В самом деле, почему в "Капитанской дочке" вождь грандиозной крестьянской войны и великая государыня занимаются судьбой совершенно обыкновенного (хотя, безусловно, доброго и храброго) обер-офицера?
Вопрос интересен сам по себе, а, кроме того, на него имеется почти хрестоматийный, но как мне кажется, совершенно неудовлетворительный ответ.
Ответ содержится в статье Ю.М. Лотмана «Идейная структура “Капитанской дочки”» ( http://www.philology.ru/literature2/lotman-95.htm ) . По мысли Лотмана вовлечённые в круговорот беспощадной и безгранично жестокой гражданской войны дворянская царица Екатерина Вторая и мужицкий царь Емельян Иванович Пугачёв находят в себе достаточно мужества и благородства для того, чтобы отрешиться от логики борьбы, нарушить законы грандиозной межсословной схватки и проявить обыкновенное человеческое сочувствие. Они на мгновение перестали быть грозными вождями противостоящих сил и стали «простыми людьми», способными на сострадание. Дворянин Гринёв, выступивший с оружием в руках против восставшего народа, по логике Пугачёва достоин смертной казни. Дворянин Гринёв, самовольно оставивший осаждённую крепость и отправившийся в расположение неприятеля, по логике Екатерины подлежит самому суровому осуждению. Но дважды происходит чудо. Гринёв жив и полностью оправдан по суду. Юрий Михайлович Лотман подчёркивает кричащее противоречие монаршей милости "правилам игры", видит в проявленном противниками великодушии залог того, что на краю пропасти дерущиеся смогут спохватиться, ужаснуться происходящему и протянуть друг другу руку примирения.
Мне такое истолкование представляется ошибочным и откровенно пошлым. Разумеется, никто не может запретить пишущему (да и читающему) быть пошляком. Но одно дело, когда автор "вменяет" свою пошлость Б., простите, Акунину, и несколько другое дело, когда пошляком выставляют Пушкина.
Мои возражения.
1. Лотман молчаливо предполагает серьёзный сюжетный порок в структуре "Капитанской дочки". Судьба главного действующего лица повести дважды обусловливается тем, что главные исторические лица, "выведенные" в повести "выходят из роли" и совершают нелогичные поступки. Это уж такой откровенный "бог из машины", что заподозрить зрелого (да и "незрелого"!) Пушкина в подобной беспомощности сложновато.
2. Предположим, что Лотман прав, и Пушкин действительно дважды высказал свою заветную мысль о том, что мир спасут только милость и сострадание, явленные по капризу и в совершенно неподобающей ситуации. Тогда естественно было бы предположить, что эту мысль автор "поручил" бы довести до сознания читателей кому-нибудь из своих любимых героев. Ну, например, капитан Миронов распорядился бы отпустить на все четыре стороны пойманного "башкирца" с усечённым языком. Дескать, ступай куда хочешь и расскажи всем (языком жестов, разумеется), какой я человечный и как высоко я поднялся над схваткой. Или уж, на худой конец, капитанша Василиса Егоровна распорядилась бы никого не наказывать после эпической драки в бане между капралом Прохоровым и Устиньей Негулиной.
Но разве Пугачёв и Екатерина - любимые герои Пушкина? Пугачёв ему интересен, порой Пушкин любуется его удалью, порой - сочувствует ему, как жертве рока. Но уж любви-то тут и не ночевало.
Ещё меньше, мне кажется, у Александра Сергеевича любви к государыне. Уж скорее, он спрашивает с некоторым удивлением, а что делает на краю залитой кровью империи эта немочка? Уж больно Екатерина напоминает оренбургского генерала, бережно укутывающего ветви яблонь посреди страшной русской беды.
3. Соответствует ли логике Пушкина мысль о том, что доброе дело можно сделать, лишь отрешившись от долга и призвания, лишь перестав, хоть на минуту, быть сами собой? Да нет, пожалуй. Пушкин, напротив, видит в таком отрешении главный источник бед, обрушившихся на Россию. Ну, вот, самый очевидный пример. Если бы Андрей Петрович Гринёв (или другой человек с его образом мыслей) не ушёл в отставку и оказался бы в момент начала бунта в Оренбурге, на месте своего старинного приятеля генерала Андрея Карловича Р., то, быть может, и не было бы никакого бунта. На начальной стадии бунт можно было погасить малыми силами. (Я понимаю важность и неизбежность классовой борьбы, но и классовая борьба вовсе не должна всегда принимать самый разрушительный и кровопролитный характер.)
4. Ну и, наконец. Не допускает ли повествование более логичного и «прозаичного» истолкования побуждений действующих лиц?
Начнём с Екатерины.
Вот какой увидела императрицу Мария Ивановна: «Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо её, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и лёгкая улыбка имели прелесть неизъяснимую». (8,371)
Сравните: «На крыльце встретила Петра женщина лет 35, прекрасная собою, одетая по последней парижской моде. Пётр поцаловал её в губы…» (8,10-11)
Спокойная, здоровая, приятная женщина средних лет прогуливается с «белой собачкой английской породы» по осеннему парку. Нет никакой гражданской войны, нет никаких ужасов. Свежий воздух, шуршат опавшие листья.
У Марии Ивановны завязывается разговор с незнакомой дамой и та не раскрывает своё инкогнито, представляясь частным лицом: «Извините меня» - сказала она голосом ещё более ласковым, - «если я вмешиваюсь в ваши дела; но я бываю при дворе; изъясните мне, в чём состоит ваша просьба, и, может быть, мне удастся вам помочь». (8,372)
Почему Екатерина не сообщает Марии Ивановне сразу того, что она – императрица?
Вот мои предположения:
1) версия, работающая в пользу концепции Ю.М. Лотмана. Екатерина рассматривает происходящее с позиции частного лица, отрешаясь от логики борьбы между сословиями, и именно поэтому ей не хочется становиться императрицей, обязанной следовать духу и букве закона. Екатерина попросту вздохнула о своём несчастливом замужестве и решила помочь чужому счастью;
2) версия, родственная первой. Императрица прекрасно разбирается в людях, она предвидит, какое волнение испытает Маша Миронова, когда узнает, что сидит на одной скамейке с Екатериной Великой. Очень правдоподобно. Ведь Маша известная трусиха. Об этом ещё покойница Василиса Егоровна рассказывала Гринёву: «”Смела ли Маша?” – отвечала её мать. – “Нет, Маша трусиха. До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепещется”». (8,298) Но трусость Марии Ивановны обусловлена вовсе не природной или благоприобретённой (в Оренбургских-то степях!) слабостью нервов. Эта трусость – одновременно и симптом душевного неустройства и показатель душевной чуткости.
Машины родители и верный спутник Гринёва, Архип Савельич – русские православные люди. Они отличаются абсолютным бесстрашием и безусловной нравственной безупречностью. Их антипод – Швабрин - человек «преодолевший» в своей душе и «русскость», и православие. Его отличает дерзость и предельный аморализм. Мария Ивановна между двумя полюсами. Она только начала движение «от станции Любовь до станции Разлука». Она не совершает ни одного нравственно сомнительного поступка. Она испытывает инстинктивную гадливость к мерзавцу Швабрину и отвергает его предложение: «но как подумаю, что надобно будет под венцом при всех с ним поцаловаться… Ни за что! Ни за какие благополучия!» (8,305) Она по наивности своей не может определить, что ей неприятно в Швабрине. И, пожалуй, наивность эта её только красит. Она в принципе не знает греха, она просто ощущает смрад, оказавшись рядом с грешником. Мария Ивановна горячо молится Богу и верит в святость родительского благословения: «”Нет, Пётр Андреевич”, - отвечала Маша – “я не выйду за тебя без благословения твоих родителей. Без их благословения не будет тебе счастия. Покоримся воле божией. Коли найдёшь себе суженую, коли полюбишь другую - бог с тобою, Пётр Андреич; а я за вас обоих…” (8,311) Но вся беда в том, что Мария Ивановна невольно вступила на дорогу, на которой родительское благословение не помогает. Богу она молится, но в глубину её души уже закралось сомнение. Помните замечание Розанова о том, что теперь люди помнят Бога только по книгам? Вот и наша героиня начинает Бога забывать, а посему чувствует себя беззащитной, покинутой, беспомощной. Её страх – симптом некоего переходного состояния души. Родители её живут с Богом в душе, а Швабрин научился жить без Бога. Маша хочет всецело предать себя Божьей воле, но уже не может.
Но есть у её страха и ещё один оттенок. Маша совершенно не в силах вынести встречу со злом абсолютным. Поэтому она впадает в беспамятство при встрече с Пугачёвым, убийцей её родителей. ( Подлинная природа «крестьянского царя» в «Капитанской дочке» только проступает, а в «Истории Пугачёва» подробно показано, как он собирал под свои знамёна вооружённых дубьём мужиков и раз за разом гнал их на убой против лучшей в мире армии, а подельники его, уральские казаки, шли сзади и подгоняли отстающих пиками. Не случайно Пушкин так настойчиво подчёркивает в «Капитанской дочке», что казак всегда красив, строен, статен.) А к Екатерине Маше просто страшно идти: «Мысль увидеть императрицу лицом к лицу так устрашила её, что она с трудом могла держаться на ногах». (8,373) С чего бы это? Машина трусость не в пользу Екатерины.
3) третья версия. Императрица ещё не приняла решения и выдерживает паузу. Столбовой дворянин, перешедший на сторону Пугачёва – такая же редкость, как розовый слон или диктор центрального телевидения, правильно склоняющий числительные. Но Екатерина не удосужилась вникнуть во все подробности его дела. А ведь событие такого масштаба поважней отношений с Портой или переписки с Вольтером! Следственная комиссия поверила клевете Швабрина и квалифицировала серьёзное воинское преступление как измену и переход на сторону врага (Лотман подробно объясняет в своей статье, что Гринёв действительно совершил воинское преступление, но трактовать его действия как измену, по-моему, есть некое административное увлечение). Государственная машина отнеслась к человеческой судьбе как машина, она просто вынесла одно из возможных решений, полностью игнорируя существо дела и моральные последствия судебного вердикта, а императрица не вырвала из холодной руки чернильного пера, марающего дворянскую честь. Эту сторону дела прекрасно выразил Гринёв-отец, узнавший, что Екатерина считает его сына виновным, но «из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдалённый край Сибири на вечное поселение». (8,369) Вот слова Андрея Петровича: «Сын мой участвовал в замыслах Пугачёва! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести… Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..» (8,370) Быть может, после простодушного рассказа бесхитростной участницы событий Екатерина поняла, что оскорбила своего подданного совершенно незаслуженно и просто испытывает неловкость и ей не хочется признаваться, что именно она – та самая императрица, которая всё это натворила? Во всяком случае, для того, чтобы рассмотреть дело заново и убедиться в невиновности Гринёва, ей понадобилось совсем немного времени и совсем немного заинтересованного внимания;
4) почему русская дворянка Марья Ивановна Миронова боится идти во дворец к русской императрице, славной матушке-Екатерине? А Марья Ивановна – потомственная дворянка, её родители при самом простеньком происхождении всей душой приняли ценности российского дворянства, верой и правдой служили дворянскому государству и остались верны этому государству и самой государыне в свой смертный час. Да и сословными привилегиями они пользуются в скромных размерах, но с полной уверенностью в своём праве ими пользоваться. Есть у них и крепостная, хоть и одна единственная, а узнав о том, что у родителей Гринёва 300 душ, Василиса Егоровна не без зависти произносит: «ведь есть же на свете богатые люди!» (8,297) Отчего же русская дворянка с таким страхом имеет на приём к первой русской помещице. А вот самое грубое объяснение. Быть может Екатерина так и не смогла стать русской царицей и по её собственным словам «только бывает при дворе?»
5) и, наконец, приведём самое очевидное объяснение. Екатерина ясно (и с полным на то правом) осознаёт себя исторической фигурой и талантливо творит свой образ, которому суждено остаться в веках. С этой точки зрения не так уж и важно, какова на самом деле степень вины Гринёва. Важен сам факт монаршей милости, явленной с таким величием и с такой простотой. Вот слова её, обращённые к робкой просительнице, но уже при свидетелях: «Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свёкру». (8,373) «Знаю, что вы не богаты … но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние». (8,384) Государыня сознаёт, что её письмо будет храниться с благоговением поколениями Симбирских помещиков, а рассказ о милостивом внимании, которого удостоила правительница половины мира безвестную сироту, обрастая вариантами и подробностями, двумя концентрическими кругами пройдет по всей России из Царского села и из симбирского имения Гринёвых, отразится от границ империи и вернётся к источникам неузнаваемо преобразованный человеческой фантазией, но сохраняющий главное – образ милостивой матушки-императрицы. Иногда полезно подумать о собственном монументе при жизни. Вспомните, как долго и безуспешно хлопотал Пушкин о бронзовой Екатерине, томящейся в безвестности на Полотняном Заводе.
Можно ли решительно предпочесть одну из изложенных версий всем прочим? Не уверен.
Теперь о Пугачеве. Тут я решительно отрицаю возможность разграничить объективные причины и субъективные мотивы.
Почему Пугачёв отменил казнь Гринёва:
1) потому, что Гринёв молился в том момент, когда ему накинули петлю на шею: «Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему сердцу» (8,325);
2) потому, что жизнь Гринёва нужна русскому народу и народ русский выделил Гриневу персонального ангела-хранителя Архипа Савельича; а не осознающее самоё себя, простодушное мужество старого дядьки, искренне предложившего свою голову в обмен на голову «дитяти» не могло не восхитить лихого казака Емельяна Пугачёва, успевшего на своём веку и повоевать и насмотреться на человеческую трусость и храбрость;
3) потому, что у Гринёва доброе сердце, и Пугачёв оценил это во время памятной встречи в буранной степи;
4) потому, что Гринёв в начале повести был капризным и бестолковым барчуком, который потребовал продолжать путь несмотря на признаки приближающегося бурана (благоразумный человек с Пугачёвым разминулся бы);
5) потому, что Гринёв мальчишка, и как мальчишка настоял на том, чтобы Савельич выдал Пугачёву заячий тулупчик не только из сочувствия к продрогшему провожатому, но и из желания поставить на своём и из опасения показаться смешным в глазах незнакомого человека (хорош дворянин, который у своего крепостного не может выпросить 50 копеек!);
6) потому, что сам Пугачёв свой тулуп «заложил вечор у целовальника» (8,290);
7) потому, что Швабрин, не успев изменить присяге, уже остригся по-казачьи в кружок.
Можно было бы и продолжить.
С точки зрения читателя можно говорить о сложности замысла Александра Сергеевича, а с точки зрения самого Пушкина, по-видимому, речь о том, что пути Господни неисповедимы и всем нам прилично ввериться руке Господа с подобающими тому искренностью и простодушием.
Теперь относительно стриженого Швабрина. Пугачёв уделяет Гринёву очень много внимания и времени: потчует его «калмыцкой сказочкой»; предлагает ему сказочное испытание (как и разбойника-Емельку государем не назвать и голову при этом не потерять?); ведёт при нём беседы с приближёнными, совершенно не подлежащие оглашению, в разговоре с глазу на глаз жалуется на ненадёжность своего окружения; вдруг бросает все дела и отправляется с Гринёвым в Белогорскую крепость выручать Машу Миронову; вдруг предлагает ему сравнить полководческие дарования бородатого старовера Петра Третьего и бритого вольнодумца Фридриха Прусского. А один раз проговаривается: «… ступай ко мне в службу, и я пожалую тебя в князья Потёмкины. Обещаешься ли служить с усердием мне, своему государю?» (8,882) Пугачёв испытывает Гринёва, старается узнать о нём как можно больше, и в то же время всеми силами старается его к себе расположить. Для чего это делается и почему?
Дела Емельяна Ивановича весьма шатки и сомнительны. Он это понимает. Главный ресурс, который мог бы поправить его положение – сын, великий князь Павел Петрович. Конечно Павел, а не Потёмкин. В итоговом тексте повести Пушкин снял упоминание о Потёмкине. Возможно, это связано с замечанием П. Вяземского о том, что Потёмкин к тому времени ещё не выдвинулся, может быть, Пушкина смутил комический эффект от «выдвижения» кого-то в любовники своей собственной «жены», а может быть, ему не захотелось, чтобы эта поразительная художественная находка – предложение пожаловать Гринёва в «князья Потёмкины», отвлекла читателя от более важных в данном случае размышлений? Но, в любом случае, Гринёву уготована роль великого князя (Ивана-царевича, о котором грезил Петруша Верховенский). Князь Потемкин – это так, авансом и реакцию проверить.
Любящий отец ждёт приезда сына из Петербурга. Сын вот-вот будет, он уже прислал отцу письмо и сапоги в подарок. Зачем нужен сын? Сын сразу делает всю затею куда более правдоподобной. У батюшки была трудная судьба, прятался по раскольничьим скитам, огрубел, бородой зарос – но вот вам наследник престола. Каков молодец, ну чем он не царевич! Сын делает жизнь Пугачёва куда более спокойной. Казацкая старшина может в любой момент убрать (или продать) надоевшего ей самозванца, но убрать и отца и сына гораздо страшнее по двум причинам. Две фальшивые «августейшие особы» будут вызывать куда больше доверия у простого народа, а двойное убийство вызовет куда больший гнев. Наконец, хорошо знать, что спину тебе защищает самый заинтересованный в успехе всего предприятия человек, ведь со временем он унаследует всё! Дворянин в ближайшем окружении нужен и потому, что с его помощью легче было бы приобретать сторонников не только в среде крестьян, но и в других социальных слоях. Пугачёву просто не вредно иметь под рукой для совета человека с «дворянскими мозгами». Понятнее будут шаги неприятеля. Ну, а если уж и впрямь удастся стать императором, то придется налаживать отношения с другими государями… В общем, нужен наследник. Швабрин, продемонстрировавший свою готовность «опроститься», приобрести казачий облик, Пугачёва как наследник не интересует совершенно. А каким должен быть идеальный наследник? Он должен обладать дворянской наружностью, дворянскими манерами, желательно, чтобы он был человеком чести, не способным на предательство, но при этом он должен … изменить присяге и перейти на сторону самозванца. Найти такого человека - задача и впрямь неразрешимая, но когда решение жизненно важно, его ищут до последнего. Вот и возится Емельян Иванович с господином Гринёвым.
Мне кажется, что и отпустил он его первый раз из Белогорской крепости, зная, какие страсти там кипели в недалёком прошлом, и твёрдо рассчитывая на то, что Гринёв вернётся. И обратно заманил в ходе изящной спецоперации. Ведь идею написать письмо в Оренбург Маше Мироновой «подсказали», и доставлено это письмо Максимычем по назначению при благоприятном стечении стольких обстоятельств и с таким риском. Ужели в благодарность за полтину серебром? А провозившись с Гринёвым довольно долго и полюбив в нем всей душой и свои мечтания, и мысли о своей неминучей погибели, и призрачную надежду на спасение, и просто славного человека, Пугачёв окончательно убеждается в невозможности Петра Андреевича завербовать и отпускает его с миром. А вместе с Гринёвым покидает Емельяна Ивановича последняя надежда.
Подытожим. Действие в произведении Пушкина развивается естественно и логично. Простота и ясность сюжетных линий вовсе не вредят авторскому замыслу. Пушкин не нуждается в нарушении нормального хода событий для того, чтобы высказать свои задушевные мысли. А исторические лица, обращая свои взоры на "малых сих", руководствуются рациональными соображениями.
Оценили 7 человек
8 кармы