Здание Главных мастерских Сибирской железной дороги в Омске, где проходил судебный процесс.
Стенограммы заседаний Чрезвычайного Революционного трибунала при Сибирском революционном комитете «По делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей»
(Заседание 20 мая 1920 г)
Источник:
Верховный правитель России: документы и материалы следственного дела адмирала Колчака М. 2003 С. 136-209
Архив:
ЦА ФСБ России. Арх. № Н— 501. Д. 5. Л. 2 - 21. Машинопись.
Председатель суда т[оварищ] Павлуновский, члены суда: товарищи Косарев, Байков, Щетинкин и Мамонтов.
Заседание 20 мая 1920 г.
[Время:] 6.30-7.30 ч[асов].
1 день суда. 20 мая 1920 г.
{Павлуновский спрашивает всех подсудимых по делу "самозванного правительства Колчака и его вдохновителей" о том, признают ли они себя виновными}
Третьяк: Признаю себя виновным в том, что, находясь в составе правительства в течение трех недель, и хотя не принимал участия персонально в преступлениях, какие там перечислены, и, которые составляют, несомненно, преступления этого правительства, я признаю себя виновным как человек, связанный с рабочим движением и поскольку мое имя фигурировало в списке этого правительства, поскольку я признаю себя виновным в том.
Павлуновский: Обвиняемый Третьяк, будьте добры дать объяснения суду по существу настоящего дела. Вы сейчас говорили в общей формулировке, теперь потрудитесь перейти к конкретной формулировке.
Третьяк: Вы даете вообще мне слово?
Павлуновский: Да, да, по обвинению.
Третъяк: Назначение мое товарищем министра труда (я состоял министром труда в Иркутске) - товарищем министра труда я был назначен, когда еще формировалось правительство Директории, а именно 4 ноября. Получив извещение о том, что я назначен министром труда, я, зная условия работы в Омске, в бытность мою комиссаром труда, я не особенно охотно ехал занять пост товарища министра труда. Это видно из того, как я уже сказал, я был назначен на пост 4 ноября, а вступил в исполнение обязанностей только 26 ноября, т.е. по истечении целых трех недель. Теперь я хочу еще указать какие обстоятельства побудили меня вступить в эту банду бандитов, мошенников и воров. (Аплодисменты). Перед отъездом в Омск из Иркутска, ко мне в Иркутск приехал из Омска секретарь той рабочей газеты, которая издавалась в Омске «Рабочий путь». Он приехал в то время, когда я уже получил назначение быть товарищем министра труда, он обрисовал положение, которое существовало в Омске, что здесь люди начали исчезать, что исчез Новоселов73 - министр сибирского правительства, что исчез член ЦК партии эсеров Мусиенко, причем открыто говорил, что в убийстве этих лиц повинны некоторые члены сибирского правительства, но, несмотря на это они занимают свои посты. После телеграммы Директории с требованием немедленного моего приезда в Омск, я все-таки поехал в Омск.
Выехал 13-го. Когда я приехал в Омск, этот день был немного неудачным. Первое правительство Директории появилось в Омске, а тут на улицах города расклеен приказ Вер[ховного] правителя, чувствовалось, что дело неладно. Все, что мне пришлось видеть и слышать, об этом свидетельствовало. Я отправился на квартиру быв[шего] члена президиума Омского Совета профсоюзов, тогда существовавшего здесь нелегально, и жил там нелегально, рассчитывая, что как только будет возможность, выбраться из этого проклятого Омска. Там я жил с 18 по 25 ноября. В это время, среди местной эсеровской организации, а я в это время состоял членом партии эсеров, образовалась боевая организация, которая имела своей целью, в связи с известным здесь в Омске членом ЦК партии эсеров Мусиенко, предпринять некоторые террористические шаги по отношению к этому правительству, рядом с членами, которого я в настоящее время сижу. Переговорив с председателем Омского комитета партии эсеров, с бывшим членом Президиума Омского Совета профсоюзов Сергеем Пановым, и посовещавшись с ним, я принял его предложение войти в это правительство для того, чтобы оказать, создавшейся в это время боевой организации, услуги, использовать себя для боевых целей этой организации. Приняв такое решение, и все же считая, что мне здесь может угрожать опасность, ибо я был назначен Директорией, а Директория была не в ладу с Сибирским правительством, я отправился, кажется, 25[-го], позондировать почву к Шумиловскому. «Здравствуйте, здравствуйте, — говорю, — только сегодня приехал в Омск, - скрыл от него, что уже целую неделю жил здесь нелегально, - политика меня разочаровала, и я приехал для деловой работы». «Ну что же, раз для деловой работы, располагайтесь». И, приблизительно, 26-го ноября, я поступил в министры.
Что происходило дальше. Первой картиной, которая бросилась мне в глаза в министерстве труда, это было следующее. Начальником железнодорожного отдела, которому министерством труда была поручена охрана труда всех железнодорожных рабочих, состоял некто Фетисов, о котором мне в первый день сказали, что это бывший полицейский. Приблизительно через день после моего поступления в министерство, уже когда существовало правительство и сам Фетисов, очевидно, учел, что уже настало время, он вытаскивает свой мундир - [это] синий блестящий мундир с пуговицами полицейского пристава и выходит в этом мундире в министерство. И если здесь есть омские рабочие, которые посещали министерство, они должны помнить эту фигуру, сидящую во главе отдела, которому была поручена охрана труда железнодорожников. Дальше еще мелькает какая-то фигура попа, еще фигура военного. Можно сказать, что до сих пор министерства труда не было, было человек пять, а когда ехала сюда Директория, то здесь в Омске захотели показать, что у нас есть административный аппарат для борьбы с Директорией, и набрали людей с бору и с сосенки. И через три дня раздули в министерство. И первым делом был поставлен вопрос о больничных кассах. Нужно вам сказать, сюда чехов74, здесь в Сибири уже существовали больничные кассы. После прихода чехов, все декреты советской власти были одним взмахом пера Сибирского правительства, аннулированы, и больничные кассы остались вне закона. Раз декреты были аннулированы, то значит больничные кассы остались именно вне закона, ибо, вместо аннулированных декретов советской власти, никаких других законов не было издано и все больничные кассы сыпали нас телеграммами, что они не знают куда деваться. Я об этом говорю, потому что было первое заседание Совета министров, на котором я посмотрел, куда это я попал, в какую компанию. Являясь в заседание Совета министров, где стоял вопрос о больничных кассах, я встречал следующее: подымается министр внутренних дел Гаттенбергер7 5, которого, к сожалению, здесь нет, и читает, - принимая во внимание, что больничная касса стоит миллионы денег и эти миллионы остаются в руках рабочих, а все рабочие - большевики и могут эти миллионы употребить на борьбу с нами, а посему я предлагаю не только законопроект снять с очереди, но все существующие больничные кассы в Сибири закрыть. После этого берет слово его помощник, присутствующий здесь Грацианов и добавляет, что конечно больничные кассы для нас в России совершенно не нужны, у нас в России существует блестяще поставленная земская медицина, а поэтому мы можем все больничные кассы закрыть. После этого поднимается второй помощник министра внутренних дел Новомбергский, поддакивая Грацианову, цитирует какой-то иностранный журнал, что какой-то профессор, на каком-то съезде, земскую русскую медицину назвал чуть ли не седьмым чудом, а посему, все больничные кассы можно закрыть. И провести этот закон о больничных кассах удалось исключительно благодаря тому, что их удалось пугнуть большевиками. Закон о больничных кассах утверждали на двух заседаниях. Всего я присутствовал на трех-четырех заседаниях, и о каждом заседании хочу дать полный отчет. Еще было одно заседание, на котором я присутствовал не [участвуя], но, так, сторонкой зашел послушать, я не имел права на нем участвовать. Это было заседание большого Совета министров, и обсуждался вопрос об изменении избирательного закона в городскую думу. Мне сейчас трудно восстановить в памяти все эти дебаты и прения, которые велись в Совете министров, когда обсуждались изменения в избирательном законе, но когда я приехал в Иркутск и выступал на нелегальных собраниях, то раскрыли рты и пришли в ужас. Приблизительно изменили закон следующим образом: министр Михайлов внес предложение, что необходимо разрешить вопрос ясно и прямо, а для этого ввести цензовое избирательное право. Ему на это возразили, «что Вы, если мы сейчас введем цензовое право, то могут подумать, что реакционеры, а мы не кончили борьбу. Вот когда возьмем Москву и борьбу окончим, тогда мы этот вопрос поднимем». Почти все их законы проходили под знаком временных законов. С тем, чтобы, как только мы покончим с советской властью, мы целиком перейдем к царским законам. Я боюсь упустить еще что-нибудь существенное. Да, здесь, между прочим, в этом заключении отдела юстиции значится, что в одном заседании фигурирует и моя фамилия. Я помню, и на этом заседании участвовал. Историю этого заседания могу рассказать. Дело происходило следующим образом. Однажды в министерстве труда получается бумажка из министерства иностранных дел, следующего содержания: «Ввиду того, что в настоящее время Омское правительство, вероятно, получит приглашение на Версальскую конференцию, министерство иностранных дел предлагает министерству разработать все мероприятия по охране труда, какие правительство находит необходимыми и внести на Версальскую конференцию». Как раз в это время в министерстве труда сидел я, барнаульский комиссар Шевелев, новониколаевский комиссар и Шумиловский. Шумиловский и говорит: «Давайте создадим комиссию и обсудим, какие вопросы по охране труда можно внести на Версальскую конференцию». Конечно, это была бы карикатура, т.к. здесь в Сибири об охране труда не могло быть и речи и правительство подняло вопрос об охране труда только для того, чтобы показать на Версальск[ой] конференции свое человеколюбие. Я не выдержал этого момента и устроил Шумиловскому такой грандиозный скандал, что Шевелев выбежал из кабинета и говорит, что тут у Вас с Шумиловским драка, и я боюсь попасть в свидетели. Дня через два, после этого скандала я читаю повестку заседания Совета министров, и в порядке дня стоит вопрос о декларации к иностранным державам. Я полагал, что на этом заседании будет этот вопрос, но вопрос не обсуждался. Обсуждалась декларация, но была снята с обсуждения, потому что была плохо разработана. Таким образом, в том факте, который мне инкриминируется, я не принимал участия. Я думаю, что значения не имеет, т.к. все равно своим именем социалиста я прикрывал то, что они делали. Я сейчас хочу еще указать общие мои впечатления, причем мне хотелось бы изложение фактов, которые я хочу вести не с точки зрения моих политических настроений сегодняшнего дня, которые, в настоящее время, под влиянием потрясений, которые я получил, стали несколько иными, а я излагаю их, почти повторяя те доклады мои, которые я неоднократно читал в Омске и в Иркутске на разных нелегальных организациях.
Когда я бежал без оглядки из Омска, добежал до Иркутска, где собрался комитет партии, члены профессиональных союзов и представители от рабочих коллективов, я делал свой доклад о деятельности Омского правительства, начиная с сообщения следующего факта, того факта, который я желал бы привести здесь. Однажды, за время декабрьских расстрелов, я пошел к министру снабжения Серебренникову76. Министр снабжения Серебренников был человек хмурый и [в] присутствии Молодых, когда мы говорили о расстрелах, Серебренников проронил только одну фразу: «Беда заключается в том, что здесь в Омске власть принадлежит шайке бандитов» - такую оценку дал министр снабжения Серебренников и я начал свой доклад с этой фразы. Характерно еще следующее обстоятельство. Приблизительно в половине декабря, в местной официальной газете была помещена статья Жардецкого77, что нам министерство не нужно, что министерство труда нужно упразднить, отдел охраны труда передать министерству торговли и промышленности. В то же время шла речь и о министерстве снабжения. Через день появляется заметка в «Правительственном вестнике», что Совет министров доводит до всеобщего сведения, что слухи об упразднении министерства труда не имеют основания. Я спросил Шумиловского: «Вы были на заседании? - Был. Ну что же, министерство снабжения не будет упраздняться?» Шумиловский говорит: я сказал, что, конечно, министерство труда - учреждение совершенно бесполезное и является самым неудачным завоеванием революции, но если мы его упраздним, то рабочие сочтут нас контрреволюционерами, и поэтому пусть оно некоторое время просуществует. Это меня ошарашило. Помнится, что я сказал Шумиловскому, и это обошло по всему министерству, что «Вы в данный момент совершили преступление, которое Вам никогда не будет прощено». Я хорошо помню и в данный момент, это здесь повторяю, и этого Шумиловский не посмеет отрицать.
Таким образом, участники этого суда являются свидетелями необычайного процесса, когда сами члены Совета министров правильно характеризовали Совет министров как шайку бандитов и для нас всех, переживавших этот страшный период, период сибирской истории, ясно, чем была их деятельность. Я, на основании этих впечатлений, которые мы получили, хотел бы подвести некоторые итоги этим впечатлениям. Откуда могло появиться это правительство? Какими силами могла питаться деятельность этого правительства?
Павлуновский: Я предоставил Вам слово для объяснения по делу. Вы переходите уже к научно-исторической части исследования. Вы можете говорить по существу процесса, а потом Вам будет предоставлено слово как общее правило. Сейчас для объяснения. Можете продолжать, обвиняемый Третьяк, но только в пределах обвинительного акта, а Вы начали в пределах исторических причин того или другого строя, а это не входит в задачи суда.
Третьяк: На основании тех впечатлений, которые у меня были получены от моей кратковременной деятельности в Совете министров, я, прежде всего, должен сказать, что больничные кассы и рабочие, законодательством которых якобы занималось правительство, избирательный закон, который оно публиковало, дума, земство, все существовало только благодаря тому, что существовал фронт. И эти законы, проводимые в интересах фронта, как проводились законы о боевых приказах, имели значение, поскольку постольку они касались фронта. Так проводился закон о городских думах - решающим здесь было то, что скажет фронт. Если мы думу и земство уничтожим, то мы потеряем фронт. Потом, когда мы возьмем Москву, мы можем это изменить, но сейчас существует фронт. По существу своего положения в Совете министров я должен сказать следующее: как я уже сказал, вошел я уже в Совет министров с определенными целями, тем более что я получил запросы от товарищей, которые меня знали, которые выражали крайнее изумление, что, вдруг, я вошел в правительство Колчака и нами было послано в краевой комитет сообщение, что здесь такое положение, что я - Третьяк, вошел в правительство с такими-то целями. В это время как раз началась борьба между Колчаком и Семеновым, и создалось такое положение: не то Колчак побьет Семенова, не то Семенов Колчака.
Не знаю подробностей этого собрания, но краевой комитет ответил, что террористические действия пока считаются несвоевременными. Таким образом, для меня создалось положение невольн[ого] участник[а] этого правительства. Через некоторое время мое положение в Совете министров еще более ухудшилось. Однажды в министерство приходит молодой человек, который начинает жаловаться, что он ходит по разным учреждениям и нигде не находит себе службы. Он был зачислен в министерство труда. Через несколько дней я начал подозревать, что он контрразведчик, так как способы его действий мне показались странными. Через некоторое время кто-то подслушал по телефону подтверждающее, что в министерстве сидит контрразведчик. [В] дальнейшем моя работа сводилась к тому, что надо уносить ноги из этого правительства, и я начал устраивать то с Шумиловским то с другими, скандалы, и превратил министерство прямо в сумасшедший дом, конечно, на деловой почве. И в министерстве была такая атмосфера, что люди исчезали неизвестно куда. В городе шли расстрелы официально и неофициально, а в декабре, как известно, отмечал, Куломзино было почти все расстреляно, и от союза грузчиков осталась одна только читальня, имущество без хозяина. Тогда же получено было сообщение от краевого комитета, что съезд может собраться, но после моего предложения в газетах появилась заметка, что товарищ министра труда Третьяк подал прошение об отставке.
Павлуновский: Обвиняемый Третьяк, Вы в своих объяснениях даете исторический ход работ по учреждению, между тем, нам важно, чтобы Вы дали объяснения по делу, не по деятельности отдельного министерства, а конкретные объяснения в целом по настоящему делу. Это дело не есть дело министерства труда.
Третьяк: Я считаю, дело заключения министерства юстиции составлен[о] правильно и считаю, что факты грабежа, бандитизма и разбоя имеются в тысячу раз больше, чем перечислено в заключении. Что касается себя, я определенно формулировал, что считаю себя виновным в том, что в течение трех недель, когда я состоял в Совете министров, поскольку моя фамилия числилась в этом составе, поскольку я, как специалист, участвовал в этом составе, какими целями я руководствовался это не имеет значения, поскольку я признаю себя виновным в участии в этом правительстве.
Примечания.
27 Третьяк С.М. - член и активный деятель ПСР; в 1908-1911 гг. отбывал царскую каторгу. В 1918 г. назначен комиссаром труда Временного Сибирского правительства. По поручению Омской боевой организации ПСР в ноябре 1918г. работал товарищем министра труда в правительстве Колчака. В марте 1919 г. избран членом Исполнительного бюро крестьянского объединения Сибири; в октябре - представителем Исполнительного бюро сибирской группы социал- революционеров-автономистов. На судебном процессе от услуг защиты отказался.
73 Новоселов Александр Ефремович (1884 — 1918) - областник, сибирский общественный и политический деятель. Учился в Сибирском кадетском корпусе. В 1907-1917 гг. работал воспитателем в Омском пансионе Сибирского казачьего войска. Автор опубликованных литературных произведений, получивших оценку М.Горького. В Февральскую революцию вступил в ПСР и избран в Омский коалиционный комитет. На Казачьем съезде избран товарищем председателя Войсковой управы. В декабре 1917 г. - член Временного Сибир¬ского областного Совета. В январе 1918 г. назначен министром внутренних дел Временного правительства автономной Сибири.
74 Так в документе.
75 Гаттенбергер Александр Николаевич (1860 - 1939) - видный сибирский земский деятель. До 1910 г. состоял мировым судьей Томска, затем переведен на долж-ность старшего нотариуса и уволен. До Февральской революции работал инспектором страхового общества. В 1917 г. назначен Томским губернским комиссаром. С 1918 г. министр внутренних дел Временного Сибирского и правительств Колчака. В 1920-х гг. эмигрировал в США.
76 Серебренников Иван Иннокентьевич (1881 - 1940?) - с 1902 г. член РСДРП; активный участник революционных событий 1905 г. в Петербурге. В 1913—
1917 гг. - Иркутский городской секретарь, правитель дел Восточно-Сибирского отделения Русского географического общества. В 1911 г. вышел из РСДРП, и в 1917 г. примкнул к сибирским областникам, возглавив Иркутскую организацию. В январе 1918 г. заочно назначен министром снабжения и продовольствия Временного правительства автономной Сибири. При Временном Сибирском правительстве сохранил пост и возглавлял Админи¬стративный совет до 27 декабря 1918 г. С 1920 г. в эмиграции. Автор воспо¬минаний.
77 Жардецкий Валентин Александрович (? - 1920) - один из лидеров партии Народной свободы на Дальнем Востоке. В первую мировую войну работал в Союзе городов. В апреле 1917 г. назначен председателем Западно-Сибирского комитета Союза. Гласный Омской городской думы, член коалиционного комитета. Видный оратор и публицист. В Омске играл руководящую роль в местном комитете партии и был одним из организаторов политического блока, образовавшегося из представителей торгово-промышленного комитета, правых социалистов, кадетов и кооператоров. Блок этот оказывал поддержку Колчаку и его правительству. У Жардецкого в Омске скрывался некоторое время бывший председатель Временного правительства кн. Г.Е.Львов. В 1920 г. арестован большевиками в Иркутске, доставлен в Омск и расстрелян.
*****************************
Все видел человек, всё понимал и даже готов был взорвать всю эту банду, но ... приказа не последовало.
Оценили 7 человек
15 кармы