Если до 1824 года Пушкин был атеистом по собственным ощущениям, в соответствии с духом времени, в соответствии с настроением своих товарищей и единомышленников, в соответствии с общим настроем образованного дворянства, наконец, то в 1824-м Александр Сергеевич берёт "уроки чистого афеизма" и становится теоретически образованным атеистом. За что и получает свою порцию неприятностей. Гонения за неверие были в традиции Российской империи. Разветвлённый политический заговор правительство "не замечало", а вот частное мнение отдельного подданного, высказанное приватным образом и выведанное со шпионской грацией, послужило основательным поводом для гонений. Если судить по аналогии, то Александр Сергеевич вполне может быть причислен к сонму новомучеников, гонимых за атеизм.
Письма цитирую по переизданию Академического Пушкина - https://imwerden.de/pdf/pushki... , а комментарии - из первого тома Модзалевского - https://imwerden.de/pdf/pushki...
А как иначе? В Академическом издании нет содержательных комментариев, а у Модзалевского письма в старой орфографии.
I
1)
82. П. А. Вяземскому.
Апрель—первая половина мая (?) 1824 г. Одесса.
(Отрывок)
читая Шекспира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. — Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы—и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu'il ne peut exister d'être intelligent Créateur et régulateur [что не может быть существа разумного, творца и правителя], мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная.
92
2)
Письмо это, сыгравшее в жизни Пушкина такую важную роль, лишь предположительно считают адресованным к князю Вяземскому (см., например, «Русск. Арх.» 1872, ст. 2355, в примеч., и 1889 г., кн. ІII, стр. 113, прим. 2; Записки А. О. Смирновой, т. I, С.-Пб. 1894, ст. 161); известно только, что оно было написано в Москву, к одному из друзей Пушкина, распечатано и прочтено на почте; Анненков утверждает, что письмо Пушкина дошло до сведения администрации вследствие «несовсем благоразумной гласности, которую сообщили ему приятели Пушкина и особенно покойный Александр Иванович Тургенев, как мы слышали, носившийся с ним по своим знакомым» («Пушкин в Александровскую эпоху», стр. 261—262). Мы не думаем, чтобы добродушный, но умный Тургенев в данном случае мог быть так легкомыслен; как бы то ни было, однако, злополучное письмо послужило одною из главных причин или, вернее, поводов к исключению Пушкина со службы и к высылке его из Одессы в деревню. Пушкину это было хорошо известно: «Я сослан за строчку глупого письма», говорил он Жуковскому в письме от 29 ноября 1824 г. (выше, стр. 101); добиваясь освобождения по поводу вступления на престол Николая I, Пушкин писал во второй половине января 1826 г.: «Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные, — других художеств за собою не знаю»; 7 марта он писал Жуковскому: «Его величество, исключив меня из службы, приказал сослать в деревню за письмо, писанное года три тому назад, в котором находилось суждение об Афеизме,—суждение легкомысленное, достойное, конечно, всякого порицания»; а в прошении имп. Николаю от 11 мая 1826 г. он говорил, что «имел несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно Афеизма, изложенным в одном письме» ; то же говорит Пушкин и в своем юмористическом «воображаемом разговоре с Александром I», написанном вскоре по приезде в Михайловское: оправдываясь во взводимых на него обвинениях, он на фразу императора: «Но вы же и афей? вот что уж никуда не годится», — возражает: «Я — афей? Ваше величество, как можпо судить человека по письму, писанному к товарищу ? Можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление, а две пустые Фразы судить, как всенародную проповедь?»
<...>
В то же время граф М. С. Воронцов, обиженный язвительными и резкими эпиграммами Пушкина, писал (28 марта) графу К. В. Нессельроде письмо (на французском языке), в котором говорил о желательности выслать поэта из Одессы: «Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-нибудь», писал оп: «напротив, казалось, он стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, по собственный интерес молодого человека, не лишенного дарований, и которого недостатки происходят скорее от ума, нежели от сердца, заставляет меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина — честолюбие... Удаление его отсюда будет лучшая для него услуга» и т. д. (см. Анненков, «Пушкин в Александровскую эпоху», стр. 258, 259 и др.). Еще не получив ответа на это письмо, Воронцов, сообщая графу Нессельроде о местных настроениях среди греков и молодых людей других национальностей, писал ему 2 мая 1824 г.: «По этому поводу повторяю мою просьбу — избавьте меня от Пушкина; это, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе» («Пушкин и его совр.», вып. XVI, стр. 68). Вскоре и последовала высылка Пушкина из Одессы (см. ниже).
— В библиотеке Пушкина сохранилась Библия, в переводе на французский язык de Saci, изданная Российским Библейским Обществом в Петербурге в 1817 г., равно как и Новый Завет в том же издании, но 1815 г.; кроме того, у него были два тома издания: «Livres Apocryphes de l’Ancien Testament, en François, Avec des notes, Pour servir de suite à la Bible de Monsieur de Saci» (Парижское издание 1742 г.), хотя и оставшиеся неразрезанными (Б. Л. Модзалевский, Библиотека Пушкина, С.-Пб. 1910, стр. 158 и 275—276). О присылке «Французской» Библии Пушкин просил брата в письме от второй половины ноября 1284 г.
II
1)
Никита Всеволодович Всеволожский (1799-1862)
108. H. В. Всеволожскому
Конец октября 1824 г. Михайловское.
(Черновое)
Не могу поверить, чтоб ты забыл меня, милый Все<воложской>—ты помнишь П<ушкина>, проведшего с тобою столько веселых часов — П<ушкина>, которого ты видал и пьян<ого> и влюбл.<енного>, не всегда верн<ого> твоим субботам, но неизменного твоего товарища в театре, наперсника твоих шалостей, П<ушкина>, отрезвившего тебя в страстную пятн.<ицу> и приведшего тебя под руку в церковь театральной дирекции, да помолишься господу богу и насмотришься на госпожу Овошникову.
<...>
115
2)
— Т.е. Дирекции — т.-е. Театральной Дирекции; Пушкин вспоминает о приятельских у Всеволожского собраниях членов общества «Зеленой Лампы» и о шалостях, которым предавался тогда Всеволожский и eго приятели - ламписты, — между прочим с воспитанницами Театральной Школы.
— Овошникова—кордебалетная танцовщица; см. выше. стр. 229.
III
1)
110. В. А. Жуковскому.
31 октября 1824 г. Михайловское и Тригорское.
Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как не льзя лучше, но скоро всё переменилось: отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать.
Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я всё молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся.2 Наконец желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно.... Отец осердился. Я поклонился,3 сел верьхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils dénaturé... (Жуковский, думай о моем положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю всё, что имел на сердце целых 3 месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить... Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести? спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем. Не говорю тебе о том, что терпят за меня брат и сестра — еще раз спаси меня.
31 окт. А.П.
1 Переделано из мнительную
2 Фраза вписана.
3 поклонился вписано
IV
1)
112. Л. С. Пушкину.
1—10 ноября 1824 г. Тригорское.
<...>
Видел ты всех святых? Шумит ли Питер? что твой приезд и что Онегин?
<...>
Я тружусь во славу Корана и написал еще кое-что—лень прислать.
<...>
118-119
2)
— Пушкин в это время писал свои «Подражания Корану», которые впоследствии напечатал с посвящением П. А. Осиповой.
V
1)
117. Л. С. Пушкину.
Начало 20-х чисел ноября 1824 г. Михайловское.
Скажи моему гению-хранителю, моему Жуковскому, что, слава богу, всё кончено. Письмо мое к Адеркасу у меня, наши, думаю, доехали, а я жив и здоров. Что это у вас? потоп! ничто проклятому Петербургу! voilà une belle occasion à vos dames de faire bidet [у. — вот прекрасный случай вашим дамам подмыться]. Жаль мне Цветов Дельвига; да надолго ли это его задержит в тине петербургской? Что погреба? признаюсь, и по них сердце болит. Не найдется ли между вами Ноя, для насаждения винограда? На святой Руси не штука ходить нагишом, а хамы смеются. Впроччем это всё вздор. А вот важное: тётка умерла! Еду завтра в Св.<ятые> горы и велю отпеть молебен или панихиду, смотря по тому, что дешевле. Думаю, что наши отправятся в Москву; добрый путь!
<...>
Отправь с Михайлом всё, что уцелело от Александрийского пожара, да книги, о которых упоминаю в письме с сестрой. Библию, библию! и французскую непременно.
<...>
122-123
VI
1)
119. П. А. Вяземскому.
29 ноября 1824 г. Михайловское.
<...>
Предложение твое касательно моих элегий не сбыточно и вот почему: в 1820 г. переписал я свое вранье и намерен был издать его по подписке; напечатал билеты и роздал около сорока. Я проиграл потом рукопись мою Никите Всеволожскому (разумеется, с известным условием). Между тем принужден был бежать из Мекки в Медину, мой Коран пошел по рукам — и доныне правоверные ожидают его.
<...>
124-125
2)
— Говоря о Мекке и Медине и о Коране, Пушкин шутя сравнивает себя с Магометом, который, как известно, был изгнан из своего родного города и бежал в Медину.
VII
1)
120. Л. С. Пушкину и О. С. Пушкиной
4 декабря 1824 г. Михайловское.
<Л. С. Пушкину:>
<...>
Мих.<айло> привез мне всё благополучно, а библии нет. Библия для христианина то же, что история для народа. Этой фразой (наоборот) начиналось прежде предисловие Ист.<ории> Кар.<амзина>. При мне он ее и переменил.
<...>
Этот потоп с ума мне нейдет, он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из Онегинских денег. Но прошу, без всякого шума, ни словесного, ни письменного. Ни чуть незабавно стоять в Инвалиде на ряду с идилическим коллежским ассесором Панаевым. Пришли же мне Эду Баратынскую. Ах он чухонец! да если она милее моей Черкешенки, так я повешусь у двух сосен и с ним никогда знаться не буду.
4 дек.
<О. С. Пушкиной>
<...>
Si ce que vous dites concernant le testament d'А.<нна> Л.<ьвовна> est vrai, c'est très joli de sa part. Au vrai j'ai toujours aimé ma pauvre tante, et je suis fâché que Chalikof ait pissé sur son tombeau. [ Если то, что ты сообщаешь о завещании А. Л., верно, то это очень мило с ее стороны. В сущности, я всегда любил тетку, и мне неприятно что Шаликов обмочил ее могилу] Няня исполнила твою комисию, ездила в Св.<ятые> горы и отправила панихиду или что было нужно. Она цалует тебя, я также. Твои троегорские приятельницы несносные дуры, кроме матери.
126-127
Оценили 2 человека
2 кармы