Солдатские письма позапрошлой войны

http://militera.lib.ru/researc... 

Покровский М. Н. Империалистская война. — М.: Соцэкгиз, 1934. — 449 с. — Тираж 12 000 экз.

«СОЛДАТСКИЕ ПИСЬМА»

 (Предисловие к сборнику)

«Самым крупным, самым ярким проявлением мелкобуржуазной волны, захлестнувшей «почти все», надо признать революционное оборончество»,—писал Ленин в апреле 1917 г. «Именно оно злейший враг дальнейшего движения и успеха русской революции»... «Лозунг «долой войну» верен, конечно, но он не учитывает своеобразия задач момента, необходимости иначе подойти к широкой массе. Он похож, по-моему, на лозунг «долой царя», с которым неумелый агитатор «доброго старого времени» шел просто и прямо в деревню и получал побои. Массовые представители революционного оборончества добросовестны не в личном смысле, а в классовом, т. е. они принадлежали к таким классам (рабочие и беднейшие крестьяне), которые действительно от аннексий и от удушения чужих народов не выигрывают».

Мы теперь знаем, что лозунг «долой царя» звучал кое-где в русской деревне 1905 г. независимо от каких-либо агитаторов, звучал устами самих крестьян, особенно там, где крестьяне были «удельные», некогда принадлежали царской фамилии, где, значит, царь и помещик сливались в одном лице. Тысячу раз прав был Ленин, что соваться в каждую деревню с лозунгом «долой царя» значило в девяти случаях на десять получить побои. Но десять тысяч раз неправы были кадеты, сладко певшие о «стихийном монархизме» крестьянской массы. На "самом деле 99% этой массы просто относились к этому вопросу совершенно бессознательно, а один процент, начавший самоопределяться в политическом отношении, самоопределялся в антимонархическом направлении. Надо было терпеливо и медленно помогать этому самоопределению, «разъяснять и разъяснять»,—и успех был несомненен, «не очень быстрый, но верный и прочный» 1.

Было ли то же с «добросовестным оборончеством»? Было ли это подлинное массовое стихийное настроение или же массы только пассивно усваивали бросаемые сверху лозунги, пока они, массы, просто

1 Ленин, Соч., т. XIV, ч. I, стр. 45.

298

еще ни в чем не разбирались, а как только начинали разбираться, переставали быть оборонцами? У нас для ответа на этот вопрос есть материал, подлинный не менее, а даже более, чем те губернаторские и жандармские донесения, по которым мы могли составить себе близкое к истине представление о настоящем настроении крестьянских масс в 1905 г. Это, во-первых, наблюдение над массовыми настроениями армий царской охранки и ее секретные донесения кому следовало. Документ, совершенно аналогичный губернаторским и жандармским донесениям 1905 г. И там и тут из чисто деловых соображений не только незачем было, но и невозможно было скрывать истину. Если бы охранники стали просто повторять ту «патриотическую» чепуху, которая печаталась в газетах, их бы прогнали к чорту, как никуда негодных информаторов. .

Но по отношению к солдатской массе 1917 г. у нас есть нечто еще лучшее. Все письма с фронта аккуратно читались военной цензурой, и она представляла но начальству обстоятельные сводки обо всем, что она в этих письмах находила интересного. Правда, тут приходится сделать две оговорки: во-первых, военное начальство—а цензура была ему подчинена—не в пример охранке имело весь интерес представить настроение на фронте в благоприятном свете; стремление показать, что «все обстоит благополучно», весьма явственно сквозит во всех цензорских сводках. Но тем ценнее то, что даже в них прорывалось. Во-вторых, прекрасно зная о цензуре, солдаты, конечно, в письмах, как общее правило, не откровенничали. Этого не могли не понимать и сами цензоры. «Сравнительная бесцветность корреспонденции,—замечает одна из сводок,—отчасти (!) объясняется наличием цензуры, и наиболее верно отражающая истинный характер настроения переписка проходит помимо цензуры». Но это лишнее доказательство того, как ценны те немногие образчики неказенных настроений, что попадались даже в просмотренной цензурой переписке. Эти настроения отразились в последней не больше, чем в одном проценте, если даже еще не в меньшей доле. Словом, это лишь маленький уголок истины, но самой истинной истины, более подлинной, чем все донесения «наблюдателей» из департамента полиции. Этот последний уже в октябре 1916 г. мог констатировать полное отсутствие на фронте казенного благополучия. К этому времени относится доклад петербургской охранки, напечатанный недавно в «Красном архиве».

«В армии настроение стало очень и очень неспокойным, если не сказать революционным», - говорится там,—«Дороговизна жизни и недостаток продуктов, переносимые с трудом солдатами, очень хорошо известны армии через самих солдат, разновременно приезжающих сюда на «побывку». Циркулирующие в армии слухи о голоде в Петрограде достигли невероятных размеров и сейчас определенно граничат с областью чистой фантазии: по словам самих солдат, в армии имеются сведения, что в столице «фунт хлеба теперь стоит рубль», что «мясо дают только дворянам и помещикам», что уже будто бы,открыто новое кладбище для умер-

299

тих от голода и т. д. Беспокойство солдат за оставленные на родине семьи более чем понятно и законно, но скверно то, что оно с каждым днем все более и более увеличивается и является весьма благоприятной почвой для успеха пропаганды не только революционной, но при известных условиях и германской».

Нет надобности пояснять, что под «германской» пропагандой разумелась именно пропаганда антивоенная: кто ж будет кричать «долой, войну», ежели не немецкий шпион? И как раз эта именно пропаганда делала большие успехи. По мнению одного «уполномоченного земского союза», доклад которого попал в руки охранки, «всякий, побывавший вблизи армии, должен вынести полное и убежденное впечатление о безусловном моральном разложении войск. Солдаты указывают на необходимость мира уже давно, но никогда это не делалось так открыто и с такой силой, как сейчас. Офицеры часто даже отказываются вести команды в бой, ввиду опасности быть убитыми своими же людьми». Предвидя, что многое здесь может быть отнесено ее читателями на счет индивидуальных настроений «уполномоченного», охранка сейчас же прибавляет, что о том же рассказывает и «ряд врачей», вернувшихся из действующей армии. О том же рассказывают,—могла бы прибавить охранка, и это было бы во много раз более убедительно,—военные цензоры, читавшие солдатские письма. Цензуре одной только 5-й армии уже к 15 января 1917 г. далось поймать 443 «антивоенных» письма, составлявших, повторяем, конечно, ничтожнейшую долю «антивоенного», что могли бы сказать солдаты, если бы они заговорили откровенно. С 15 по 23 января в той же армии «падение числа бодрых писем продолжается и возрастает число угнетенных. Процент бодрых писем доходит до 7,6 при 2,5 писем угнетенного содержания»: на три «ура» слышалось уже одно «долой войну», хотя и приглушенным голосом.

Разумеется, цензура уверяла, что в общем «настроение бодрое» и «поднимается». Но любопытно, что даже в серии «бодрых» цитат попадается такая: «Надоела до невозможности эта неразбериха. Желанный мир, говорят, еще долго не наступит,—пора бы одуматься и приступить к мирным переговорам. Хотя здесь и всего хватает, но в тылу творится ужасное безобразие». Цензору, очевидно, по¬нравилось, что на фронте «всего хватает»: среди града жалоб на сквер¬ную пищу (особенно ненавистна была солдатам чечевица: «раньше кормить боялись ею даже лошадей,—писал один солдат,—потому что от нее шерсть вылазит, а теперь и людей кормят») уже и это было «лучом света». Но лучей света становилось все меньше. В фе¬врале уже казаки писали: «Войне краю не видно. Бог знает, когда кончится это убийство несчастного люда. Надоело смотреть на эту губительницу народа. Бог знает, за что три года войны. А убийства все увеличиваются. Сколько сирот, вдов и калек, умирающих с го¬лоду, а конца все нет, да нет». Если так казаки писали, что же было ждать от пехоты и артиллерии? «Какие новости у вас, что пишут газеты, пишут ли они насчет мира?»—спрашивало одно пехотное письмо. «Господи, как хотелось бы мира и скорее домой». «Уж слиш-

300

ком затянулось это грязное дело и, несмотря на то, что истекает три года, конца не видно»—говорило другое пехотное же письмо. «У нас усиленно тарахтят о мире, да не знаю, будет ли дело...». Но и артиллеристам «уже надоело» таскаться по чужим странам. «Когда только придет всему конец...». Тоскливую фразу «хотя бы поскорее был конец» мы встречаем даже в офицерском письме. И оно приба¬вляло: «Здесь, между прочим, об этом говорят очень много». Го¬ворили даже несомненные «добросовестные оборонцы». «Буду про¬ситься опять на позицию,—писал солдат 1-го Кавказского стрелко¬вого артиллерийского дивизиона,—пойду бить врага, чтобы поскорее был мир». О том же говорили, нужно прибавить, и ответные письма из дома к солдатам. «Наносим на всех и каждого проклятия, кто только поставил людей в такое положение»—писали в одном письме, говорившем о «страшном голоде» на родине. «Неужели они (1) лучше не придумали, как эту войну». Между фронтом и тылом здесь была полная гармония. Всего интереснее—и по вполне объяснимым при¬чинам всего реже—те указания в этих письмах, сплошь дореволю¬ционного периода, которые говорят о начинавшемся братании: «Так как наши и германские окопы очень близко одни к другим, то мы часто сходимся с немцами»—писали в Москву в начале февраля. «Мы даем им хлеба, а они нам папирос, и если наши и германские офицеры не видят, то расходимся благополучно». «Стою на позиции 40—50 ша¬гов от немцев,—писали в другом письме,—немец, сволочь, жрать хочет, по утрам кричит: «дай хлеба и цукру!». А как они бегут, когда увидят, что наши несут хлеб,—видно, что голодают». Автору письма и в голову не приходило, до чего с точки зрения «обороны отечества» это ненормальная картина: снабжение хлебом голодаю¬щего неприятеля.

Все это было до революции—цитируемая сводка, написанная уже в марте, кончается словами: «что касается последних событий, то февральскими отчетами они еще не отмечены». А на полях прене¬брежительная отметка военного начальства: «это уже устарелые сведения». Военные люди не только старались уверить других, но и сами наивно верили, что раз Николаю всенародно дали по шапке, всякие кислые письма с фронта сразу как рукой снимет. Соста¬вляя мартовскую сводку, цензор 5-й армии писал: «За первый период (когда еще сведения о перевороте не до всех дошли) настроение в об¬щем бодрое, и характер писем ничем не отличается от изложенного в предыдущем отчете за февраль месяц». Мы уже видели только что, какое это было «бодрое» настроение. «За второй период настроение повышенно бодрое, с преобладающим желанием продолжать войну до победного конца». Увы! Разочарование было близко. Уже стати¬стика показывала, что если что изменилось, то, с точки зрения «по¬бедного конца»,—к худшему. За март месяц, против 11% писем о необходимости войны до победного конца, 8% писем говорили о «немедленном мире и прекращении войны». В январе было одно «пораженческое» письмо на три «оборонческих»; теперь на 4 «оборон¬ческих» «пораженческих» приходилось три. А из писем приходи-

301

лось цитировать такие: «Война нам уже надоела. Мы думаем сделать сами мир, потому что за нас никто не хочет стараться». «Наше начальство говорит, что мира не будет, пока не разобьем германца, но с нашим начальством ничего не сделаешь. У нас хабарство, и они за деньги предались, а хотят, чтобы мы грудью отбили. Нет, мы в наступление не пойдем без нашего начальства. Довольно уже обманывать нас за 75 копеек в месяц. Хлеба нехватает, мясо через день, а то рыба порченая, сахару мало; для пузанов хватает всего, а нам ничего нет». Это было в марте. К апрелю цензорский оптимизм уже начал сдавать. «За апрель месяц настроение в общем бодрое» (уже не повышенно бодрое)—гласила сводка. «В частности, в некоторых письмах попрежнему замечено желание мира, недовольство пищей, братание с немцами». Это было в 5-й армии. Цензор 1-й армии смотрел на вещи еще мрачнее. «Настроение войск по данным военной цензуры в настоящее время производит крайне смешанное впечатление. Непонимание сущности совершившегося переворота, сумбурность представлений, моральная расшатанность продолжают преобладать». В 1-й армии действительно были люди сознательные. «Вы ни в коем случае не уступайте буржуазному классу,—писали из 538-го полка,—ведь они могут быть в овечьей шкуре. Всецело контролировать их и просить комитеты итти рука об руку с Советом солдатских и рабочих депутатов. Милюковым и Гучковым нет доверия. Это тот же капитализм, они на своем рубеже, а им охота остаться на нем, т. е. довести войну до победного конца в честь своей поживы. Мы хотим освободить все народы от позорного рабства. Довольно нам проливать море невинной крови на жизнь капиталистов. Ведь у одного Николая 60 миллионов десятин, больше, как вся Германия; на содержание дома Романовых в год 80 миллионов, вот за это мы клали свою жизнь. Мы все, как один, хотим мира без аннексий и контрибуций, а не как хотят Милюковы. Им нужны Константинополь и проливы, чтобы набить свои карманы золотом, но мы этого не хотим, мы не хотим больше проливать кровь. В наших руках ружья и наша свобода». От чтения этого письма цензора окончательно взяло уныние, и у него прорвалось: «Желание мира— общее». А передохнув слегка, он продолжает цитировать уже 537-й полк: «Если война эта скоро не кончится, то, кажется, будет плохая история. Когда же досыта напьются наши кровожадные толстопузые буржуа! И только пусть они посмеют еще войну затянуть на несколько времени, то мы уже пойдем на них с оружием в руках и тогда уже никому не дадим пощады. У нас вся армия просит,и ждет мира, но вся проклятая буржуазия не хочет его нам дать и ждет того, чтобы мы их поголовно вырезали...». Из 539-го полка писали: «Так что у нас про мир говорят, у нас миру не хотят офицеры и генералы, ну, нехай еще побудем до 15 мая, если не беде то мы пойдем само-правно». И всему подвел итог украинец 717-го полка: «Немец усю правду знае, что у нас робится везде, он знае в городах, а также и про нас он так говорит, что мы не враги, а те враги, которые нас заставили драться».

302

Когда совещание главнокомандующих в начале мая констатировало единодушное настроение солдат против войны, оно не преувеличивало. За май по одной 5-й армии «пораженческих» писем цензура насчитывала 12 413; «оборонческие» цензор уже не стал считать, так что соотношения их мы не знаем. Соотношение же «пораженческих» писем с января к маю будет как 350 : 12 413. Революция не спасла войны, как надеялась буржуазия. И когда петербургские рабочие выступали в феврале с двойным лозунгом: «долой монархию!», «долой войну!», они отражали настроение не только пролетариата, а и солдатской массы. Спайку между рабочим и крестьянином в 1917 г. впервые нащупал именно лозунг «долой войну»—лозунг земли выдвинулся лишь позже. Сначала нужно было кончить войну, потом делить землю.

Но не следует думать, чтобы эта логическая последовательность вопросов была таковой же и исторически. На самом деле—и это чрезвычайно любопытное явление—вопрос о земле встал тотчас же после падения самодержавия и в непосредственной связи с этим падением: изумительный образчик необыкновенной чуткости класса. Уже в цензорских сводках за апрель месяц (а известия о революции, искусственно задерживаемые, дошли до фронта во многих местах лишь в половине марта) мы читаем такие выдержки: «Вы, дорогие родители, не думайте, что будет хуже без царя, нет, наоборот, будет лучше. Вот нам известно, что эта земля, которая была у разных министров и князей, а также и помещиков, то она скоро перейдет вся к крестьянам, так что вы не беспокойтесь, что государя нет...».

В других письмах эта политическая связь не так бьет в глаза, но зато конкретность получается местами прямо ужасающая—для помещиков, само собой разумеется. Из Лихвинского полка писали: «Прошу, скотину безо всяких пущайте по помещиков земле и пашите землю, не спрашивайте их, собак толстопузых—довольно им теперь пить нашу кровь. Смотрите, берите в руки сейчас, и мы здесь не бросим оружия, пока все не установим, и домой придем с винтовками». «Землю, где есть свободная, пашите, но денег не платите,—писал солдат Боровского полка,—и за огород денег не платите, потому что проект опубликован. Это будет разбираться в Учредительном собрании, аренды уничтожены будут и от наличной собственности отчуждается весь живой и мертвый инвентарь, а также хоромы разные, машины, плуги, сохи, бороны и живой инвентарь, скот, например. Много в России конских заводов,, есть заводы волов, все должно быть общенародным. Ныне вся собственность рухнула— будет все общее». «Не платите ни копейки более помещикам,—писали из 154-го запасного полка,—не слушайте их более, потому что теперь у всякого жизнь свободная, будь он нищий или барин. У вся-

**************************

1 Из донесения, охранки о первых днях февральского движения. См. «Февральская революция и охранное отделение», «Былое» № 1 1918 г стр 167 и 174.

303

кого своя воля. И помещик отбирает землю и разделяет между крестьянами. Ждем только конца войны, тогда уж расправимся с помещиками».

В 70-х годах тогдашние помещики, типа Чичерина, много распространялись на ту тему, что аграрные проекты народников суть начало социалистической революции: начнут с земли, а там доберутся и до всякой другой собственности. 1917 г. показал, что эта классовая логика отлично чувствовалась и на другом полюсе. «Землю пашите, денег не платите—ныне всякая собственность рухнула». И с этого конца, насколько неожиданно для тех людей, которые считали национализацию земли зловредной выдумкой большевиков, Февральская революция начинала собою Октябрьскую.

Сб. «Солдатские письма 1917 г.»