"Открытое обращение к старообрядцам: иерархам и мирянам" РПЦ в лице протоиерея Олега Трофимова - несомненно событие очень важное. "Господствующая церковь", как называют ее старообрядцы, с высоты своего положения предлагает забыть старые обиды, объединить духовные и культурные капиталы во имя дальнейшего развития и процветания.
В комментариях читателей присутствует много упреков в адрес старообрядцев, которые, якобы, из-за пустяковых "отличий в обрядах" и "непомерной гордыни" не спешат принять протянутую руку по примеру зарубежного православного священничества. Но "примирение" негоже начинать с обвинений - ничего хорошего из этого не выйдет.
Да и не все так просто: различия между обеими сторонами, видимо, носят более глубокий, мировоззренческий характер, и пути своего дальнейшего "развития и процветания" они видят, скорее всего, по-разному . В суть этих различий полезно вникнуть, прежде, чем приписывать старообрядцам не свойственные им грехи и пытаться возложить на них всю тяжесть ответственности за духовный "раскол".
Может быть, на этот сложный вопрос поможет пролить свет вот такая статья, опубликованная в журнале "Старообрядческий вестник" за 1907 год. Она мне показалась крайне актуальной и для нашего времени. Статья написана В. Сенатовым и называется:
НАЧАЛА СТАРООБРЯДЧЕСКОЙ МЫСЛИ
"Церковно-богословское развитие в древней России ещё ждёт своего историка. Несмотря на очень широкую разработку внешних событий церковной и гражданской истории, до сих пор очень слабо исследовано собственно развитие у нас христианских правовых и нравственных понятий. О процветании христианства в России задолго до св. Владимира дают ясное свидетельство блаж. Иероним и некоторые древнейшие арабские писатели. Помимо известных сказаний о проповеди св. ап. Андрея Первозванного, имеются еще сведения, что при императорах-язычниках епископы Иерусалима имели связь с южной Россией и проповедовали здесь. Достоверно известно, что Константин Великий и Иоанн Златоуст принимали весьма деятельное участие в насаждении Христовой веры на русской земле, среди «Росов».
Христианство шло в Россию тремя главными путями: через Кавказ и Чёрное море от Сирии, Палестины и Египта; через Константинополь – от Греции и с запада – от Италии. О силе и значении этих влияний судить в настоящее время очень мудрено, но несомненно, что каждое из них имело свою особенную окраску. После греческого наиболее сильным было влияние восточное, то есть сирийско-палестинское. Среди сказаний, находящихся в древнейших славянских рукописях, имеется множество таких, которых нет в древнейших греческих источниках, - это переводы с армянского, сирийского и коптского языков. Это восточное влияние, вероятно, было более древним, чем греческо-византийское. Во времена иконоборчества христиане южной России имели сношения не с иконоборческой Византией, а с Иверией и через Малую Азию с Палестиной. Несмотря на необычность для того времени этого пути, он как будто бы был давно знакомым и хорошо известным. Возможно, что южно-русские христиане вспомнили о первых своих сношениях с первобытными христианскими странами – о сношениях, которые были забыты в VII и VIII веках. Апостольская проповедь, несомненно, дошла до северного Кавказа и отсюда, естественно, могла преемственно распространиться дальше, к Дону.
Во времена св. Владимира христианство у нас не началось, а уже закончился древнейший его период на Руси. И это ознаменовалось принятием от Византии церковно-богослужебных обрядов и церковно-канонического устроения жизни. Это обрядовое, исключительно внешнее и государственное устроение церкви не было почвой или фундаментом распространения самой веры и общечеловеческих христианских понятий. Вера за столетия перед этим уже действовала здесь и развивалась не только количественно, но и качественно, воспитывая в людях утонченные нравственные христианские понятия. Приняв от греков внешнее и государственное устроение уже давно существующей церкви, русские не приняли от них ни одного из нравственных христианских понятий, касающихся жизни личной и общественной. Эти понятия нашим предкам были известны раньше официального торжества христианства в России; в этом отношении предки наши были решительно независимы от греков, стояли даже выше их; греки в глазах русских всегда были лукавыми людьми. Такое воззрение не могло бы создаться, если бы русские при Владимире стояли ниже греков в нравственном истинно-религиозном отношении.
В России, как в вершине конуса, сходились нити очень многих христианских местных церквей. От Византии сюда шла богослужебная практика и церковно-канонические порядки. В обход Византии, через Кавказский хребет, доходила сюда религиозная мысль более дальних первобытных церквей Египта, Палестины и Сирии, - мысль, полная восточного творчества и глубокой критики.
Несмотря на всегдашнее единство церквей византийской и александрийской, между ними была глубокая чисто человеческая разница. Византия с самого своего основания, со времен Константина Великого, отличалась от всех других церквей внешним церковным строительством, созданием богослужебного устава и т. д. Императоры наградили патриархов пышными саккосами, Юстиниан построил храм св. Софии. Религиозное творчество всех других византийцев, всего народа, шло в этом же направлении. В противоположность этому, в Александрии на первом плане стояло церковное учительство, возвышение человеческого духа в евангельской истине, в построении на этой истине всех людских отношений, общественных и государственных. Следы этого ясно видны в сочинениях писателей александрийской церкви от Оригена до Кирилла, то есть на протяжении двух столетий. Вместо временного и местного церковного строительства, которым увлекались византийцы, александрийцы пытались разрешить задачи общечеловеческие, мировые и вечные – о всеобъемлющей силе христианства, освящающей все стороны человеческого духа и пересоздающей самое существо человеческой жизни, перестраивающей право и государство на новых началах. На началах не условных и произвольных, как римское право и государство и как до сих пор вообще всякое право и все государства, но на вечных и человеческих началах.
Вселенская христианская мысль в Александрии выражалась полнее и глубже, чем где бы то ни было. Александрийские отцы и писатели в течение целого ряда веков были действительными вселенскими учителями, образцами даже для таких великих отцов, как Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст. Привести свои великие замыслы о переустройстве всего мира александрийцам не удалось: им одинаково помешали и Рим со своим условным правом и стремлением к непогрешимости иерархии, и Византия со своим внешним и случайным церковным строительством. Но сама постановка указанных задач, сами замыслы должны быть поставлены в великую заслугу александрийской церкви.
Следы древней александрийской мысли в русском сознании со времен Владимира. В наших славянских сказаниях на первом месте находится всегда нравственная сторона, то же самое и в истолкованиях священного Писания; до сих пор в истолковательных книгах любимыми местами для русского являются отделы с именем возводное, то есть нравственное объяснение чисто исторического события.
Наряду с официальным развитием церковной жизни, с государственным укреплением иерархии, в самом народе постоянно текла и иная религиозная жизнь, - нравственное возвышение человека, подчинение всех суду Божьему, претворение государственной и церковной власти в нравственную обязанность. Наши верхи в церковном и государственном строительстве желали подражать грекам, со всеми их богослужебными и бытовыми ритуалами, включительно до архиерейского саккоса и царских барм. Народ не противился этому верхнему течению, но и не ставил его самой сущностью религиозной жизни; он смотрел глубже и стремился инстинктивно и сознательно к общечеловеческим и всемирно-нравственным целям и задачам. Возможно, что это стремление есть наследство древней Александрии, перешедшее к нам в обход Византии и гораздо раньше официального принятия христианства (а возможно, это есть исконно наше, всегда принадлежащее русскому народу, просто надо понимать, в какое время писалась статья – авт.)
Укажем только на два сказания, ярко выражающие всечеловеческие стремления русских.
В Макарьевской Минее находится такое сказание. У св. Памвы (египетский подвижник, спасавшийся в знаменитой Нитрийской пустыне в IV веке) был один ученик. Для продажи рукоделий ученик однажды выпросился в Александрию. Он пробыл в городе целую неделю и когда возвратился, св. Памва стал спрашивать его, что он видел в великой Александрии, что слышал и делал. Ученик повествовал, как он видел патриарха и получил благословение, как он семь дней и семь ночей провел на паперти соборной церкви св. ап. Марка и наслаждался дивным пением стихир и канонов и торжественным патриаршим служением. Горько стал ученик жаловаться, что у них в пустыне нет кожаных книг, не слышно пения стихир и канонов, не видно епископского служения. Св. подвижник ответил: «Погоди, все это будет и у нас: заведут кожаные книги, пустыня огласится велегласным пением и дивным епископским служением. В пустынях поселятся епископы, и будут они ездить на роскошных белых конях, окруженные сонмом священников и певцов. И великая мерзость тогда поразит всю землю: епископы буду сребролюбивы, лихоимцы, сластоядцы, лживы, коварны, жестоки, кровопийцы и человеконенавистники». – «Как же тогда спастись?» - спросил ученик. – «А всякий, спасаясь, да свою душу спасет», - ответил св. Памва.
В книге «Страсти Христовы», в первом печатном издании конца VII века, являющемся чрезвычайной редкостью, имеется следующее повествование; во всех других изданиях оно опущено. К сошествию Господа Исуса Христа во ад, у врат ада в неисчислимом множестве собрались первосвященники, цари, князья, архиереи, вельможи, бояре, воеводы, священники и вообще всякие церковные и гражданские чины. По проповеди Иоанна Крестителя вся эта знать из ближних и дальних адских казематов протеснилась к самым вратам ада и расставилась по своим чинам, желая встретить Христа особливо от всего незнатного человечества и надеясь, что Он освободит их прежде всех других людей. При слухе о Спасителе, силы ада отступились, среди неисчислимого множества миллионов людей произошло необычайное смятение. Для встречи Христа люди сами установили некоторый порядок: первые места были заняты первосвященниками и царями и т. д. Простому народу предоставлено было в беспорядке толпиться в дальнем заду. Войдя во ад, Господь грозным и печальным оком воззрел на бесчисленные ряды первосвященников, царей и все знатных особ, бывших властителей земли и человечества и пастырей душ, лукаво правивших словом Божьим. Все пали ниц, и по расступившимся в ужасном трепете рядам Господь молчаливо прошел в дальние отделения ада. Здесь были всякие униженные и обездоленные на земле, истерзанные земною жизнью, обозленные убийцы, голодные грабители, блудники и блудницы и т. д. «Прощаются вам ваши согрешения», - сказал им Господь, - «вы много страдали на земле из-за властей и правителей, заповедей Моих не соблюдали и не знали любви между собой. Идите за мною». И всех их Христос повел из ада между бесчисленных рядов первосвященников, царей, вельможных особ, не глядя на них. И взмолились они все ко Господу, и возопили к Нему: «Не мы ли, Господи, Тебе служили? Не Твоим ли именем правили на земле? Не Твоему ли закону учили подвластных нам людей? А эти, которых Ты берешь с Собою, что доброго сделали Тебе? Не были ли они на земле позором и для нас, и для Тебя?» «Знаю», - ответил им Господь, - о заповедях моих вы знали и их преступить старались. От вас земля стонала, кровью человеческою пропиталась и преступлениями покрылась. Отвращается сердце Моё от вас. Отойдите от Меня!»
Пусть эти сказания с фактической стороны ложны, но, несомненно, в них звучит голос седой древности и глубокой человеческой вселенской мысли. Одна и та же мысль вложена в них, различен только внешний узор. Оба они являются тем фундаментом, на котором должны бы быть созданы законы церковные и государственные, не случайные и временные, а общечеловеческие и вечные.
Истинное церковное развитие, истинная церковная жизнь не выражаются всецело областью внешней, физической, внешними чувствами ощущаемой и наблюдаемой; они – область внутреннего перерождения и преображения человека, не область внешнего служения Богу, а область внутреннего уподобления Ему. Высока богословская мысль, многоценно знание священного Писания, но само по себе, без внутреннего перерождения, все это есть не больше, как кожаная книга, которая сгорит и истлеет, которую можно держать постоянно в руках и знать всю наизусть и в то же время быть глубоко противным Богу - и кровопийцей, и человеконенавистником. Дивно и умилительно пение стихир и канонов, но это только внешняя художественная красота и может не сопровождаться внутренним возвышением. Велико служение епископское и царское, но в епископском чине можно быть служителем сатаны-человекоубийцы, а не Христа-любви. И с царским скипетром в руках легко сделаться производителем смут, непорядков и жестоких преступлений. Знание священного Писания, внешняя красота христианского богослужения и сама епископская власть могут и не быть выразителями истинной церковной жизни; они могут утратить свое первоначальное значение и сделаться лишь видимым лаком на гробе со сгнившим трупом.
Со времен св. Владимира, государственная власть, сделавшись христианскою, неуклонно и твердо проводит в жизнь греческие церковные образцы. Строятся храмы, создаются монастыри при княжеских и боярских дворах, вводится церковное художество-зодчество, иконопись, пение и великолепные торжества с крестными ходами; епископы во главе с митрополитом вводятся в высший правительственный круг и приобретают определенное и очень высокое государственное положение. Одним словом, по готовой программе у нас повторяется все то, что имеется в Византии, - повторяется в меньших размерах и с менее блестящей художественной отделкой в частностях. Наряду с этим чисто внешним, как художественным, так и правовым строительством более жизненно и могуче шло и развивалось и другое движение. Милосердие и христианская любовь, а не внешнее право, ставились на первом плане во всех человеческих отношениях. Не властительство, а чувство недостоинства перед Богом и людьми почиталось высшим достоинством человека. При отсутствии внешнего образования, при малограмотности поразительны зрелость нравственной мысли, жизнь духа и чисто поэтический жар, с которым огромные массы русских людей, не щадя никаких усилий, с опасностью для жизни, стремились ко всему лучшему и святому в самом широком смысле этих слов.
Не гордость и не сознание о своем достоинстве полагал русский человек в основу нравственной личности, а сознание о своем недостоинстве. И из этого сознания он выводил весь круг своих политических и общественных прав, а также и весь круг высоких нравственных требований и понятий. Яркой иллюстрацией этого служит завещание Владимира Мономаха своим детям: «Принимайте с любовью благословение духовных… Не имейте гордости ни в уме, ни в сердце и думайте: мы тленны, ныне живы, а завтра во гробе… В пути на коне, не имея дела, вместо суетных мыслей читайте наизусть молитвы или повторяйте хотя бы краткую, но лучшую молитву: «Господи, помилуй». Не засыпайте никогда без земного поклона; а когда чувствуете себя нездоровыми, то поклонитесь в землю три раза. Да не застанет вас солнце на ложе. Идите рано в церковь воздать Богу хвалу утреннюю; так делал отец мой, так делали все добрые люди. Когда озаряло их солнце, они славили Господа радостью». В этих словах сказывается глубокое философское миросозерцание. Даже с княжеской короной на голове человек должен прежде всего помышлять о своем ничтожестве; заботы государственные он должен, как бисером, пересыпать словами молитвы; начинать и кончать день обязан благодарностью Господу. Права политические и общественные, весь обиход человеческой жизни здесь окрашены глубокой верой, в ее чистом и совершенном виде, без всяких схоластических, или логически-догматических форм. Богословски-тонкие и логически-трудные понятия о двух волях, о смысле ипостаси и т. п., на чем держалась и чем жила в религиозном отношении Византия, в русское религиозное сознание, пожалуй, и не входили; во всяком случае, весь этот круг византийского догматического мышления, оставаясь дорогим отеческим преданием, на русской почве не имел жизненно-практического значения. Верующая мысль нашла для себя здесь совершенно новый и с общечеловеческой точки зрения более важный и интересный путь.
А. С. Хомяков при всем своем уважении к Византии справедливо упрекал ее в том, что в ней сохранились языческие начала, хотя и под христианскими наименованиями. Она разделила человека надвое: на христианина-аскета, равнодушного ко всей внешней жизни, и на христианина страдательного, покоряющегося случайным законам государства. Право гражданское в ней оставалось в ней независимым от веры. Цари, наперекор христианству, назывались «божественными» (divus) и величались «нашей вечностью» (percunitas nostra). Законы о браке, о рабах, о собственности и пр. сохраняли неизгладимую печать языческого равнодушия к началам нравственности. Церковь, сознавая себя совершенною, не прилагала и не старалась приложить себя к вечно несовершенному устройству общества, дозволяя ему пользоваться двусмысленным правом называть себя христианским по вероисповеданию лиц, составляющих оное. Церковь не питала в душе гражданина нравственного стремления к согласию между его обязанностями гражданскими и человеческими; она не внушала ему надежды на лучшее будущее и не напоминала ему великой истины, что внешняя форма должна, рано или поздно, сделаться выражением внутреннего содержания, и что право должно, наконец, опереться, не на условные и произвольные, но на вечные и человеческие начала.
В противоположность сейчас указанной двойственности Византии и занимающим в ней господствующее положение языческим началам, в русском обществе в древние времена на первом плане, в самой основе народной мысли, находилось глубокое нравственное начало, по самому существу христианское и человеческое. Человек-гражданин здесь поглощался христианином, и нравственное христианское начало делалось основой права и власти. Гордый ум эллино-римлянина очень легко и быстро усвоил воззрение на Христа, как на первоисточник всякой власти и всякой государственной силы. По существу, само христианство, в его чистом апостольском виде, от этого ничего не выиграло. Произошла только замена имени Юпитера-Зевса именем Христа-Богочеловека, точнее – языческий Юпитер-Зевс получил Христово имя. Как прежде на Юпитера-Зевса, на Христа стали смотреть, как на раздавателя всяких царских скипетров и первосвященнических жезлов. Христос страждущий, исцеляющий больных, разделяющий трапезу с публичными грешниками, прощающий разбойников, делающий своими первыми учениками людей из низов общества, - короче – Христос, живший и всегда пребывающий среди людей, а особенно среди униженных и оскорбленных, не нашел веры в Себя, как в Западной Европе, так и в православной Византии.
Русский же человек прежде всего уверовал во Христа страждущего, помогающего всем обиженным, обойденным, бедным и несчастным. Владимир Мономах не думает, что его велико-княжеская власть произошла от Христа и на Него опирается; он думает, что при каждом важном деле нужно помнить Бога в душе своей, искренно и смиренно сказать «Господи, помилуй», и что начать и закончить день необходимо земным поклоном перед Богом, и что всякое человеческое звание тленно и ничтожно. Сын Мономаха, великий князь Мстислав, по сказанию Пролога «сребра и злата в руце своей не прия, зане не любяще богатства» (серебра и золота в руки не брал, потому что не любил богатства). Эти воззрения и примеры не были единичными; ими наполнены все древнейшие русские летописи и все сказания о святых, созданные на русской почве и среди русских распространенные. Воззрения эти были той почвой, на которой зарождалась и развивалась русская религиозная мысль. Летописец Нестор заметил о монастырях: «Мнози монастыри от царей и от бояр и от богатства поставлены, но не суть таци, каци суть поставлены слезами, пощеньем, молитвами, бдением». Власть и богатство не могут быть средствами для процветания веры, для этого одно средство – личное и общественное сознание в духе христианском.
При указанных сейчас русских воззрениях, право в самой своей основе получает совершенно новое значение, иной смысл и содержание, и в самом корне изменяются все общественные отношения. Эти воззрения решительно не мирятся с устройством общества по началам римско-византийским и современным и резко подчеркивают языческий характер многих мнений, доселе кажущихся основными христианскими. Прежде всего, они не мирятся с представлением о Христе, как об источнике и родоначальнике всякого земного, а также и церковного властительства. Господство, особенно во имя Христово, рабство, разделение людей на классы совершенно отпадают и являются антихристианскими началами. Церковное общество может быть только самоуправляющимся, покровительствующим свободе каждого отдельного члена. Пастырство не ведет к какому-либо внешне-почетному положению, а может быть только выражением внутреннего христианского смирения и внутренней же христианской любви. Но всем этим началам не суждено было развиться явно и получить государственное значение. Начала византийские, то есть в сущности языческие и только прикрытые именем Христовым, получили решительный перевес и вошли в плоть и кровь государственного и внешне-церковного строительства.
Не получив преобладающего значения наверху, истинно-христианские начала свили для себя очень прочное и обширное гнездо внизу, в самой народной гуще. Постепенно народ остался одиноким, как бы без властей и представителей и по-прежнему питался исключительно нравственными началами, понятиями о христианской любви и смирении. В русских сказаниях уделяется очень мало места о Христе торжествующем, созидающем царства и престолы, о церкви побеждающей и украшающейся золотом и серебром, о святителях, коронующих царей и являющихся во всем блеске земного величия. Зато весьма много сказаний другого содержания и смысла: о Христе в виде захудалого мальчика, водящем слепых и собирающем вместе с ними милостыню среди самых бедных и несчастных людей; о церкви в убогой пещере с необыкновенно бедною обстановкой и с бедными богомольцами, среди которых оказался сияющий своей святостью никому неизвестный юродивый; о святителях-епископах, путешествующих с простым посохом, в худой одежде и в обществе самых простых людей. Святой Никола отнимает меч у палача и спасает невинно осужденного; прп. Сергий кормит медведя, служит холстинной ризе, деревянной посуде и удостаивается чудесного посещения Божией Матери. Во всех этих сказаниях ярко блещут глубоко человеческие начала, и в них нет никакого аристократизма, никаких намеков на права и преимущества, в обычном понимании этих слов, никаких указаний на господство одних над другими.
Под действием таких нравственных сил сложилось в простом русском народе особое представление о праве вообще и о церковном в особенности. Представление, не имеющее ничего общего с греко-римскими понятиями, свидетельствующее о новой глубоко-человеческой культуре, о новом смысле и содержании верования, о новом общественном устройстве и быте.
В течение целого ряда веков христианско-человеческие понятия внизу, в народе, не расходились с византийскими представлениями наверху, в правящих классах. Наверху постоянно являлись лица, горящие живой народной верой и народными чаяниями. Их внутренняя святость и чистота примиряли народ с тем чисто византийским положением, какое они, нехотя и по нужде, занимали. Примирение это было случайным и временным. Чем ближе подвигалось время к Никону и Петру I, тем яснее начинает нарушаться это примирение двух несходных между собою начал, и времена Никона окончательно сокрушили это временное и случайное примирение.
Сущность старообрядчества нужно искать не в обряде и не в замене одного обряда другим, а в самом смысле народной веры, с одной стороны, и в византийско-государственном положении иерархии, с другой стороны. И в этом смысле старообрядчество является законным преемником древнейшей александрийской церкви и призвано возобновить и развить христианскую и общечеловеческую мысль этой церкви."
Оценили 2 человека
6 кармы