Последние шестьдесят лет Александр Анатольевич Ширвиндт был лордом-канцлером главной богемной московской тусовки. Ему это невероятно шло: синие клубные блейзеры, неизменная трубка, английская невозмутимость. «Покерное лицо завзятого картежника» — скажет о нем Анатолий Смелянский, один из завсегдатаев столичного клуба великих остроумцев.
Свой актерский стиль Ширвиндт отточил на капустниках и новогодних вечерах в Доме актера ВТО. В каком-то смысле он был первопроходцем жанра стендап-комеди в России. Но его красивые с поволокой глаза были зачастую красноречивее текстов, которые для него писали Михаил Жванецкий и Аркадий Арканов. В них была грусть и правда. Правда человека, который понимает про жизнь гораздо больше, чем это предусмотрено его профессией и ролью, которую он сам для себя придумал. Недаром в театре у него было прозвище Маска или Железная Маска. Что происходило в его душе, никто не знал. Туда он не пускал никого.
Мы встречались с ним дважды. Два больших телеинтервью для программы «Культурный обмен» на канале ОТР. Первый раз — это было в огромном павильоне на улице Лизы Чайкиной. Там было четыре камеры и, кажется, даже кран, чтобы снимать нас сверху. Второй раз — в крохотной студии в Петровском переулке, похожей на переоборудованную дворницкую. Не рассмеяться, находясь в кадре или на сцене с Ширвиндтом, было невозможно. У него был темпоритм и мгновенные реакции заправского конферансье. Минута, прожитая без новой колко-грустной шутки, была пуста и бессмысленна. Любое интервью с ним — это сеанс нежного иглоукалывания. Невидимые миру иглы и невыплаканные слезы — это и есть Александр Анатольевич Ширвиндт в лучшие свои моменты в кино и на сцене.
— Что прекрасного произошло за это время в вашей жизни?
— Прекрасного? — правая бровь на секунду удивленно взлетает вверх. — Ну значит, что… Во-первых, старость, спидометр-то крутится, ничего тут не поделаешь.
— Я слышал, что вашим именем назвали то ли астероид, то ли планету?
— Да, я летаю. Соседство хорошее: «Хармс», «Раневская»…
— То есть все великие поблизости?
— Ну, где-то, может быть, пару миллионов лет, но рядышком. И сертификат выдали шикарный. Ты вообще знаешь, как это все устроено? Я узнавал, могу рассказать. Где-то в Ялте есть обсерватория знаменитая. И сидят там, значит, милые в основном девочки в круглых очках, сексуально неиспользованные. И вместо того, чтобы заниматься прямым делом, смотрят в небо.
Смотрят-смотрят и вдруг: ой-ой-ой! Бежит к начальству и говорит: «Вот в районе “ойной” левее “ейной” чего-то такое новенькое». — «Не может быть!» Все собираются и действительно находят какую-то фигню. Этот самый астероид. И когда решают, что это не туфта, спрашивают эту девочку: «Как бы вы хотели его назвать?» Представляешь! Но она не говорит «Вася» или «Петя», или кого-то такого, а зачем-то с недосыпу произносит мое имя. Дальше проверяют, не бандит ли я случайно. Дальше вся эта информация посылается в какие-то еще обсерватории, как минимум еще в три страны, где вообще не знают, что такое Ширвиндт. Тем не менее там тоже проверяют, не террорист ли я, и говорят: «Ну ладно». И тогда выдают шикарный сертификат, что планета номер такая-то дробь такая-то названа моим именем. Таким образом, считай, что у меня появилась еще одна жилплощадь. Но пока я не спешу там прописаться.
Свою неспособность не шутить он называл «эмбриональная тяга к смешному». АА самому могло быть очень даже невесело. Но все вокруг должны помирать от смеха. Иначе он чувствовал себя оскорбленным. И день прожит зря. Сегодня о нем все вспоминают как о человеке, который был душой компании. Той компании, которой давно нет в живых: Андрей Миронов, Михаил Державин, Аркадий Арканов, Эльдар Рязанов, Григорий Горин, Марк Захаров….
АА их всех пережил, всех похоронил. Для всех нашел самые точные, самые ранящие слова, когда выходил говорить на их траурных панихидах, вечерах памяти, когда писал свои замечательные мемуары.
У АА была невероятная телефонная книжка, где были адреса и телефоны всех-всех… Под конец жизни он боялся к ней даже прикоснуться. Все вычеркнуто. Все умерли.
Помню, как он сокрушался: «Это такой ужас, Сережа! Такой ужас!» Но при этом в глазах у АА никогда не было страха. Только всегдашняя грусть и ирония. А еще — необъяснимая уверенность, что, пока он жив, живы и они. Потому что, когда нет Великой Веры, остается твоя личная маленькая вера, которая никуда не девается даже после того, как твоя записная книжка окончательно исписана и закрыта.
Прощайте, дорогой лорд-канцлер! На самом деле вы были душой не только своей компании, но и всей нашей культуры последние шестьдесят лет. Теперь вы смотрите на нас с другого берега. Может быть, даже с «новой жилплощади», с той самой планеты, которая кем-то очень умным была предусмотрительно названа Shirvindt.
Из воспоминаний друзей.
Оценили 5 человек
13 кармы