Заметив, что закуска была готова, полицеймейстер предложил гостям окончить вист после завтрака, и все пошли в ту комнату, откуда несшийся запах давно начинал приятным образом щекотать ноздри гостей и куда уже Собакевич давно заглядывал в дверь, наметив издали осетра, лежавшего в сторонке на большом блюде. Гости, выпивши по рюмке водки темного, оливкового цвета, какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых режут на Руси печати, приступили со всех сторон с вилками к столу и стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр. Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и покамест те пили, разговаривали и ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что, когда полицеймейстер вспомнил было о нем и, сказавши: "А каково вам, господа, покажется вот это произведенье природы?", подошел было к нему с вилкою вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего один хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку. Отделавши осетра, Собакевич сел в кресла и уж более не ел, не пил, а только жмурил и хлопал глазами.
Н.В. Гоголь. Мёртвые души
Современные западные историки тем и отличаются от Собакевича , что, потыкав вилкою в осетра, они скривились и перешли на "сушёную маленькую рыбку". А что тут сделаешь? Желудок у историка меньше, чем у котёнка!
Клио. Печальная богиня.
http://legacy.inion.ru/files/F...
РОССИЯ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: НОВЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ
Сборник обзоров и рефератов (Препринт). Москва, 2013
ВИНТЕР ДЖ., ПРОСТ А. ВЕЛИКАЯ ВОЙНА В ИСТОРИИ: ДИСКУССИИ И СПОРЫ, С 1914 Г. ДО НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ
WINTER J., PROST A. THE GREAT WAR IN HISTORY: DEBATES AND CONTROVERSIES, 1914 TO THE PRESENT. – Cambridge etc.: Cambridge univ. press., 2005. – VIII, 250 p.
(Реферат)
<...>
Следующая смена парадигм произошла на рубеже 1980-х – 1990-х годов, причём исключительно быстро и без сопутствующей смены поколений учёных, как в предыдущем случае. [Маститые независимые исследователи, главы научных школ синхронно переобулись в прыжке и "обрели истину". Ну разве это не умилительно! - М.З.] Авторы считают её началом современного этапа в развитии историографии Первой мировой войны, на котором центральным направлением исследований стала культурная история. Причинами такого сдвига были крушение коммунистических режимов, приведшее к разочарованию в марксизме в целом с его преимущественным интересом к социально-экономической сфере, и тот исторический опыт, который был накоплен человечеством на протяжении XX столетия и породил новые «вопросы» к прошлому. Если в 1920-е – 1930-е годы Первая мировая рассматривалась как последняя война, а в 60-е – уже как первый этап своеобразной новой Тридцатилетней войны, то для поколения 90-х годов она стала в определённом смысле началом и фундаментом «короткого» XX века с его беспрецедентной жестокостью, первым шагом на пути к Холокосту и преступлениям сталинского режима. [Ну а как же! - М.З.]
Нарастающая глобализация порождает кризис идентичности, что, в свою очередь, стимулирует широкий интерес к исторической памяти – не только национальной, но и семейной. Авторы отмечают также, что для новых поколений, живущих в относительно благополучном обществе потребления, опыт участников и современников войны 1914–1918 гг. во многом является уже чем-то чужеродным и непостижимым. В этих условиях интересы исследователей сместились к таким новым областям, как история искусства, науки, медицины, литературы, включая вопрос о том, какое влияние на эти сферы оказала война. Активно изучается история повседневности, предметом исследования стали представления, чувства, эмоции людей, вынесших на себе тяготы войны. Выходят новые работы и по дипломатической, военной, социальной и экономической истории Первой мировой войны, но теперь в изучении этой проблематики также учитывается культурный фактор.
***
23
<...>
В 1980-е – 1990-е годы, когда доминирующим направлением стала культурная история, специалистам по «традиционной» военно-исторической проблематике, по-прежнему занимающим относительно обособленное положение в научном сообществе, в некотором смысле пришлось доказывать, что интересующие их вопросы всё ещё сохраняют свою актуальность. Военная история стала даже более политизированной, чем в предшествующий период, а национальные школы остаются всё такими же разобщёнными. Представители данного направления отличаются изрядным консерватизмом, что сказывается и на качестве их работ, в которых до сих пор преобладает тенденция к изолированному рассмотрению отдельных командиров или армий. Как следствие, даже анализ боевых действий оказывается однобоким, поскольку в действительности война – это всегда двусторонний процесс. «Интернациональной истории сражений, – заключают авторы, – в которых участвуют люди по обе стороны фронта, сталкивающиеся с проблемами и затруднениями одного и того же рода, ещё предстоит быть написанной» (с. 81).
Повседневный опыт простых солдат в межвоенный период практически не изучался профессиональными историками – главным образом из методологических соображений, поскольку научная история в те годы ещё ассоциировалась прежде всего с изучением макроисторических процессов. Тем самым одно из важнейших отличий Первой мировой от предшествующих войн – её массовый характер – по сути осталось вне поля зрения исследователей.
**********************
5 Stone N. The Eastern Front, 1914–1917. – N. Y.: Scribner, 1975.
26
<...>
Предметом научного анализа индивидуальный фронтовой опыт участников Первой мировой войны стал в 1970-е годы в Великобритании и в 1980-е во Франции. Такие исследования были тесно связаны с социальной историей – изучалось, к примеру, влияние культуры рабочего класса на поведение солдат на фронте; в рамках этого направления был написан, в частности, двухтомник А. Уайлдмена «Конец русской царской армии»6
Для английских исследователей характерно особое внимание к проблеме жестокости на войне, тогда как во французской историографии, особенно с начала 2000-х годов, активно обсуждается вопрос о мотивации солдат, о соотношении согласия и принуждения. Любопытно, что начало этих изменений совпало по времени с приходом в профессию молодых историков, не принимавших участия в мировых войнах, и с нарастающей в Европе тенденцией к неприятию насилия, в т. ч. и повседневного. Новым поколениям европейцев стало труднее понимать реалии начала XX в. Изучение социальной и культурной истории войны 1914–1918 гг. продолжается и в настоящее время; авторов, однако, беспокоит то обстоятельство, что учёные, занимающиеся этими вопросами, часто тяготеют к широким обобщениям, хотя в действительности повседневность окопной войны отличалась значительным разнообразием.
В изучении экономической истории Первой мировой войны также можно выделить три этапа. В межвоенный период исследовалась главным образом экономическая политика воюющих держав. При этом ключевое значение в объяснении хода и результатов глобального противоборства придавалось собственно военному
*************************
6 Wildman A. The end of Russian Imperial Army. – Princeton: Princeton univ. press, 1980. – Vol. I: The old army and the soldiers’ revolt (March–April 1917); Vol. II: The road to Soviet power and peace.
27
<...>
Среди многочисленных интерпретаций Первой мировой войны можно, таким образом, выделить три основных модели. Одной из них была война наций; с этой точки зрения события 1914–1918 гг. могут рассматриваться как логическое продолжение – и завершение – «долгого» XIX века. Такой подход был особенно популярен среди первого поколения историков, рассматриваемого в книге. Он имел различные вариации, которые так или иначе можно свести к трём направлениям: либеральному, с его особым вниманием к роли личности в истории; неомарксистскому, отличавшемуся большим уклоном в сторону социально-экономического детерминизма; и, наконец, «гуманистическому», как его называют авторы «за отсутствием лучшего термина» (с. 207), уделявшего дополнительное внимание судьбам простых людей, на долю которых выпала война.
Во второй половине XX в. описанная парадигма отчасти сохранила своё объяснительное значение, особенно в популярной литературе и учебниках, но в исследовательском сообществе ей на смену пришла другая, в рамках которой война рассматривалась уже как конфликт между обществами. Это позволило значительно расширить предмет исследования, проследить, как повлияли на исход боевых действий социально-экономические процессы в странах – участницах войны, раскрыть связь между войной и последовавшими за нею революциями. Данный подход активно использовался вторым поколением историков Первой мировой войны, особенно в Германии; в британской историографии он представлен менее широко.
В некоторых странах он популярен и в настоящее время, например, в Италии. Его основной недостаток авторы видят в том, что он в целом 34
отличается большей склонностью к детерминизму, нежели предыдущий, а любой детерминизм по-своему опасен, поскольку может привести к подмене подлинного анализа упрощёнными механистическими формулами.
В настоящее время преобладающим направлением является изучение «человека на войне». Нынешнее поколение учёных, с его особым интересом к культурной истории, микроистории, истории повседневности, исследует не «войну наций» и не «войну обществ», а «войну солдат», «войну жертв»; здесь можно проследить некоторые параллели с «гуманистическими» подходами предыдущих десятилетий. Как следствие, наибольший интерес вызывает индивидуальный опыт участников и современников войны, история государственных институтов и социальных групп изучается лишь в той мере, в которой она влияла на этот индивидуальный опыт.
Появление подобной парадигмы во многом обусловлено попытками осмыслить трагическую историю XX века в целом, проследить взаимосвязь между Первой мировой войной и возникновением тоталитарных режимов, общей эскалацией насилия в минувшем столетии.
Авторы подчёркивают, однако, что в их задачи не входило диктовать действующим или будущим исследователям готовые решения, какой из существующих парадигм им следует придерживаться в своей работе. Все описанные подходы имеют свои преимущества и недостатки, разным поколениям людей свойственно задавать различные «вопросы» своему прошлому, и нынешний методологический плюрализм, хотя и приводит к появлению зачастую трудно совместимых концепций истории Первой мировой войны, но зато позволяет учёному применять тот исследовательский инструментарий, который в наибольшей степени соответствует его научным интересам.
М.М. Минц
************************
Вот и всё, что было. Главное и второстепенное уравнено в правах, причинно-следственные связи "отменены", собираем разноцветные осколки и "интерпретируем" их.
Ну а наши историки, в политкорректной их части, понятное дело, делают под козырёк и "поучаются" у старших коллег из духовной метрополии.
Оценили 17 человек
33 кармы