рюрике «родом из Швеции». Неофициальные записи тоже были обнаружены в архиве и опубликованы, но во второй половине XIX в., так что фальсификат успел пустить глубокие корни в работах историков.
Стали появляться диссертации и другие труды представителей шведских академических кругов, продолжавшие развитие линии о древней основоположнической роли предков шведских королей в Восточной Европе. В качестве одного из примеров можно назвать появившуюся в 1675 г. в Лундском университете диссертацию Эрика Рунштеена под названием «О происхождении свео-готских народов», в которой диссертант, развивая фантазии шведских готицистов о мнимом переселении свея-готского народа из Швеции в Скифию, постулировал, что этнонимы Восточной Европы – скандинавского происхождения, например, роксоланы – имя выходцев из Рослагена (Roslagia) – прибрежной полосы на востоке Швеции. В 1670 г. шведский писатель и профессор медицины Олоф Рудбек начал работать над «Атлантидой» (Atland eller Manheim), где, отстаивая основоположничество Швеции в древнегерманской, древнегреческой и древнерусской культурах, объединил в своем увесистом труде величественные миражи готицизма, шведскую гипербореаду и политически корректную выдумку П.Петрея о варягах из Швеции.
В «Атлантиде» Рудбек «реконструировал» якобы утраченную шведскую историю через отождествление Швеции и с Гипербореей, и со Скифией, и со страной Варягией, которую он размещал на Скандинавском полуострове, точнее – в границах Шведского королевства. Рудбек объявлял восходящими к древнешведскому языку личные имена античных героев или богов, а также – топонимы Восточной Европы, что служило, по его убеждению, доказательством древнего присутствия там предков шведов. Античные источники были объявлены им источниками по древнешведской истории, но из-за того, указывал Рудбек, что греки и латины не знали древнешведского языка, данные источники были утрачены для шведской истории. Все эти рассуждения нельзя воспринимать как забавные экстравагантности чудака профессора, поскольку за рудбековским историозодчеством явно стояло государство, а государству, как правило, не до забав. «Атлантиде» была оказана полная поддержка, ее заучивали наряду с катехизисом, ведь Рудбек фактически постулировал, что шведские короли являются законными владельцами восточноевропейских русских земель, поскольку по бесспорному историческому праву они – наследники своих древних предков, а вот русские цари должны рассматриваться как недавние оккупанты на этих землях.
Во втором томе «Атлантиды», вышедшем в 1689 г., Рудбек «упорядочил» этническую картину в Восточной Европе в древности. Наши предки гиперборейские скифы (Yfwerborne Skythar), постулировал Рудбек, подчиняли себе многие страны мира, а народы превращали в своих рабов и взимали с них дань. Они покорили финнов, которые населяли Европу до реки Дона, а потом захватили и остальную Европу и подчинили её до Меотийского болота. О русских же или славянах Рюдбек написал, что они жили где-то намного южнее. Таким образом, населив Восточную Европу вплоть до Дона финнами, Рудбек и ввел идею финно-угорского субстрата в Восточной Европе. Современный шведский исследователь готицизма и рудбекианизма Ю. Свеннунг охарактеризовал «Атлантиду» как произведение, где шовинистические причуды фантазии были доведены до полного абсурда. Но в XVII в. «Атлантида» Рудбека воспринималась образованными шведами как историческая истина в последней инстанции. А для шведской администрации, проводившей политику сегрегации в Ижорской и Водской землях, как «научная» аргументация в поддержку насильственной лютеранизации води и ижоры и выдавливания православного населения.
Так шло развитие шведского политического мифа до начала Северной войны. После ее окончания внешнеполитическая ситуация для Швеции изменилась. По Ништадскому миру Швеция потеряла завоеванные ранее русские земли. Потеря этих земель воспринималось и шведскими властями, и шведским обществом как вопиющая историческая несправедливость, настолько картины выдуманной Рудбеком древнешведской истории глубоко проникли в шведское сознание. Понятное дело, что при менталитете, воспитанном на рудбекианизме, ни шведское общество, ни шведские политики не могли смириться с условиями Ништадского мира. В течение второй половины XVIII в. Швеция дважды нападала на Россию. В 1741 г. Швеция объявила войну России с требованием вернуть ей Ингерманландию и другие земли. Война закончилась миром в Або 1743 г., по которому Швеция потеряла еще часть земель в нынешней восточной Финляндии. В 1788 г. шведские власти организовали пограничную провокацию, переодев русскими казаками шведских солдат, которые напали на шведский пограничный пост, что послужило поводом для объявления войны России. В августе 1790 г. вновь был заключен мир, подтвердивший условия Ништадского и Абосского договоров. Готовясь к военным действиям против России, шведские власти интенсивно развивали сюжеты политического мифа, «обосновывавшего» права Швеции на восточноевропейские земли. Поэтому в период после Северной войны и до конца XVIII в., вернее, до 1790 г., т.е. до последней войны Швеции против России шведский политический миф переживает свою третью и последнюю стадию.
Вскоре после Северной войны одним из шведских деятелей по имени Хенрик Бреннер, оказавшимся в России в период Северной войны, была придумана идея о связи имени Русь с финским наименованием шведов «rotzalainen» и названием шведской области Рослаген. Бреннер был рожден в Финляндии, знал финский, но образование получал по Рудбеку, т.е. был уверен, что территорию России в древности заселяли финны, которых шведо-варяги покорили, а славяне, т.е. русские пришли на Северо-запад Европы позднее них. Бреннер стал интересоваться исторической топонимикой, поскольку еще со времен античных авторов было известно, что топонимы отражают язык древнейшего населения. Открыв для себя реку Русу в Новгородской губернии, Бреннер решил, что это финское название, созвучное и названию Руси, и названию финнами шведов «родсалайнен», сделав вывод о том, что имя Русь произошло от названия финнами шведов как «rotzalainen» или «rossalainen», а последнее, в свою очередь, произошло от Рослагена. Картина стала для него ясна: вот доказательства того, что шведы из Рослагена, господствовали в Восточной Европе и брали дань с финнов, как учил великий Рудбек. В 1723 г. Бреннер опубликовал свои этимологические изыскания. Мнение такого образованного человека как Бреннер было подхвачено его соотечественниками, а также вызвало интерес и в зарубежных ученых кругах. Хотя исходным пунктом для «этимологии» Бреннера, повторяю, послужил Рудбек, т.е. «шовинистические фантазии, доведенные до полного абсурда».
Этимологические «находки» Бреннера пришлись очень под стать политическим настроениям в Швеции, нацеленным на продолжение военного противоборства с Россией с тем, чтобы вернуть потерянные русские земли. Буквально за несколько лет до первого объявления войны России в 1741 г. публикацию Бреннера стали наряду с рудбековской «Атлантидой» активно привлекать для защиты диссертаций особой тематики, посвященной обоснованию шведского происхождения летописных варягов. А диссертации на подобную тему вдруг очень активно стали защищаться в шведских университетах в период после Ништадского мира.
В 1731 г. Арвид Моллер (1674-1758), профессор в области права и этики в университете в Лунде. защитил диссертацию «Dissertatio de Waregia (Wargön)», в задачу которой входило опровергнуть аргументацию авторов, сообщавших о варягах с южнобалтийского побережья (C.Мюнстер, С.Герберштейн, М.Стрыйковский, Дюре, Б.А.Селлий, Б.Латом, Ф.Хемниц, Г.Лейбниц и др.). Для этого Моллер возвел оригинальную псевдоисторическую конструкцию, подтянув к ней историю норманнских походов из западноевропейской средневековой истории. В его диссертации мы впервые видим развитие умозаключения о том, что норманнские походы, о которых сообщали латиноязычные хроники, должны были совершаться выходцами из Скандинавских стран. Для Моллера и его современников подобные утверждения никаких доказательств не требовали, поскольку в течение почти двухсот лет они выступали в обрамлении готицистских и рудбекианистских мифов, озарявших величавым сиянием прошлое предков шведов и приписывавших им все возможные завоевательные эпопеи древности и средневековья.
У Моллера мы впервые встречаем рассуждение о том, что раз выходцы со Скандинавского полуострова под именем норманнов совершали грабительские походы на Западе, то, конечно же, они должны были их совершать и на Востоке Европы. Заявив это, Моллер тут же начинает сочинять «историю» этих нападений: на восточноевропейское побережье Балтийского моря нападали, конечно же, шведы, которые, как доблестные воины и разбойники, быстро установили власть над местным населением прибрежной части Гардарики. Далее Моллер собрал воедино и соображения Рунштеена о роксоланах из Рослагена, и рассуждения о финском rodzelainen, происшедшем от Рослагена, в свою очередь образованного от шведского глагола ro, и выстроил их в уже привычном нам порядке: Roxolani или Russi произошли от Ruotsi – финского названия Швеции. Привлечение финского Ruotsi Моллером объясняется тем, что он, вслед за Бреннером, верил, что славяне позднее шведов добрались до «Holmgard» или «Gardarrike», поэтому, по его убеждению, «варварское» население в Холмогардии, над которым господствовали шведские наместники, составляли только финны, говорившие, соответственно, по-фински.
Через несколько лет после диссертации Арвида Моллера, в 1734 г., была защищена еще одна шведская диссертация Альгота Скарина (1684-1771) на аналогичную тему «De originibus priscae gentis varegorum». Такой вот удивительно активный интерес, пробудившийся у шведских историков после Северной войны к теме летописных варягов, и упорное стремление доказать их шведское происхождение. Диссертация Скарина специфична еще тем, что в ней получил дальнейшее развитие миф Рудбека о финнах как коренном населении Восточной Европы. Скарин был первым западноевропейским историком, обратившимся к русским источникам. Он воспользовался неизвестным переводом ПВЛ и в известной фразе «Имаху дань варязи изъ заморья на чуди и на словѣнех…» к слову чудь приписал такое пояснение: «Ziudi, под которыми имелись в виду Fenni, Estones…». Никакого подобного комментария в ПВЛ, как известно, нет, летописец не связывает чудь ни с финнами, ни с эстонцами. Это сделал за летописца шведский профессор Скарин, попросту говоря, сфальсифицировав ПВЛ.
Но этим не ограничивается «вклад» Скарина в русскую историю. Закрепляя картину Восточной Европы без русских, Скарин ввел хронологический ограничитель для русских в истории, и первым стал делить историю России (или Восточной Европы) на период «до расселения славян» и «после расселения славян», развив фантазии Рудбека о финнах, населявших Восточную Европу до Дона, и о русских, живших где-то дальше на юге. По уверению Скарина, современная Россия, бывшая в древние времена одной из областей империи Одина, до расселения славян была населена гуннами. Скарин считал, что гунны были в родстве с готами, поскольку и тех, и других он относил к скифам. Все вместе они входили в великий свея-готский или Шведский рейх, который включал различные земли по Балтийскому морю, а также подчиненные ему восточные области по Ботническому и Финскому заливу, Эстляндию, Ингерманландию и Карелию, столетиями платившими шведам дань. Шведские короли ставили туда своих родственников в качестве властителей и малых королей с поручением защищать страну от нападения пиратов. А с юга в эти области вторгались такие чужие народы как славяне или венды.
Но в V веке, сообщает Скарин, гунны покинули эти места, и в опустевших областях стали распространяться славяне и венды, ища нового места жительства. Начало русской истории, как известно, и ныне cсвязывается с расселением славянских племен в Восточной Европе с V в. (сравнительно недавно относили к VI в.). Это та стартовая черта, от которой до сих пор отсчитывается русская история. И она была обозначена как раз создателями шведского политического мифа, подробнее см. здесь и здесь.
Какие задачи решал шведский политический миф в этот, третий период? Напомню, что первый этап данного мифа создавался в то время, когда шведских политиков питала надежда увидеть на московском престоле шведского принца Карла Филиппа и когда в поисках обоснования исторических связей шведских королей с древнерусскими правителями были придуманы Рюрик из Швеции и варяги как основоположники древнерусской государственности шведского происхождения. Второй этап мифа приходился на период после Столбовского договора и до Северной войны, когда потребовалось вести соответствующую пропаганду среди населения оккупированных русских земель, для чего стали создаваться диссертации и другие университетские труды с утверждениями о древних корнях шведского владычества в Восточной Европе и об основоположнической роли предков шведских королей чуть ли не с гиперборейских времен. Тогда же придумали и версию о финнах, как древних насельниках в Восточной Европе вплоть до Дона, которые подчинялись шведским королям и платили им дань, и о славянах, т.е. русских, которые были самыми поздними пришельцами в Восточную Европу. Подобная выдуманная история Восточной Европы без русских соответствовала задачам политики шведской короны в Ижорской и Водской землях, поскольку оправдывала насильственное обращение в лютеранство православных води и ижоры.
Ну, а третий этап шведского политического мифа получил развитие после поражения Швеции в Северной войне и в обстановке устремлений начать военную кампанию против России. Война традиционная имеет тесную связь с войной информационной, поскольку важную роль играет обработка общественного мнения. Причем, требуется как обработка общественного мнения в собственной стране, так и склонение на свою сторону международного общественного мнения. Информационные технологии известны с допотопных времен: представить собственную наступательную политику как политику справедливую, законную, а объект нападения как узурпатора, поправшего устои и основы.
Поэтому в преддверии войны 1741 г. против России шведской короне, наряду с активизацией международной деятельности и поисками союзников, важно было в глазах международной общественности предстать борцом за свои исконные исторические права: это нас, дескать, обидели, а мы хотим только свое законное вернуть! Отсюда и энтузиазм, с которым было встречено «открытие» Бреннера о связи имени Руси с названием финнами шведов как «rotzalainen» и с шведским Рослагеном. Отсюда и воодушевление в написании диссертаций, посвященных «разработке» темы шведского происхождения летописных варягов и темы финно-угорского субстрата Восточной Европы. Таким образом, круг шведской ненаучной историографии замыкался вокруг русской истории: шведы – выходцы из Рослагена отождествлялись Хенриком Бреннером и Арвидом Моллером с русами, а летописная чудь была Альготом Скарином недрогнувшей рукой записана в финляндцы и эстляндцы, издревле подчинявшиеся шведским королям. Это была подлинная информационная война против русской истории с целью создания фальсификата истории Восточной Европы, в которой русским отводилась роль поздних пришельцев со стороны.
Важной частью информационной войны является максимальное распространение ее информационных продуктов среди политиков и деятелей культуры разных стран. В указанный период шведские деятели, используя международные контакты, стремились снискать такое же международное признание для своих шведо-варягов, какое ранее выпало на долю шведов-готов, и не без успеха.
Активное тиражирование «открытий» Бреннера шведскими писателями привлекло к ним внимание немецкого теолога и историка И.К. Шёттгена (1687-1751), использовавшего работу Бреннера в своей состоящей из пяти частей серии лекций «Originum Russicarum», опубликованной им в 1729-1731 гг. в Дрездене. Но особенно успешно дело по распространению наработок политического мифа пошло благодаря контактам, установленным с немецкими академиками Байером и Миллером в Петербурге. Байер еще до переезда в Петербург был знаком со многими шведскими деятелями, поклонялся Рудбеку, состоял в переписке с Бреннером. После переезда Байера в Петербург его переписка со шведскими коллегами интенсифицировалась. Байеру стали посылать работы шведских историков и литераторов, в частности, переслали диссертацию Арвида Моллера, которую Байер прочитал уже в 1732 г. и успел включить в свою статью с похвалами в адрес моллеровой учёности.
Именно Байер и Миллер стали первыми транслировать и фантазии Рудбека, и моллеровскую диссертацию, и скариновскую версию истории Восточной Европы, из которой русские изгонялись вплоть до V в. Статьей Байера «О варягах» открылось победное шествие мифа о шведах-русах и шведо-варягах по западноевропейским университетам и салонам. Например, в прославленной французской энциклопедии XVIII в. была помещена статья и о варягах, в которой со ссылкой уже на Байера, сообщалось, что варяги были скандинавского происхождения. То же самое можно сказать о труде английского историка Э. Гиббона «История упадка и крушения Римской империи» (1776-1778), где также затрагивался вопрос об имени русского народа и давались разъяснения со ссылкой на статью Байера, подробнее см. здесь.
Норманисты до сих пор стремятся провозглашать Байера основоположником норманизма, который якобы провел свои исследования (пишут даже «тщательные исследования»), в том числе и исследования русских летописей, и на этой основе сделал выводы, представленные в статье «О варягах». Но сличение диссертации Скарина со статьей Байера яснее ясного говорит, что все, что Байер привел в своей статье, было получено им от его шведских коллег. Так, Скарин, имея на руках, как минимум, перевод части ПВЛ, ввел в свою диссертацию и рассуждение о древнерусских именах из договоров с Византией, указав, что послов князя Игоря звали «готическими» именами, объяснимыми из скандинавских языков: Caroli, Ingeldi, Farloti/Farulf, Rulof/Rolof (Карлы, Инегелд, Фарлаф… Рулав), увидев в этом дополнительное подтверждение уже укоренившейся в Швеции версии о шведском происхождении летописных варягов.
Как хорошо известно из ПВЛ, послы с указанными именами были не в составе посольства князя Игоря, а в составе посольства князя Олега: «Олегъ же, мало отступив от града… посла к нима въ град Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида… Мы от рода руского: Карлы, Ингегелдъ, Фарлоф, Веремуд, Рулавъ, Гуды, Руалдъ, Карнъ, Фрелавъ, Руаръ, Актеву, Труанъ, Лидул, Стемид, Фост… иже послани от Олга, великого князя руского». Но, видимо, переводчик Скарина халатно отнесся к работе и перевел через пятое на десятое. Удивительно то, что эту же самую ошибку с именами послов мы встречаем в статье Байера: «Посланники Игоревы, в город посыланные, упоминаются, между которыми есть Карл… Есть потом Ингелд… к тому же Фарулф… Рулав весьма часто употребляемое имя… Находятся есче между посланниками Труан, Руалд, Флелав, Фост…».
Данный факт имеет только одно объяснение: Байер пользовался тем же дефектным и сокращенным переводом ПВЛ, что и Скарин. За девять лет пребывания в России Байер не только не удосужился подучить русский язык для того, чтобы читать интересующие его летописи в подлиннике, но не озаботился даже обзавестись добротным переводом древнерусской летописи. А может, даже не читал и перевода, имевшегося у его шведских коллег, а просто списывал отдельные страницы с диссертации Скарина, наверняка, услужливо предоставленной ему, как это было с диссертацией Моллера. Для меня остается непонятным, каким образом шведским коллегам удалось склонить Байера начать писать по интересующим их вопросам древнерусской истории, причем именно в преломлении фантазий шведского политического мифа. Впрочем, поскольку Байер в русской истории не смыслил ничего, да и русского языка не знал для того, чтобы сверяться по русским летописям, то ему было все равно, так ли преломлять русскую историю или эдак.
Но совершенно ясно, зачем шведским коллегам надо было обхаживать Байера и подвигать его на написание таких статей как «О варягах». Удачный опыт с публикацией протокола-фальсификата встречи в Выборге 1613 г. и так называемой речи Киприана, благодаря которому удалось распространить ложь о Рюрике из Швеции: «Новгородцы же сами помнили!» подсказал, что на новом этапе развития своего политического мифа следует от «народной» традиции перейти к традиции летописной: «Вот и русские летописцы, дескать, сами помнили!» о том, что русы были из шведского Рослагена, а летописная чудь была «финляндцами и эстляндцами», платившими дань шведским королям. Неслучайно именно Скарин в качестве «источников» к своей диссертации привлек и сочинение П. Петрея, и сфальсифицированный протокол встречи в Выборге 1613 г.
Как известно, война 1741-1743 гг. против России была Швецией проиграна, но проигрыш только усилил стремление отыграться. Такие настроения подогревали и развитие шведского политического мифа об основополжнической роли шведов в создании древнерусского государства. Особенно оживилась эта работа при короле Густаве III (1771-1792), чья политика была нацелена на войну с Россией, которая и была спровоцирована в 1788 г. В 70-х годах современником Шлёцера, упсальским профессором Юханом Тунманном (1746-1778) было завершено «конструирование» происхождения имени народа русь из финского названия Швеции Ruotsi, что стало преподносится как неопровержимое доказательство скандинавского происхождения руси. Кроме того, Тунманн «открыл», что названия Днепровских порогов у Константина Багрянородного имеют древнешведские этимологии. Все это позволило ему провозгласить, что теперь никто не может усомниться в том, что русы были на самом деле шведы и что они были основоположниками древнерусского государства (Thunmann J. Untersuchungen über die älteste Geschichte der östlichen Völker. Leipzig, 1774. S.371-390).
Эти «доказательства» Тунманна как самые верные и неопровержимые воспринял Шлёцер: «Первое доказательство, что Руссы могут означать Шведов. – Еще и по сию пору Финские народы называют на своем языке Шведов сим только именем. …Ruotzi, Швеция; Ruotzalainen, Швед… В древнейшие времена, Есты и Финны разбойничали по Балтийскому морю, а чаще всего в Швеции. Упландский берег был ближайший противу их: ещё и теперь, как и древле, называется он РОСлаген. Очень часто целые народы и земли получают названия от соседей по местам, ближе всех к ним прилежащим…» (Шлёцер А.Л. Нестор. Русские летописи на древле-славенском языке. СПб., 1809. С. 317).
Но все эти новые наработки шведского политического мифа не получили практического применения, как это было в период между Столбовским договором и Северной войной. Война 1788-1790 гг. была Швецией также проиграна. А с окончанием русско-шведской войны 1807-1809 гг. и включением Финляндии в состав Российской империи были окончательно похоронены планы вернуть себе оккупированные в XVII в. русские земли. Однако если шведская политика потерпела поражение, то усилия по распространению выдуманной истории Швеции в древности среди ученых «париков» Европы увенчались успехом: шведский политический миф перешел в работы историков, как российских, так и западноевропейских.
Как было показано выше, первыми проводниками шведских «открытий» в русской истории стали Байер, Миллер и Шлёцер. Именно проводниками, а не создателями этих идей. Это проявилось и в вопросе о варягах, что достаточно хорошо известно. Но мало обращалось внимания на то, что их прямо-таки корпоративная сплоченность в распространении шведского политического мифа касалось и вопроса о финно-угорском субстрате, конкретно, о летописной чуди, как «финляндцах и эстляндцах». А ведь вопрос о чуди не менее важен, чем вопрос о варягах. Причем он важен и для исследования проблемы российской государственности, и для исследования генезиса российской полиэтничности.
Свой вклад в укоренение шведского мифа в российской истории внесло и увлечение готицизмом и рудбекианизмом в Западной Европе, прежде всего, в Англии и Франции. В этих странах в XVII-XVIII вв. возник горячий интерес к готицизму и героизации готов-германцев. Англия в ходе гражданской войны XVII в. разрывалась между различными политическими течениями и также стала нуждаться в идеях, укреплявших национальную идентичность. А информационные технологии были готовы со времен итальянских гуманистов – идея великого исторического прошлого. Очень кстати оказались и труды о возвеличивании древних готов.
– Да, все мы потомки готов! – стали уверять английские историки. Все германцы имеют готское происхождение, а англосаксы относятся к древним германцам Тацита. Ну, а Швеция была признанной прародиной готов, поэтому труды шведских готицистов стали популяризироваться в Англии, и на этой волне авторитет «Атлантиды» Рудбека сделался международным. Во Франции Вольтер и Монтескье, с почтением относившиеся к Англии, увлеклись Рудбеком. Этими влиятельными просветителями идея о гото-германских выходцах из Швеции как наследниках Рима, якобы заложивших государственность и монархию в Европе, была закреплена, вошла в моду, что, безусловно, сказалось и на взглядах Байера, Миллера, Шлецера. Им должно было казаться, что они представляют в России самые новинки передовой западноевропейской мысли, а личные контакты со шведскими историками и литераторами были как бы счастливым поворотом судьбы.
Интересно, что роль шведских историков в деле создания стереотипов норманизма о скандинавском происхождении летописных варягов, о Рюрике – выходце из скандинавских стран и о древнешведском происхождении имени Руси – была неплохо известна в XIX в. В.В. Фомин напоминал высказывание А.А. Куника о том, что в период со второй половины XVII в. «шведы постепенно открыли и определили все главные источники, служившие до XIX в. основою учения о норманском происхождении варягов-руси» (Фомин В.В. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты его историографии // Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск I. М., 2010. С. 340). Т.е. Куник имел представление как минимум о втором и третьем этапах шведского политического мифа.
А вот в советской и современной российской науке произошел провал памяти, и вопрос влияния шведского политического мифа на российскую историческую мысль блистает своим отсутствием. Например, в статье С.В. Томсинского «Ленинградский неонорманизм: истоки и итоги» читаем: «Норманизм – сугубо российский феномен, хотя еще в XVII в. об этом начали писать шведы, а у его истоков в XVIII в. …оказались заезжие ”немцы-академики”» (Sratum plus. №5, 2014). Как видим, роль шведского политического мифа, в рамках которого были разработаны буквально все положения норманизма, оказывается пропущенной или замолчанной в так называемой официальной науке, а основоположничество приписывается «немцам-академикам», хотя они выполняли роль простых трансляторов. Но если вклад шведов в «основу учения о норманском происхождении варягов-руси» хоть как-то известна, то роль шведского политического мифа в создании идеи финно-угорского субстрата прошла совершенно незамеченной, хотя через Байера, Миллера и Шлёцера эта связь прослеживается очень явственно.
В начале XIX в. Финляндия из Шведского королевства перешла в Российскую империю, и «ученость» Рудбека, Скарина и других шведских сочинителей стала вливаться в российское общество трудами представителей финских образованных слоев. Развитие представлений об этнической карте Восточной Европы в древности, порожденных в лоне мифологизированной шведской историографии, мы видим в деятельности таких крупных финских филологов и фольклористов, как А.М. Шёгрен (1794-1855), М.А. Кастрен (1813-1853), Д. Европеус (1820-1884) и др. Это были талантливые филологи, преданные науке. Но уверовав в идею финно-угорского субстрата, восходящую к шовинистическим фантазиям Рудбека и развитую в псевдонаучных шведских диссертациях XVIII в., они проделали гигантскую работу по подгонке индоевропейской топонимики Северо-запада и Севера Восточной Европы под финские или угорские языки, и это позитивным вкладом в науку не является.
В начале XIX в. в российском обществе идеи финских филологов были восприняты как отражение передовых западных взглядов, они пришлись под стать убеждениям оппозиционных, так называемых, прогрессивно-демократических кругов российского общества. И через них идея финно-угорского субстрата и позднего прихода славян или русских в Восточную Европу зацементировались в российской исторической мысли. Сейчас именно идея финно-угорского субстрата в Восточной Европе, дополненная утверждением о позднем расселении славян или русских среди финно-угорских народов, используется активно в современной информационной войне против России. И что можно здесь противопоставить, когда убеждение в том, что финно-угорский субстрат – это наука, полностью доминирует. Хотя изучение вопроса об истоках идеи финно-угорского субстрата показывает, что это такая же наука, как идея о гипербореях шведского происхождения».
Таким образом, российская историческая мысль около трех столетий, если считать с начала XVIII в., развивалась под прессом западноевропейских исторических утопий, основу которых составил шведский политический миф. И результат достаточно плачевный, поскольку историческая наука потеряла возможность давать вразумительные ответы на самые кардинальные вопросы русской истории. Одним из самых тяжелых последствий является то, что от русской истории оторваны тысячелетия. Сейчас накоплено достаточно данных, которые позволяют вести отсчет начала древнерусской истории от расселения носителей индоевропейских языков на Русской равнине, т.е. от рубежа III-II тыс. до н.э. Кстати сказать, российские народы – представители других языковых семей возводят историю своих предков к периоду бронзы, и никто не находит это ненаучным. А русской истории подобная древность заказана.
Я одна из тех, кто развивает концепцию начального периода русской истории от рубежа III-II тыс. до н.э. Дело это очень непростое, но кое-что уже удалось сделать, хотя это разговор отдельный, поскольку он требует времени. Однако могу сказать, что мои исследования об утопичности финно-угорского субстрата в Восточной Европе и исследования о чуди как носителе ИЕ и изначально одном из восточнославянских племен показывают, что каноническое для российской историографии начало: «славянские и финские племена объединились и пригласили варягов…» оказывается в корне неверным, и формулировку придется менять.
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
Оценили 2 человека
2 кармы