НАШИМ ОТЦАМ И ДЕДАМ ПОСВЯЩАЕТСЯ
В последних числах февраля выдался небольшой привал. Батальон построен во дворе фольварка для вручения наград. В неровном строю стоят измотанные многодневными переходами по Восточной Померании солдаты. На столе перед строем разложены награды. Комдив - гвардии полковник Чесноков лично награждает и благодарит каждого солдата. За его спиной стоят представители дивизии, полка, командиры батальона.
Новоиспеченный командир роты Николай Попов стоял рядом с комбатом гвардии капитаном Архиповым, стоял и думал: «На кого из них я должен походить, что бы заслужить уважение у бойцов роты. Здесь, как учили, по уставу не получится, ведь мужики проползли на брюхе уже пол Европы. К ним особый подход нужен. Эти хитрые бестии все равно все сделают по-своему. Получают награды, а сами стоят и думают: По сколько комбат начислит к обеду: «сотку» аль «полторы»? Взять за пример Архипова: гордо стоит, красуется в своей идеально подогнанной гвардейской шинели. Суров, но справедлив. Для бойца одного его взгляда достаточно… Метко они его окрестили – Чапаем. А с другой стороны, какую еще кличку могли дать человеку по имени Василий Иванович? Но размазне не дали бы точно, вероятно все же учли его характер. А ведь он тоже москвич и всего-то на пару-тройку лет старше меня. Или взять комдива: Вечно спешит, всегда говорит немного невпопад. Пять раз мне доводилось ему представляться, пять раз обрывал на полуслове, ни разу не дослушал доклад до конца. Знает, ли он вообще мою фамилию? Да и какая ему разница Попов я или Иванов? А если и знает, что Попов - в дивизии таких «поповых» с полсотни точно наберется. Единственно, кому я интересен, так это девчата со всего полка и даже дивизии. Эти, уж точно все меня знают по имени и не дают прохода. Ну и зачем мне популярность: Коленьки – красавчика блондиндчика. Что делать со своей смазливой физиономией, уж лучше выглядеть как эти заросшие и уже не мытые полмесяца бойцы. Нет, такая репутация мне точно ни к чему. Да, уж лучше мордой в грязь…»
Комдив закончил вручение наград и немного путаясь в терминологии перешел к заключительной речи: - Пусть, эти! Украсившие ваши груди, высокие правительственные награды! Послужат укреплению вашей стойкости! Стремлению добить врага в его колыбели…
Раздался свист… Взрыв прогремел между столом и строем! Весь батальон, где стоял, там и рухнул в грязь. Все лежали и с недоумением смотрели друг на друга. Больше взрывов не последовало. Немного полежав, первыми поднялись комдив с комбатом. Они подошли к воронке и с интересом посмотрели на нее.
Народ стал подниматься. Осколков нет - пострадавших нет. Колю, за шиворот шинели, из лужи грязи поднял стоявший сзади замполит батальона Сема Якобсон. Приходя в себя, Николай вытер грязь с лица шапкой и осмотрелся по сторонам. Бойцы грязнее не стали и как показалось: глядя на ротного - хихикали. На удивление, комдив с комбатом все так же чистые «как с иголочки», молча стояли возле воронки.
Комдив перевел вопросительный взгляд на комбата.
- Вероятно, «фауст-патрон», от третьего стрелкового прилетело… Ответил, на не прозвучавший вопрос, Архипов.
Комдив перевел взгляд на своего сопровождающего старшего лейтенанта Новикова. Новиков и три бойца из охраны комдива убежали в расположение третьего батальона.
- Опять перепились? Вырвалось у Чеснокова, памятуя как на праздновании Нового 1945 года, выпив, «комбат-три» окрестил подругу командира полка шлюхой.
- Да он вообще не пьет. - Вступился Архипов. – У него вчера старшине ногу выше колена этой «штукой» оторвало, вот они и свезли все брошенные немцами «Фаусты» к себе.
Чесноков вспомнил как тогда в землянке, рядом стоящие шустряки слили свою водку в кружку новоиспеченного комбата и заставили выпить до дна. Пришлось выставить парня. С другой стороны, а кто бы еще сказал Карпову правду?
Стоящего в раздумьях комдива, вежливо потянул за рукав, подошедший замкомандира полка по строевой - майор Дробатый Федор Михайлович:
- Товарищ полковник здесь необходимо разобраться – в третьем стрелковом ни чего просто так не делается…
Из за фольварка, опережая свой «конвой» метров на пятьдесят, выбежал небольшого роста лет двадцати с небольшим паренек в плотно запахнутой на пересаженные пуговицы фуфайке. За три метра до комдива, перейдя на строевой шаг, он стал бодро докладывать:
- Командир, третьего стрелкового батальона …
- Кто стрелял?! В привычной для себя манере перебил Чесноков.
- Я! Также уверенно, с интересом взглянув на воронку, ответил комбат.
Наблюдавший за всей это картиной Николай, оценивающе посмотрел прибежавшего комбата и вынес свой приговор: - «Уж этот точно не пример для подражания. Теперь, этот пацан-выскочка наверняка не комбат. Повезло ему, что на фуфайке нет погонов, а то они уже были бы отдельно от него». Николаю стало даже, немного жаль это парня, а от пережитого волнения и такой развязки он заулыбался.
А комбат, видимо, сумев прочитать на лице изумленного комдива вопрос: «Какого …?» Как ни в чем небывало продолжил:
- Обучаю личный состав владению трофейными «фауст-патронами»!
Реакция комдива была мгновенной:
- Продолжайте!
Николай, был в шоке. А Чесноков, как ни в чем не бывало, добавил:
- Прихватите с собой людей и из первого стрелкового… Да, и не забудьте развернуть подчиненных на 180 градусов.
В числе представителей первого стрелкового, Николай пошел обучаться стрелять из Фауста. Комбат-три достал из ящика немецкую инструкцию, и не понимая смысла написанного стал читать. Писарь роты, зная разговорную речь, но не умея читать по немецкому, переводил. Получился довольно таки смешной дуэт.
- Боже, где их учили? Думал лейтенант.
Закончив комбат спросил: - Кому не понятно?
- Разрешите мне самому прочесть? Попросил Николай. Прочел, ведь за спиной все же московская десятилетка. – В принципе, все верно…
- Ну коли понятно, тогда товарищ лейтенант и подготовьте гранату к выстрелу. Вежливо сказал комбат-три, помог собрать и произвести первый выстрел. Затем вместе стали обучать сержантов.
Стреляли, используя различные углы возвышения 50, 100 и 120 метров, пока не расстреляли все четыре подводы.
Обратно возвращались вместе с замполитом батальона старшим лейтенантом Якобсоном. Николай первый завел разговор:
- Семен, а я думал этому комбату сегодня, все – кранты!
- Этому, кранты? Нет!... – засмеялся Сёма. - Когда немцы из Кенигсберга на прорыв пошли, Чесноков его одного в окружении под Эльбингом оставил. Он не просто выжил, а когда мы вернулись, без приказа перешел в наступление, и взял полгорода. Все думали - Героя дадут, но ходят слухи - вообще все зарубили.
- Но как комдив, быстро среагировал? «Продолжайте!» Ему, чуть голову не снесли, а он: «Продолжайте и людей прихватите учить»? Вот это мужик! И наш комбат, и майор Дробатый, могли погибнуть, а глазом не моргнув заступились. Вот это выдержка! Вот где народ познается!
- Учись Коля. Читал «Как закалялась сталь»? Или как Маяковский сказал: «Гвозди бы делать из этих людей!» Вот как только в тебе эта «сталь» появится, люди почувствуют. Тогда не нужно будет брать на голос, давить на субординацию. Без команд и приказов, будет порядок на уважении. Станешь говорить тихо, и все будут тебя слушать, а если очень тихо - начнут бояться.
Наступление продолжалось. До самого вечера, полк, состоящий из двух батальонов, без боев преследовали отходящие подразделения немцев. После понесенных полком потерь в ходе Мславско-Эльбингской операции, пополнения не поступало. Комдив принял решение – расформировать действовавший в арьергарде «второй стрелковый», что бы доукомплектовать понесший наибольшие потери, действовавший в передовом отряде – «третий».
К вечеру первый стрелковый батальон сходу овладел небольшой деревушкой. Тучи сгустились, пошел проливной дождь. Темнота кромешная, на пять метров ничего не видно. Подошли кухни, следом протянули нитку связи. Сразу телефонный звонок:
– Комбата "на провод!" Срочно явитесь в штаб полка получить боевую задачу.
– Давайте ваши координаты. Темно, трудно вас найти.
Посмотрели карту, по прямой – километров пять, а сколько по лесу? Майор Архипов – ехать в такую погоду не решился.
В приказе на наступление не было ничего особенного. Первый стрелковый батальон наступает все время по лесу, вдоль опушки.
Утром, используя туман, после артподготовки батальоны пошли в наступление. По радиостанции "РБ-М" командир полка Игнатьев стимулировал комбатов:
– «Первый» где ты там чухаешься? Вот, «третий» уже овладел двумя траншеями противника и атакует третью. Потом, с аналогичной речью, звонил и «Третьему»…
Все кончилось тем, что оба комбата выключили рации и до самого вечера с комполка больше не связывались. Прошагали километров двадцать – устали. Хотелось кушать…
Небо покрыто сплошными тучами, но дождя не было. К вечеру потянуло прохладой. Конца леса не видно. Карта кончилась – больше листов не было. Батальон остановился. Подтянулись тылы.
В лесу было совсем темно, но Николай прошел вперед метров триста. Нашел песчаную возвышенность, перед ней – глубокая лощина, а за ней густой лес. Личный состав роты расположил цепью, от опушки – и вглубь леса. Приказал вырыть окопы для стрельбы лежа. Сквозь рваные облака стал проглядываться, взошедший к полуночи месяц. Вдоль линии окопов ходят парные патрули, на флангах дежурят пулеметные расчеты.
Под утро, одному бойцу из дежурного расчета захотелось оправиться. Боец отошел в сторонку, присел – почувствовал под собой рыхлую землю. Прислушался, а рядом что-то похрапывает и ворочается. Мурашки пробежали по спине, затаив дыхание он присмотрелся. Рядом второй окоп и там тоже что-то шевелится. Подхватив штаны, побежал к ротному, и заикаясь – докладывает:
– Т-т-товарищ лейтенант, там сзади нас, в окопах, спят немцы!
– Что ты несешь?
– Никак, нет! Лично видел!
– Где? Рота встать, немцы с тыла. В атаку, вперед! Скомандовал лейтенант Попов.
Многие, спросонок так и не поняли, что случилось, но машинально выполнили приказ. Послышались шум, крик, неорганизованная стрельба. Удалось захватить восьмерых немцев, спящих в своих окопах. Наступил рассвет. Послышался скрип повозок и кухонь. Вместо вчерашнего обеда получили завтрак. Сдали пленных.
Комбат приказал: подтянуть все тылы и наступать до первого населенного пункта.
Сплошной лес закончился. Где то слева – гремел бой. Ко второй половине майор Архипов с ячейкой управления батальона, вышел к небольшому, но длинному, протянувшемуся вдоль лощины в один дом, поселку. В поселке уже располагался третий стрелковый.
Комбаты обменялись любезностями. Со времени ввода дивизии в бой, это была их первая встреча. Увидев «Первого», «Третий» пришел в ужас:
- Ой! Как он сильно изменился: похудел, небритый, а свою гвардейскую, некогда, элегантно сидевшую шинель, зачем-то подрезал выше колен. – и не удержавшись, спросил:
– Василий Иванович, это что за фасончик такой? Сам же «третий» так и продолжал ходить в маленькой фуфайке с перешитыми в обтяжку пуговицами. В ненастье, поверх фуфайки – одевал кожанку.
– А! Это, чтобы было легче бегать, а то мотается между ног.
– Тебе шинель подарить? Есть у меня хороший портной-еврейчик, пришлю с тебя мерку снять. Хорошее сукно, так и быть – с меня. - Подначил «третий».
– Вот только, не надо сейчас про "мерки"…– парировал Василий Иванович, – Ты лучше покажи, где мы находимся, а то у меня карта кончилась…
Долго рассматривал карту и резюмировал:
– Плохо!
В это время показалась колона его батальона. Встретил, но, почему-то, приказал наступать влево. Хотя от самого Скурдее, наступал справа от третьего стрелкового. Вскоре своим левым флангом батальон наткнулся на противника, разгорелся бой.
Вскоре на «Додже – три четверти» подкатил майор Дробатый и приказал развернуть батальон в направлении на Елезабедвальде. «Додж» развернулся и уехал на поиски третьего стрелкового.
Третий батальон уже двигался в правильном направлении. Подхватив комбата, разъясняя ему дальнейшую задачу, Федор Михайлович подвез его, немного не доезжая до поселка, высадил в поле. Капитан стоял посреди поля, ожидая свой батальон, смотрел в след уезжающему Доджу. По всему полю. Сквозь протаявший снег, проступали черные точки. Вдруг, он сорвался с места и побежал в след уезжающему автомобилю с неистовым криком: «Стойте! Мины! Мы на минном поле!» Из-за шума двигателя ни кто его не услышал. Под передним правым колесом вспыхнуло пламя - прогремел взрыв.
Вечером 5 марта батальон занял поселок Елизабедвальде. Выходы из всех домов были обращены в сторону противника. Дело шло к утру. Чуть-чуть стала заниматься заря. Не спалось, майор Архипов вышел покурить на крыльцо. Не давала покоя потеря старого фронтового товарища. Оба прошли через Сталинград и оба через пару недель убыли по ранению. Потом он долго служил с этим умным и заботливым командиром, сначала ротным в его батальоне, теперь комбатом в полку, где многое на нем держалось. «Эх, Федор Михайлович… Какое это уже ранение – четвертое? Снова тяжелое, снова в ногу. Если верить «третьему» - «ноги там уже не будет…» - курил и думал Архипов.
Вслед за комбатом, закопошилось и все управление батальона. Дверь освещенной комнаты, на фоне которой стоял Василий Иванович, постоянно открывалась. Из леса, с противоположной стороны лощины прогремел орудийный выстрел. Снаряд угодил в стену дома, в котором расположился штаб батальона. Архипов упал на крыльцо с окровавленной рукой. Осколком, как топором, обрубило левую руку у плечевой кости. Осталась только кожа, да задняя часть мышцы. Василию Ивановичу наложили шину.
Тяжелораненым, он оказался в глубоком тылу в Рязани. Врачи настаивали ампутировать руку, но он ответил отказом. Потребовали написать расписку – написал. Под его ответственность приступили к лечению. В апреле 1946 года он вернулся в свою часть, где продолжил командовать ротой в батальоне своего бывшего комполка Игнатьева. Федору Михайловичу, ногу все же пришлось ампутировать.
Потеря сразу двух толковых командиров, была тяжелой для дивизии. Комдив высоко оценил их заслуги и оба были представлены к высоким наградам.
После Елизабедвальде батальон продолжил преследовать противника в направлении Данцига.
Вскоре был ранен и Николай. После перевязки Коля пообедал и уселся в автобус. Позади было несколько бессонных суток. Укутавшись в шинель, он провалился в глубокий сон.
Раскрыл глаза от резких толчков на понтонной переправе через Вислу. Весна. Прохладный весенний ветерок, ворвавшись через неплотно закрытое стекло автобуса, обдал свежестью лица раненых офицеров – напомнив, что весна входит в свои права. Пролетавший с утра снег, к обеду растаял под яркими солнечными лучами. Шла смена времен года. Вот уже промелькнули первые дома прусского городка Мариенвердер, расположенного в семидесяти километрах южнее Данцига. Некогда, город был полон народа, теперь было пусто – население ушло вместе с отступающими немецкими войсками. Вокруг было множество госпиталей, но гражданских людей в городе не было.
Армейский госпиталь для легкораненых офицеров размещался на окраине города, видимо, в корпусах городской больницы. Все помещения были грамотно и удобно обустроены и обеспечивали все необходимые условия для больных, медперсонала и служб обеспечения. Палаты уютные и чистые. Рамы, двери и мебель сверкали белизной.
Поскольку, ему уже оказали первую помощь и прооперировали, то оставалось помыться в душе, надеть пижаму и сразу отправиться в палату. Разместили на первом этаже основного операционного отделения. Палата была на восемь мест. Все соседи по палате были ходячие, и это обеспечивало полное спокойствие.
Больничная койка – это не окоп. Мягкий ватный матрац, белоснежные простыни и теплое одеяло. Николай закутался и проспал без тревоги и забот до следующего утра. Окопную усталость сняло "как рукой". Пошла размеренная госпитальная жизнь: подъем, туалет, прогулка, завтрак, обход, лечение.
В одну из прогулок он решил пройтись по пустым улицам города. Его заинтересовали домики, построенные для рабочих. Состыкованные друг с другом, они тянулись длинной чередой – "оказывается, капиталисты тоже заботились о своих рабочих". Навстречу ему ехал велосипедист в пижаме. Не доезжая, он остановился и поздоровался:
– Здравствуйте товарищ лейтенант! Вы тоже ранены?
– Как видишь – по пижаме.
– Я же из третьего батальона – рядовой седьмой роты Московец. А у вас в госпитале лечится наш комбат, не встречали? Мужики сказывали, что у него украли подаренные нами часы, так мы с ребятами завтра идем к нему в гости. Вы в какой палате? Мы зайдем за вами?
На следующий день, в палату к Николаю забежал боец:
- Товарищ лейтенант, подходите к «шестнадцатой», наши уже все собрались.
У палаты стояло больше десятка выздоравливающих бойцов в халатах. Осмотр окончен, в след за врачами вышел комбат-три. Бойцы кинулись обнимать его. Первым и самым важным был вопрос:
– Как нам снова попасть в наш стрелковый батальон?
– Это дело, видимо, сложное. Сначала нужно попасть в свою дивизию, а там обязательно пойдут навстречу, поскольку наш батальон у всех "на устах". Сказал капитан.
– Правда, что у вас стянули часы?
– Да, к сожалению, было дело…
– Вот, мы тут… – воин замялся – вам приготовили… И достал из-за спины шапку-ушанку полную часов! – капитан был ошарашен. Воины дружно захохотали.
– Да, вы что..? Зачем они мне.., да еще столько..? Спасибо, ребята! Ну, молодцы – рассмешили!
– Берите, не обижайте! Ну, выберите хоть одни, какие "душа пожелает"! – наперебой уговаривали воины, подсовывая ему шапку.
При этом всем хотелось, чтобы он выбрал именно его часы. Все шутили, смеялись. Когда он все же согласился взять одни, все, раскрыв рты, смотрели на шапку. Капитан сделал выбор. И снова раздался оглушительный хохот. Наверное, они предполагали, что он возьмет именно эти часы - такие же, какие они дарили ему ранее.
После все дружной толпой вывалили на воздух и долго, до самого обеда, гуляли, непринужденно беседуя. Рассказывали последние новости, вспоминали и прошедшие бои. Особенно обрадовало известие, что все участники боя за Эльбинг представлены к правительственным наградам. Разошлись с надеждой – вскоре воссоединиться в своей боевой семье. А Николай твердо решил выписаться вместе с комбатом.
Николая глубоко тронула эта история с шапкой часов, но озадачило другое: "А что же за офицеры меня окружают? Какие вообще могут быть проблемы с часами в 45-м. У нас на передовой у любого бойца этого добра было в избытке?»
Разговорился с соседями по палате. Выяснил, что в госпитале есть личности, которые умудрились получить случайные ранения в тылу, другие лежат просто с какими-то заболеваниями, выжимая из этого "по максимуму". Это была группа старших офицеров, в основном – евреев. Остальные предпочитали с ними не связываться, почтительно называя их "старожилами" и "героями геморроя". "Прописывались" и удерживались они здесь через "своего" заместителя по материальному обеспечению госпиталя. Чувствовали они себя комфортно и, дожидаясь победы, "убивали время" – круглыми сутками играя в преферанс. Его это возмутило: неужели в нашем обществе есть такие "экземпляры", которые забыли о своем долге, которых не волнует, чем живет страна?
В госпитале для лечения раненых были прекрасные условия. И, тем не менее, "старожилы" постоянно находили недостатки в работе медперсонала и создавали руководству госпиталя головную боль. Видимо, уж коли решили просидеть здесь до конца войны, то хотели это сделать с комфортом и стали жаловаться на некорректное к ним отношение со стороны персонала госпиталя. Жаловались на однообразие пищи: вот-де – молочных продуктов нет, зелени нет, подай им творожок со сметаной, молочную кашу, свежие огурчики…
Руководству, надоели их выходки. Решили провести собрание коммунистов и заслушать их мнение о работе медперсонала. На душе у Николая кипело, он рвался на собрание - его не пустили. В зал зашел «комбат-три», который оказался там самым молодым среди присутствующих. Стоя под дверью, Николай ловил каждое слово.
Группа "старожил" перешла в наступление и долго обрушивалась с претензиями на обслуживающий персонал.
И вот, Николай услышал голос начальник госпиталя:
– Послушаем, что нам скажет самый молодой человек? Все замолкли.
– Вы, называя себя коммунистами, забыли, что еще идет война, что рабочие на заводах не спят ночами, куют все для победы, труженики села отдают для фронта последнее зерно. Идет война …, а вы заняли оборону здесь. Скулите, что здесь плохо, но не собираетесь покидать это "плохое" место. Сутками играете в карты, оставляя за собой свинарник и горы окурков. А когда медперсонал делает замечание – устраиваете скандалы. Вам не стыдно? Я выражаю от себя и всех моих офицеров, которые лечились здесь, а сейчас уже воюют, огромную благодарность медперсоналу госпиталя.
– Видно, как вы "хорошо" воюете, что ваши люди забили все госпиталя? Каждый день толпы у вашей палаты, – пробормотал больной пожилых лет, пытаясь перевести тему разговора.
– Война – не кино, на ней еще и убивают! А мы находимся на передовой. Скажите, кто знает, чтобы от комбата – до ездового, весь батальон был награжден правительственными наградами? Так вот – вы видите тех людей, которые героически сражались, не жалея себя. Не за награды, а за победу над врагом. Да они здесь… Они здесь потому, что не жалея своей жизни, сражаются на передовой. А сюда приходят, чтобы ускорить свою выписку и со мной вернуться в свой батальон, в свою семью, на передовую! Туда, куда вас дубиной не загонишь! Еще раз спасибо всему медперсоналу госпиталя за прекрасное лечение и обслуживание. Спасибо.
Все замерли – стало тихо. Долго сидели молча. И тут Николай снова услышал реплику:
– Мы еще посмотрим, как ты себя дальше поведешь!
– А тебе и смотреть не придется: я здесь валяться не собираюсь, меня ждет мой батальон. Я, подобно вам, здесь окапываться не собираюсь. Вам этого не понять. Противно с вами здесь находиться, превратили госпиталь в притон! Как вы потом будете в глаза смотреть тем, кто своих сыновей, мужей, отцов с фронта не дождется?
Дверь с треском распахнулась, отбросив Николая в сторону. Из нее вылетел комбат и решительно направился в операционную. Коля еле поспевал за ним, дверь операционной захлопнулась перед его носом. Из операционной выбежала перепуганная старшая медсестра и убежала по коридору. Через пару минут к кабинету, быстрой походкой, улыбаясь, шел главный хирург госпиталя – огромный мужчина с несколькими орденами на груди. Шел, приговаривал еле поспевавшей за ним и задыхающейся от перевозбуждения медсестре: Так радоваться должны – милочка. Наша задача лечить людей и ставить их в строй… - открыв дверь операционной, он пробасил – Ну! Где здесь больной, который просит выписаться? Показывай свою рану!
Через пять минут из операционной выбежал радостный комбат:
- О! Коля, ты? А меня уже выписали, говорят: Проваливай, не хрен валяться, а то наши без тебя Одер форсируют… - пошутил он. - Через час будут готовы документы, а через два часа автобус до города Прейстангард. Я к сестре-хозяйке за обмундированием, ну с Богом!
- Я с Вами! Крикнул в след, уже убегающему по коридору комбату, Николай. Собравшись с мыслями, решительно зашел в операционную. А там, главный хирург с хохотом рассказывал старшей медсестре, как «молодой комбат» отпаял «по пятое число» «постояльцам» госпиталя и с сожалением резюмировал: Жаль, ни один из них по «операционному» не проходит, а то я бы их сраной метлой…- Молодой человек, а Вы по какому вопросу? Заметив Николая, спросил хирург.
- Хочу выписаться. А то… А то! Хватит мне у вас валяться, наши скоро Одер без меня возмут… Через два часа автобус на Прейстангард! А мне еще нужно успеть к сестре-хозяйке за обмундированием…
- Вот как? Отлично! А медицинские показания, в расчет мы уже не берем? И какой к чертям еще Одер? Кто Ваш лечащий врач, Переверзева? Вот идите к Валентине Николаевне.
- Ну, Вы же сами выписали только что капитана? Вернее, Вы выписали «моего» комбата, я ротный – мне нужно с ним! Немного приврав, настаивал Николай.
- Так это был Ваш комбат?.. А Вы все же зайдите в Валентине Николаевна, скажите, что я не возражаю. Да, и что бы у Вас было меньше проблем постарайтесь попасть к ней до своего комбата. При этих словах он мудрено улыбнулся, и подмигнув старшей медсестре, сказал: – Выдайте ему документы.
Николай топтался перед кабинетом, подбирая слова и пытаясь завернуть папку так, что бы «плохие» листы не мешали «успешному выздоровлению». «Ну все, вроде порядок! Фух!» Выдохнув, взялся за ручку двери. На плечо легла чья-то твердая рука.
Коля оглянулся, перед ним по полной форме в начищенных до блеска сапогах стоял капитан:
- Коль-Коль, мне брат, на секунду попрощаться… Тихим, но не оставляющим сомнения голосом попросил он. Поправив отлично сидящее "ЧШ" английского сукна обмундирование, вошел, плотно закрыв за собой дверь.
- Да что же это такое происходит? Ведь предупреждал же меня хирург – «до него»… Сокрушался Коля, эти десять минут показались вечностью.
Вот из кабинета, с печатью недоумения на лице, тихо вышел капитан:
- Ты, лучше к ней в следующий раз зайди… - и полностью погруженный в свои мысли, медленно побрел по коридору.
Это ошарашило еще больше: «Предупреждали же, дурака!.. Как? До автобуса уже меньше часа! Мне же выписываться… В какой, к чёртовой матери, следующий раз!» - Озверев, вбежал в кабинет.
Валентина Николаевна сидела на подоконнике раскрытого окна, сотрясаясь всем телом рыдала.
- Что с Вами, он Вас обидел? Закричал Николай.
- Вы кто?.. Извините... Вы по какому вопросу? Кто Вам разрешил войти?.. Пыталась взять себя в руки Валентина Николаевна.
- Меня срочно, направил к Вам главный хирург на выписку, а … а моего комбата, он сам уже выписал…
- Вас?.. Вашего комбата… Да катитесь вы все, вместе со своим комбатом… Она в сердцах схватила ручку и в нескольких местах прорвав бумагу наложила свою резолюцию. Снова, не владея собою, бросая Николаю документы, закричала: – Убирайтесь, вслед за своим комбатом!
Все формальности позади. В вещмешке суточный сухой паек и Коля успел заскочить в отходящий автобус.
В углу у окна на заднем сидении, закутавшись в отлично сшитую шинель и надвинув на глаза фирменную фуражку «от второй ударной», как ни в чем не бывало, спал «комбат-три». Госпиталь остался позади – автобус тронулся.
Николай пристроился рядом: «Трудный же день у него выдался. Вот так взять в одночасье и все поменять? Ведь я видел, как он во дворе толкал спортивное ядро, разрабатывая приговоренную врачами руку. Из ран шла кровь, а он не останавливался. А теперь едет на передовую с открытыми ранами… Почему главный хирург его выписал сам, вместо Переверзевой? Зачем, зайдя на минуту проститься, довел ее до истерики? И почему, наконец, так плакала сестра-хозяйка Маша? И зачем вообще, я за ним увязался? Нет! Пусть те «герои-геморроя» знают «наших», ведь мы же однополчане…»… Маша, маленькая хрупкая белокурая девчонка с орденом Красной звезды, запала Николаю в душу. Единственные ее слова, которые он смог разобрать «на бегу» переодеваясь, были: «Я предала нашу любовь…»
Мысли путались в голове, а автобус уже спускался вниз по ухабистой брусчатке к центру города Прейстангард. Комбат проснулся, и увидев рядом сидящего Колю - обрадовался.
Дело шло к вечеру. В городе налаживалась власть польской посполиты. Слева по улице, на одном из домов развевался красно-белый флаг Польского государства. Вдвоем они подошли к группе пожилых мужчин с повязками на руках с вопросом:
– Где можно переночевать, скоротать время до утра.
Поляки, меж собой, повели очень серьезный разговор. Офицеры поняли, что они переживали об их безопасности. Опасаясь, чтобы раненые русские офицеры не попали в руки групп Миколайчука – те могут и убить. Затем, все обсудив, один из них довольно понятным русским языком, сказал:
– Скоро произойдет смена патрулей. Пойдете вот к этому пану. Он из рабочих и принадлежит к польской рабочей партии, и у него дома заночуете... У пана и ручнище имеется. А так, оставлять вас у кого либо из нас – опасно.
Согласились. К "пану из рабочего класса" идти пришлось довольно долго. На город уже окончательно опустилась темная безлунная ночь.
В квартире мерцали самодельные светильники, тени и "зайчики" от которых, бегали по стенам. По углам сверкали три пары глаз дочерей пана, с личиками – одна краше другой. Эти глаза не отрывались от необыкновенной красоты юноши, с правильными чертами лица, белокурого с вьющимися волосами, с приятными веселыми голубыми глазами и немного припухшими розовыми губами. Сам же он, стесняясь своей красоты, старался смотреть в сторону.
Хозяйка где-то копошилась, готовила ужин. Воины достали выданный на дорогу паек и, вскладчину, получился довольно сытный, по тем временам, стол. В ходе ужина, перезнакомились. Три девчушки, на вид: одной – 18, другой – 16 и третьей – 14 лет, облепив красавчика – Колю, перешли в "атаку".
Одна прижалась ему под руку справа, другая слева, а третья – младшая, повисла на него со спины, обхватила его за шею обеими руками. Они щекотали, и смеясь, и целовали его. Ни пан, ни панна на их проказы никак не реагировали. Делали вид, что все довольные и всем хорошо.
– Товарищ капитан, спасайте! Что мне с ними делать? Выручайте!
Комбат вопросительно посмотрел на родителей, но те сделали вид, что ничего не происходит. Под тяжелым взглядом серых волчьих глаз капитана девчушки на время остепенились, но потом, стараясь не встречаться с ним взглядами снова дали волю своим шалостям.
Панна указала капитану место, на котором он крепко уснул и проснулся только с рассветом. Хозяева копошились у чайника. Коля крепко спал, спустив ноги с дивана, облокотившись головой о спинку, беспомощно разбросав руки, а вокруг, прижавшись к нему, не снимая халатов, посапывая, лежали три девчушки.
– Коля, проснись! Нам надо в путь... Сказал капитан.
Он легонько поснимал с себя ручонки спящих девченок, тихо поднялся и прошептал:
– Ну! Это была для меня Варфоломеева ночь! Хотя бы одна, а то все три…
Хозяева угостили гостей чаем. Панна, указывая на Колю, сказала:
– Ах! Дуже добжий хлопец. Кончится война – приезжайте к нам – мы жонок вам подаруемо.
- И вам внучат красивых… Капитан сказал это так искренне, что панночка кинулась обнимать его. Колю, же она расцеловала и даже перекрестила.
Простившись с гостеприимными хозяевами, путники стали выбираться из города.
- Нам куда? Неуверенно спросил лейтенант.
- Запад там! Ответил капитан и бодро зашагал, подшучивая над Колей:– Не отставай "генофонд"!
Явно растянув паховые связки, Коля еле поспевал за ним, "кавалерийской походкой":
– Да что я мог с ними поделать?..
– Не жалься – с тебя не убудет, а глядишь, кто из троих и понесет. Война сколько мужиков повыбила, а о таких внучатах пан с панночкой и не мечтали. Законы природы свое берут…
- Вы так цинично рассуждаете? Да? У Вас есть чувство сострадания? В госпитале, за полчаса Вы сумели оставить в слезах двух женщин. Взорвался Николай.
Комбат остановился:
- Если ты про Валентину Николаевну, то у меня с ней вообще ни чего не было, и я ни чего не знал о ее планах на меня. Вчера объявляет, что у нее все хорошо: она москвичка, у них большая квартира, и она родителей одна, папа генерал-лейтенант, работает в управлении от штаба, который поможет мне поступить в военную академию. Да, и еще согласна «лечить» меня до самой Победы! Зашел проститься, а там такие перспективы… Как считаешь, нужно было согласиться? Да, кем бы я был тогда, при всем этом «счастье»?!
А встреча с Машей? С ней познакомился еще лейтенантом на Волховском фронте. О ее тяжелой доле, я уже знал все от ее подруги. Общались мы с ней всего полчаса, пока она провожала меня из госпиталя. Потом долго писали друг другу. Когда началось наступление, нас перебрасывали по разным армиям и фронтам. Появлялись все новые и новые полевые почты. Мы с Машей потеряли связь. Найти друг друга в боевой обстановке стало безнадежным делом. Искал, но тщетно. А когда наша армия была переброшена из-под Тарту на другой фронт – под Кобрин, я потерял всякую надежду встретить свою любовь – Машу. Так, что суди Коля сам…
- Ну а простить ее, ведь же она любит Вас?
- Прощать её не за что. В этой ситуации, уже не прощать, а ломать об колено нужно – она под сердцем носит ребенка. Нет ломать чужую семью я не буду! Ей богу, вчерашняя встреча – была для нас обоих наказанием. Вопрос – за что? Капитан достал из нагрудного кармана фотографию, которую без спроса забрал с Машиного стола, с любовью посмотрел на нее и положил в партбилет.
Николай молчал. Его подмывало спросить и Машиной судьбе, и за что у нее орден, но так и не решился.
Выйдя на трассу, по которой в обоих направлениях сновало множество машин, на попутках проскочили от Вислы почти до самого Одера.
По дороге встретили еще двух воинов из своей дивизии. Обрадовались – четыре мужика, все веселей. Ночевать решили вместе, в домике у лесника – довольно пожилого немца.
Вечером к леснику пришли еще двое мужчин с одной женщиной. Немцы занялись приготовлением обеда. Достали сумку с картофелем, начистили, помыли и немного посолив, начали варить. Сварив картофель, выбрали его в огромную миску, а отвар от картофеля поставили посередине стола. Больше из съестного на столе ничего не появилось. Пригласили к столу и русских, которые не стали отказываться. Сели за стол и не сговариваясь, достали из вещмешков все свои припасы: булку хлеба, банку мясных консервов, рыбные консервы, шмат сала. Порезали хлеб, раскрыли консервы, нарезали каждому по куску сала.
Немцы, наложив в тарелки картофель, залили его картофельным отваром, приговаривая:
– Лефель – зупен! – подсаливая каждый по вкусу.
Наши положили в тарелки картофель и принялись ложками накладывать к нему консервы. И тут один из воинов обратился к комбату:
– Товарищ капитан, а по «пятьдесят» граммов разрешите выпить, к обеду?
– А есть?
– Есть! – он достал фляжку, и тут же на столе появились наши солдатские кружки. Капитан строго спросил:
– А что это? Спирт. Какой?
– Настоящий – медицина! Сестричка, провожая, налила мне на дорогу, чтобы вспоминал ее добрым словом.
– Тогда наливай всем сидящим за столом.
Немцы, видя это, напряглись и тихо начали переговариваться. Николай наклонился к комбату и шепотом сказал:
– Они говорят: "Давайте посмотрим, что будут делать русские".
А наши, кто стал разводить, кто пил залпом. Капитан выпил залпом, запил водой и закусил салом. Как говорится: - Принял "под шинелью". Немцы решили ему подражать, хлебнули и… задохнулись. Наши от всей души захохотали, немцы тоже засмеялись:
– Вот это да! Разве так можно?
– Закусывайте - эсcен, бите!
Обед пошел на славу. За столом все перестали чувствовать, кто есть кто. А немцы восхищались:
– Вот почему русские такие крепкие! Да, то, что съели за этим столом, нам бы хватило на неделю.
Так, пришлось впервые отобедать с немцами за одним столом.
Далее шли пешком. Ориентируясь по указателям на столбах и деревьях, они добрались до тылов своей дивизии. Удивило: на надписях и стрелках, зачастую была указана фамилия комбата. Он удивлялся:
– Коля, меня в батальоне нет, а фамилия значится на указателях?...
"Виновника" нашли, уже добравшись до своих – это был командир взвода снабжения третьего батальона, лейтенант Макаров. Он ответил так:
– Напишу другую фамилию – не поймут, а вашу все знают, и наш батальон все точно находят.
Найдя штаб, представились грозе всех офицеров дивизии, начальнику отделения кадров - «Злобному Башкиру» майору Бранькову. Свою кличку он получил еще задолго до появления Николая в дивизии. Рассказывали, что еще в Тарту, он разметал с понижение весь офицерский резерв, а многим зарубил заслуженные награды. Причиной послужило то, что мужики не захотели отдать ему свое честно купленное пиво. Кличка прилипла к Бранькову и прижилась, даже не смотря на то, что он был - чуваш.
С лейтенантом Поповым, проблем не возникало - в родном первом стрелковом оказалась вакансия командира роты. А капитану майор сказал:
– Ваше назначение я сам решить не могу. Вам самому придется обратиться к командиру дивизии. Он располагается в доме, обсаженном кустами сирени, по улице справа. Но комдива сейчас там нет, он в частях на переправе.
Подошли к дому - комдив оказался во дворе. В гимнастерке, без ремня, упражняется в рубке куста сирени немецкой саблей. Неожиданно для него, капитан обратился.
Он развернулся и, с восторгом, громко произнес:
– Ого! Вернулись? Отлично... Адъютант – звони! Начальника отдела кадров – ко мне! – сам пошел в помещение, привел себя в порядок.
На всех порах прибежал майор Браньков и сходу доложил сходившему по ступенькам комдиву:
– Майор Браньков прибыл!
– Так, давай сюда орден.
Майор зачитал приказ о награждении капитана орденом "Отечественная война" I степени, за взятие города Эльбинг. Комдив собственноручно прикрепил его на грудь к гимнастерке, со словами:
– Поздравляю с высокой правительственной наградой. Носи, гордись – ты ее заслужил честно! Понимаю, что заслужил большего, но бог свидетель – я сделал все что смог.
Вместо Бога, засвидетельствовал майор Браньков:
– Да с комкором вечно проблемы, спасибо в армии удалось хоть как-то все уладить…
О чем говорили Чесноков с Браньковым, капитан так и не понял, и интересоваться не стал: «Получил то, на что написал представление комполка».
Комдив продолжил: - Куда мы определим этих орлов?
- С лейтенантом Поповым, проблем нет, а вот с комбатами есть варианты…- Подбирался к теме майор, голове прокручивая «ребус»: «Как бы «своевременно-культурно», комдиву подсунуть мысль - заменить на «первом» «второго» на «третьего»?»
Комдив прикинув: «В «третьем» сейчас порядок, мужик толковый – людей бережет» - задал вопрос капитану. - Ну, как подлечился?
– Раны открыты, но они меня не беспокоят. Готов выполнять любую, поставленную вами, задачу.
Капитан взял, оставленную комдивом саблю. Подбросив ее на ладони, поймав, крутанул, описав вокруг себя несколько кругов. Подкинув высоко вверх, сделал полшага назад. Падая, сабля воткнулась в землю в том месте, где мгновение назад, стоял капитан.
Все трое были в шоке. Такое Николай видел только в московском цирке. Первым, с восхищением заговорил комдив: - Петр Григорьевич! Ну, ты это видел? Кого в госпиталях держат? Он же – симулянт!
Браньков, отвлекшись от мыслей о «ротации комбатов», ответил: - Я был бы удивлен, если бы не помнил: откуда капитан родом и если бы не знал, что у него ранение в левую руку…
Полковник Чесноков рассмеялся:
- Ну молодец! Чуть было не провел… А мы с тобой до «дивизии» ни где не встречались?
- Ну разве, что в лесу а бронепоезде… Смеясь, отшутился капитан.
Вопрос комдива напряг кадровика: - Нужно решить вопрос с «комбатами», а здесь очередной ребус? У Василия Константиновича феноменальная память, зря не спросит… И капитан-шутник попался…Где же они могли служить вместе?.. У «этого» люди целее будут. Как убрать «второго» с «первого»? Что предложить: передвижение, выдвижение, задвижение? Где комдив придаст ему наибольшее ускорение?
- Петр Григорьевич! – вернул его «на землю» Чесноков. - Давай направим его в мой резерв.
- Товарищ полковник, у меня направление в управление кадров Второй Ударной армии! – доложил капитан.
- Ничего! Уладим. Остаетесь у нас. После госпиталя, даю вам десять суток отдыха. Устраивайтесь при административно-хозяйственной части дивизии.
Пока поезжайте вместе в свой полк, он сейчас на берегу в пяти-семи километрах отсюда. Готовит ложную переправу, а при удачном исходе, она может оказаться главной. – похлопав по груди капитана, добавил: - Там его и обмоешь, чтоб эмаль не облупилась. У Игнатьева для этой цели бутылочка хорошего коньяка всегда найдется. Ну! С Богом!
Отдав честь, капитан с лейтенантом, вышли со двора и тормознув первый попавшийся «студебеккер» запрыгнули в кузов.
Глядя им в след, комдив улыбался и думал: «Хрен им, в резерв армии! Самим пригодится…»
- Он начинал в 87-й. – Сличив весь боевой путь весь боевой путь комдива и капитана, и оставив единственный возможный вариант, наконец, выдал кадровик.
- Ой-ли. Петр Григорьевич? Эта дивизия была в нашем 15-ом корпусе у нашего же командарма Федюнинского, в самые первые дни войны. Тогда отступали по лесам к Ковелю. Я на своем «БА» ехал в арьергарде, фактически по немецким тылам. – увидев удивленный взгляд Бранькова, комдив продолжил: - Маленький бронеавтомобиль, на нем можно было ездить и по рельсам. Наши саперы уже успели заминировать все дороги. 26 июня подорвался на нем на нашей же мине, так ни разу и не став на рельсы. А то знатный бы получился «бронепоезд»…
- «Лес», «бронепоезд»… Задумчиво произнес майор Браньков. Офицеры удивленно посмотрели друг на друга…
К Одеру шла прямая и ровная дорога, на которой кое-где были видны следы войны. То справа, то слева дорога была усеяна воронками. Студебеккер медленно полз к переправе, лениво объезжая ямы.
Штаб полка оказался в просторном, светлом подвале. Скорее, это даже был не подвал, а "фундаментная" над землей, поскольку подземные воды здесь близки к поверхности земли. Столы в убежище стояли вразброс. За ними, над картами работали офицеры. За одним из столов, спиной к входу, сидел командир полка, гвардии подполковник Игнатьев. В левом дальнем углу, отгороженная простынями, была видна постель. Видимо, это была спальня командира полка. Из-за простыней вынырнула голова Лидочки – жены командира, которая уже второй год делила с ним тяготы фронтовой жизни.
– Алексей Иванович, посмотри: кто к нам прибыл? – громким и радостным голосом потревожила подполковника Лида. Сама направилась к прибывшим офицерам, протягивая руки, поприветствовала: – Здравствуйте! С выздоровлением! А мы тут уже думали, что навсегда потеряли вас.
Алексей Иванович, подняв очки на лоб, повернулся к ним лицом, вскочил, с радостью обнял и расцеловал обоих:
– Здорово! Не ждал, не ждал... Ну! Вернулись? Так что? Опять к нам в полк?
– Дорогой Алексей Иванович, здравствуйте! Николай в полк, а я резерве комдива... Решил, навестить вас. Ответил капитан
– Значит, ты нам дорогой гость? А ну-ка все со стола! На стол закусь, а потом и обед нам на стол. Да ты и орден, уже получил? Поздравляю! Лида, глянь! Он уже с орденом на груди. Комдив говорил, что хочет лично тебе его вручить. Сейчас мы обмоем твой орден, чтобы не заржавел да эмаль крепко держалась. А мы тут открытую переправу готовим, чтобы больше сил противника привлечь на себя. Завтра утром начнем переправляться.
– А как противник?..
– Тревожит нас отдельными артналетами, когда им боеприпасы подвозят. Ведет беспокоящий огонь. Однако есть раненные, да и убитые тоже есть. Рассказывал комполка.
Капитан-«отпускник», с чистой совестью, остался обмывать орден с командованием полка. Лейтенант Попов, счел же необходимым откланяться и поспешил принимать «свою» роту.
Николай прошел по берегу Одера. Устье. Весна. Река разлилась шириною до полутора, а местами – до двух километров. Вода довольно быстро уходила в море. По глади реки плыли доски, бревна и просто мусор. Низкий песчаный берег кишел людьми. Звенели топоры, визжали пилы. Каждый был занят своим делом. Тут же, на барханах, замаскированы пулеметные точки, огневые позиции противотанковых орудий с дежурными расчетами. Несколько сзади разместились наблюдательные посты артиллеристов и разведчиков. Замаскированный передовой командный пункт полка – все находится в полной готовности к началу форсирования Одера.
В батальоне, Колю, ждала радостная встреча со старым другом – Семой Якобсоном.
Ночью поступил приказ: "26 апреля 1945 года в 5.00 начать одновременное форсирование Одера.
Утром с командного пункта полка взвилась красная ракета. По передовой позиции противника "заработала" наша артиллерия. Отчалил первый эшелон лодок со стрелковыми подразделениями. Во втором эшелоне тронулись моторные лодки, которые и потянули за собой плоты с противотанковыми орудиями, расчетами и лошадьми, а в третьем готовились полупонтоны с пушечной артиллерией. Остальная артиллерия после артподготовки в колоннах тронулась на понтонную переправу.
Николай, со своей ротой оказался в первом эшелоне. К плоту подошел небольшой катер и поволок на противоположный берег.
Время было раним и туман только начал отрываться от зеркала текущей воды. Когда плот преодолел половину русла реки – туман рассеялся. Насколько было видно – от берега отчаливали рыбацкие лодки, плоты, понтоны с танками и вся эта лавина широким фронтом устремилась на противоположный берег.
Первый эшелон уже успел преодолеть середины русла реки. Над головами прошуршали снаряды и плюхнулись в воду по всей площади обозримого участка реки. Вода столбами взметнулась вверх, а затем там распласталась и сверху обдала воинов холодным душем. Все, кто попадал под этот душ – промокли до ниточки, прозябли, зуб на зуб не попадал. Один снаряд попал в плот второго эшелона и разметал его в щепки. Орудие нырнуло под воду, а лошади и люди бросились плыть к противоположному берегу. Ездовые, вцепившись лошадям в хвосты, волочились за ними. Лодки «мер безопасности» на большой скорости подскакивали к местам аварии, и быстро, через борт, вытаскивали воинов из воды.
В начале наступления, кое-где, снаряды еще шлепались в воду. Сначала противник вяло отстреливался, а затем и совсем прекратил обстрел. Подразделения полка добрались благополучно, если не считать, что несколько плотов перевернулось: матчасть ушла на дно, но людей выловили спасательные команды.
Тем временем стрелковые роты уже уцепился за берег, с криками "Ура!" атаковали первую траншею противника. Противник, где-то бежал, где-то был уничтожен в ходе артиллерийской подготовки.
На участке наступления полка, противоположный берег противником не оборонялся. Сильные бои шли южнее, где-то в районе города Кюстрем. Части сходу перешли в наступление в направлении города Анклам. Наступление развивалось быстро по отдельным направлениям.
Наступление в ходе Щетинско-Ростокской операции
Немцы не смогли организовать сплошную оборону – были отдельные очаги сопротивления. Бои возникали на отдельных участках, а затем стихали и войска переходили в преследование. Противник был деморализован, хотя и попытался провести несколько контратак, отходил спешно. Части обходили участки сопротивления, окружали их и принуждали сдаться.
Захватив левый берег реки Одер и разгромив очаги сопротивления в городе Анклам, Вторая Ударная армия "Быстрым выходом на побережье Балтики в районе Штральзульда" обеспечила правый фланг 2-го Белорусского фронта, Дивизия, наступая на самом правом фланге Армии, вышла на левое побережье пролива Пеенешром (Пеене).
Первый батальон вышел на западную окраину города Вольгаст, расположенного вдоль берега пролива.
Шли последние дни апреля, деревья покрылись молодыми листьями. Ночи еще были прохладными, но днем было уже тепло.
Город Вольгаст, остров Узедом, перешеек севернее Штеттинской гавани, крупный порт и военно-морскую базу на Балтийском море Свинемюнде, обороняла корпусная группа "Свинемюнде", состоявшая из двух полнокровных пехотных дивизий во главе с опытным командиром генералом Фрейлихом. Генерал имел репутацию "мастера котлов" (окружений), слыл знатоком не только военного дела, но и классической литературы и искусства. Знал русский язык, так как в Первую Мировую Войну побывал в плену в России. В общем, оборонительной данного участка руководил человек, которого природа умом не обделила.
Подразделения подошли к Вольгасту в измотанном состоянии. Силенок осталось маловато, их израсходовали в ходе длительных наступательных боев. Пополнение не поступало.
О силах противника информации не было, но в порыве общего успеха, каждый хотел отличиться. Разведка доложила, что главная дорога, ведущая в город, перекрыта баррикадами из мешков с песком. Из множества бойниц торчали стволы автоматов.
Первый стрелковый батальон, не доходя до рубежа обороны, развернулся в цепь, но переходить в атаку не стал.
Замполит батальона, старший лейтенант Якобсон и помощник начальника политотдела по комсомолу капитан Кучер, приняли решение, не вступая в бой, выслать парламентариев с ультиматумом о сдаче города без боя.
Срочно сочинили текст, соорудили белый флаг. В качестве парламентария рвался сам Семен Якобсон. Рядом стоящий Коля живо представил картину, что сделав несколько шагов на запад, бравый замполит батальона - Сеня мгновенно превратится в «жида-комиссара» Авсея Зеликовича. Такая перспектива – потерять друга, Николая ни как не устраивала. Он решительно положил руку ему на плечо и голосом не вызывающим возражения, заявил:
- Пойду я!
С командиром роты лейтенантом Поповым и командиром взвода разведки полка лейтенанта Радчуком в качестве парламентариев, пошли еще два разведчика.
Немцы не открыли огня и пропустили их. Подразделение, оборонявшее дорогу, ультиматум принять согласилось. Солдаты сложили оружие на дорогу. Двадцать разоруженных солдат из головной заставы, фельдфебель построил по одну сторону дороги. По другую построился разведвзвод с оружием. Парламентарии спросили:
– Чего ждем?
Немцы ответили:
– Ждем офицера – командира отряда обороняющего подступы к городу.
Пришел немецкий офицер, от увиденного его бросило в холодный пот. Ему объяснили, что парламентеры предлагают сдать город без боя, чтобы не причинять ему разрушений. Офицер согласился проводить нашу делегацию к коменданту города. Вернее, сделал вид, что согласился:
– Ладно! Я согласен сопроводить ваших парламентариев, при условии, если они оружие оставят здесь, а мне для их сопровождения необходимы солдаты с оружием, – и тут он своим солдатам дал команду: – "В ружья!". Команда была исполнена так быстро, что никто и глазом не моргнул.
– А теперь, давайте мне ультиматум, и я отведу ваших парламентариев к коменданту города, только пусть им сначала завяжут глаза, – и увел парламентариев и своих солдат с оружием в город, оставив наших "организаторов капитуляции", можно сказать – "с носом".
Пока он звонил по телефону, два лейтенанта и два разведчика, одели на левую руку белые повязки. Оставив свое оружие другим нашим солдатам, в сопровождении двух немецких солдат, парламентарии вчетвером пошли по городу. Город кишел немцами в военной форме – все куда-то спешили.
Пришли к коменданту, тот объявил, что не имеет на это права, так как в городе дислоцируется полнокровная дивизия. Командир, которой и является начальником гарнизона. Штаб гарнизона находится в другом месте и офицеров сопроводят туда с завязанными глазами и связанными руками, а рядовые останутся ожидать в комендатуре. «Парламентарии» уже поняли, что их считают пленными, хотя и обращаются вежливо. И вот их уже двоих повели через мост, это стало понятно по прохладе от пролива. Мимо, обгоняя, шли солдаты, женщины и дети, чьи голоса они слышали. На том берегу их посадили в открытую машину и куда-то повезли. В итоге, они оказались на территории аэродрома, на котором находилось много военных летчиков.
Солнце уже достигло зенита, а ответа на предъявленный ультиматум так и не было. Где-то, во второй половине дня, в городе прогремел сильный взрыв. Как потом выяснилось – комендант, воспользовавшись предоставленным "парламентариями" временем, вывел передовые подразделения из города на остров и взорвал за собой мост. Мост, соединявший город с островом был капитальным сооружением, с железнодорожным полотном и с подъемом части моста для прохода морских судов.
Около этого моста и было суждено развернуться тяжелым боям.
Коля подумал: «Далеко же мы оказались то города, которому предлагали сдаться?» Их завели в чистую уютную комнату, развязали руки и сняли повязки. Накормили и заперли на засов. Сказали ожидать приема начальника гарнизона. Через час лейтенанта Попова повели к генералу на разговор. Войдя в кабинет, жестом руки, генерал предложил сесть на одиноко стоящий в некотором отдалении стул. Николай отказался:
– Негоже офицеру сидеть перед стоящим генералом.
– Честь имею предложить, а ваше дело принять предложение или нет, – почти на чистом русском, сказал генерал, – Тогда давайте перейдем к делу. Значит вы, господа офицеры – парламентеры? И какие вы имеете полномочия объявлять ультиматум?
– Документов нет, а право есть.
– Какое ж?
– Война Германией проиграна. На основании этого, мы предлагаем вам прекратить бесполезное сопротивление и не подвергать себя, своих подчиненных и гражданское население опасности.
– Смотрю на вас – вы мальчишки-авантюристы. Кто вас уполномочивал стать парламентерами? Неужели вы могли подумать, что вот так просто мы возьмем и сдадимся? С какими условиями вы пришли?
– Только безоговорочная капитуляция, с целью сохранения города и его жителей.
Генерал внимательно выслушал, затем спросил:
– Сколько вам лет?
– Девятнадцать.
– Юноша, ваш поступок – это мальчишеский вздор. Поэтому – мы можем считать вас только пленными и будем обращаться с вами как с пленными. Чем вы руководствовались?
- Я командир роты и хочу, что бы мои бойцы дожили до Победы. - Николай улыбнулся, вспомнив как совсем недавно пил спирт с немцами, и как немецкая застава охотно сложила оружие, продолжил: - Да и что бы сохранить жизнь тем людям, которых называете солдатами Вы. Можете меня расстрелять. Это уже ни чего не изменит. Мы возьмем этот остров, и в ближайшие дни – мы победим!
- У нас достаточно полноценных подразделений, что бы удержать оборону. У нас мощная корабельная артиллерия, которая не даст вам форсировать пролив.
- Один день ни чего не решает! – Нахально, глядя в глаза генералу, ответил лейтенант: - Вам нас не остановить! Не для того я ушел добровольцем со школьной скамьи, не для того я сбежал из госпиталя. Вы видите во мне «мальчишку», но Вы не видели моих бойцов и моих командиров. Этих люди рвутся к Победе. Мы форсировали Одер, мы форсируем Пеенешром.
- Хотите сказать: - «Идущий за мною сильнее меня»? Усмехнулся генерал.
- Однозначно! Ответил Николай, и почему-то вспомнив «комбата-три», улыбнувшись, продолжил: - Через несколько дней они придут сюда и скинут вас с острова. Вопрос только в том, сколько человек загубите Вы, и сколько человек отдадут свои жизни с нашей стороны. Но поверьте, счет жертвам будет далеко не в вашу пользу – мы воюем лучше вас!
Генерал смотрел на этого стройного красивого русского парня, смотрел и думал: «Вот такие же не сломленные в плену, три месяца назад с этого же аэродрома угнали бомбардировщик «Хенкель». Этот, в полной уверенности, что уже победил, сам пришел в плен. Что он в этой жизни видел, но готов погибнуть лишь бы сберечь жизни своих солдат.»
Генерал не сразу отпустил Николая. Поинтересовался, какую он читал литературу, назвав несколько немецких писателей и поэтов, о которых Коля никогда не слышал. Спросил, что он знает из произведений Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, Достоевского. При этом сам показал глубокие знания нашей литературы. Видимо ему хотелось показать свою эрудицию и образованность. Из разговоров Николай понял, что в Первую Мировую он солдатом попал в плен и долго пребывал на территории России.
После этого лейтенантов посадили в подвал, заперли и поставили часового. Относились к ним и кормили их хорошо. Через два дня на аэродром сделала налет авиация союзников. От разрывающихся рядом бомб коттедж сотрясался. Часовой сбежал. Пленники выбили дверь и перебежали в подвал соседнего коттеджа. Зарылись в кучу из двойных брикетов бурого угля, и пролежали там сутки. Никто из немцев не появился, и они перебрались на чердак. С чердака была слышна далекая канонада.
На переправе ситуация развивались не так однозначно, как Николай ее обрисовал генералу.
На плечах отступающего противника передовые подразделения полка сумели сходу форсировать пролив Пеене и закрепиться на острове Узедом. Далее силы иссякли, развить наступление не было возможности. Противник стал наращивать усилия, что бы сбросить смельчаков с плацдарма.
С кирхи комдив видел, что на острове держится пулеметный расчет «ДШК». Больше никакой информации не было. Чесноков приказал начальнику штаба:
- Вылови мне «комбата-три»!
Капитан в сопровождении полковника спустился в глубокий полутемный, с запахом старины, сырой подвал. Вошли в один из казематов, по стенам которого от света парафиновых плошек, навевая что-то мистическое и нагоняя жути двигались огромные тени. Доклад глухим эхом разнесся по подвалу.
Комдив оторвался от карты и прямо, не здороваясь, глядя в упор, задал вопрос:
– Капитан, ты воевать, не разучился?
– Думаю, не успел…
– Тогда приказываю: отправляйся на переправу у моста. Возглавь ее. Все, что там увидишь, бери в свои руки. Удержи плацдарм! Дай мне немного времени подтянуть резервы. Выполнишь, будешь "Героем!" Приказ ясен? Приказ ясен?! – повысив голос, повторил комдив.
– Так точно, товарищ полковник!
Покинув подвал с мистическим запахом затхлой старины, капитан сразу окунулся в непроглядную темноту. Стало не по себе, дрожь пробежала по спине. С грузом ответственности и душевных переживаний он подошел к машине комдива. Шофер предусмотрительно открыл дверцу и тихо спросил:
– Куда?
– На переправу. К мосту!
– Есть! – и машина, тихо, на подфарниках, содрогаясь по брусчатке узких извилистых улиц Вольгаста, покатила к мосту.
Машина подкатила почти до самой воды. Вышел из машины. В глазах - сплошная чернота… Остановился. Немного постоял, закрыв глаза, затем открыл и посмотрел на небо. Через окна рваных облаков на небе мерцали звезды. Город находился в полном мраке. И только осветительные ракеты, высоко взвивавшиеся вверх с противоположного берега, освещали ширь водной глади пролива.
– Ну, с Богом! – капитан шагнул в темноту.
На берегу встретил своего бывшего зама, которому приказал быть на связи и обеспечить отгрузку всего необходимого на тот берег.
Переправившись на противоположный берег он изучил обстановку:
На пятачке шестьдесят метров по фронту и не более сорока в глубину, по мимо пулеметного расчета лейтенанта Митрошкина, оказалось около двадцати бойцов под руководством ротного старшего лейтенанта Ивкина и пулеметный расчет лейтенанта Вишневского из трех человек.
На берегу, раненые лежали почти вперемешку с пленными. Все это говорило о том, что до его прибытия, здесь шел тяжелый бой, и бились наши воины не на жизнь, а насмерть. Народу на плацдарме оказалось гораздо больше, чем предполагал комдив.
Пленных в одиночку с решительным видом охранял старший сержант. Он стоял над ними с автоматом наперевес и с зажатой в руке гранатой.
По периметру участка приказал отрыть одиночные гнезда. К каждому окопу поставить по ящику гранат "Ф-1". Организовал связь, доставку боеприпасов, продовольствия, подкрепления. Обратно отправили всех раненых и пленных. Покормили бойцов.
Разгрузка и погрузка, прибывающих под покровом ночи баркасов, размещение прибывающего личного состава, рытье окопов - все работы шли быстро, без суеты.
На удивление под мостом оказался майор - «комбат-два» со своим начальником штаба капитаном Варламовым. Офицеры, подкрепившись и поблагодарив – снова залезли к себе под мост.
– Вылезайте из под моста, и занимайте окопы рядом с пулеметным расчетом! – потребовал капитан.
– А ты здесь кто такой?
– Меня прислал комдив организовать оборону, обеспечить переправу подразделений полка и дивизии.
– Ты командир! Тебе и карты в руки, а подставлять свои головы под снаряды и пули мы не будем! – грубо ответил "второй".
Опоры были каменные двухметровой высоты и толщиной – сантиметров в шестьдесят, так что – укрывшись на первом "быке" они посчитали самым надежным спасением для своей жизни.
В это время, его позвал ком взвода связи старший лейтенант Майков:
– Товарищ капитан – Ваш заместитель на связи.
– Кузьмич, здесь людей гораздо больше, чем предполагалось, но очень мало для того, чтобы расширять плацдарм. Дай Бог, нам здесь удержаться!
– Товарищ капитан, я еще раз позвонил в штаб полка, но они там ни хрена дать бойцов дать не могут. Я нашел десять человек, отправляю. Если еще найду, отправлю.
Туман стал редеть и проплывал над водой уже отдельными скоплениями. Успел проскочить и третий баркас. В нем прибыло восемь человек пополнения и ящики с минами и патронами к "ДШК".
– Товарищи воины, бегом в распоряжение старшего лейтенанта Ивкина. Вишневский, Митрошкин – быстро забрать боеприпасы! – крикнул комбат, и побежал вслед за бойцами. Указал ротному, куда разместить прибывших бойцов, чтобы укрепить левый фланг.
Ивкин рассказал, что воины храбро сражались, чтобы удержать этот пятачок земли. Немцы шли волна за волной, атака за атакой, по несколько раз в день. В ходе боев многие были ранены, прибавилось пленных, связи не было, боеприпасы на исходе – как дальше воевать?
– Спасибо – боеприпасы подвезли, а то – чем дальше отбиваться? Да и кормежка людей подбодрила. Теперь другое дело – теперь мы любой натиск выдержим.
– Выдержим, Алексей! Выдержим, – подбодрил комбат.
Воины закончили отрывку окопов, к каждому расставили по ящику с гранатами, вскрыли их и, присоединив запалы – приготовили их к бою, снарядили магазины, набили патронами ленты. Приготовились встретить противника "во все оружие".
В нескольких метрах от моста, прямо на обочине брусчатки идущей на мост, связисты отрыли окоп и для командира. В окопе установили телефонный аппарат, а рядом с окопом поставили ящик с гранатами. Из своего окопа, он мог отлично наблюдать не только за действиями своих воинов, но и за действиями противника и за дорогой на берегу справа от моста.
С первыми же лучами солнца – все стало на свои места. У немцев началось движение. На первую траншею они установили 20-миллиметровую четырех ствольную зенитную установку "флак-вирлинг-38", которая короткими очередями стала поливать пирс. Ожили пулеметные точки, открыв яростный огонь по переправе. "На войне, как на войне" – "тихая" переправа закончилась.
Вид с плацдарма на взорванный мост и переправу
Солнце озарило небосклон, туман рассеялся. Заработала корабельная артиллерия. По переправе били несколько кораблей, в том числе и тяжелый крейсер "Лютцов", который 16 апреля 1945 года, находясь в порту на военно-морской базе Свинемюнде, попал под налёт британских ВВС. Крейсер получил тяжёлые повреждения, осел на грунт, но был еще в состоянии вести огонь своим главным калибром. Его 283-мм снаряды ложились в пролив. Уходя глубоко под воду, они взрывались, поднимая огромные водяные столбы. Вверху потоки воздуха срывали пласты воды и ливнем заливали окопы наших воинов, промочив нас до нитки. Вода кипела от взрывов бурунами. Образовавшиеся волны захлестывали оба берега.
К корабельной артиллерии немцев присоединилась и береговая. Над головами неистово полосовали воздух разноцветные пулеметные очереди. "Жди! Теперь жди атаку!" – подумал комбат, и не ошибся. За деревьями появилась первая наступающая цепь немцев. Слева немцы достигли уровня воды. Там, на косе, появился их пулеметный расчет, который своим огнем стал простреливать весь боевой порядок на плацдарме. Появились раненые.
– Митрошкин! Пулемет противника слева на косе. Подавить! – крикнул капитан. Раздалось несколько коротких точных очередей "ДШК" – немецкий пулемет умолк. Наступило облегчение. Тем временем, приблизившаяся немецкая цепь рванула в атаку на наши позиции. По окопам прокатилась команда командира роты Ивкина:
– Приготовить гранаты! Гранатой – огонь!
Сразу перед фронтом наших окопов раздались пронзительные взрывы. Пыль и дым заслонили немецкую цепь. Образовавшееся от взрывов желто-белое облако ветром сдуло на косу, оставив перед фронтом несколько трупов, цепь исчезла.
Первая атака была отбита, снова появились раненые. Тяжелый крейсер "Лютцов" продолжал гвоздить по проливу из орудий главного калибра. Казалось, что от взрывов вода кипела. Все также в небо взвивались высокие водяные столбы. Накатывающие с пролива волны, заливали раненых, укрывающихся за отвалом. "Дождевые" брызги обдавали воинов в окопах прохладным душем. Хотя уже и пошел май, но вода в проливе была еще очень студеной. Холод пронимал до костей.
Артиллерия противника ни на минуту не прекращала наносить удары. Ряды защитников таяли, некоторые окопы уже оставались пустыми. За первой пошла вторая, а за ней третья атака. Вишневский уже почти вертикально задрал ствол своего миномета. Мины, сделав крутую дугу, ложились прямо перед нашими окопами. Отбились, снова закидав наступающую цепь противника "эфками". Немцы отхлынули.
Вдруг, из-за ближайшего пирса, словно на крыльях, вылетела моторная лодка с двумя полупонтонами. Заметив ее, немцы открыли шквальный перекрестный огонь. Заработала артиллерия. Лодка лихо сделала разворот влево, и полупонтоны врезались в берег. С первого полупонтона выскочило восемь воинов, со второго только два – остальные были убитыми или ранеными. Оставшихся пленных посадили в первый полупонтон и с ними отправили лодку обратно.
За первой лодкой выскочила вторая. Противник обрушил на нее всю мощь своего огня. Сделав такой же разворот, лодка воткнула два полупонтона в берег, но из понтонов уже никто не вышел. Лодки укатили обратно. Тут же комбат схватил трубку и позвонил своему заместителю:
– Матвей Кузьмич, в понтонах больше людей не отправляйте! Не надо их на смерть посылать! Слышишь меня – губить людей не надо! Сначала надо подавить огневые средства противника, хотя бы на переднем крае.
Немцы усилили огонь из всех видов оружия. Тут же последовала очередная атака, более сильная и более стремительная. «Третий» бросился под мост и дал команду:
– Всем в окопы. Занять оборону. Обороняться уже некому!
– Тебе поручили – ты и отдувайся. А мы не дураки - в конце войны под пули лезть, – снова отказал майор.
– Ну смотрите – справа на переднем крае у немцев стоит 20-миллиметровая счетверенная зенитная установка. Даст очередь в ближнюю опору моста – вы здесь кровью умоетесь от осколков…
– Ты брось так шутить! Нас здесь, сам черт не достанет, ни одна бомба не пробьет! – возразил капитан Варламов.
– Смотрите, я вас предупредил – хрен, вы здесь отсидитесь!
А бой разгорался с новой силой. На левом фланге новенькие воины дрогнули, бросились в пролив. Некоторые успели забежать в воду по колено, а кто и по пояс. Комбат выхватил пистолет и бросился к ним с криком: "Стоять! Назад! За мной! В атаку, вперед!". Размахивая пистолетом, сделал несколько выстрелов вверх. Беглецы остановились. Затем вышли из воды и побежали за ним в атаку. Из окопов поднялись все воины и побежали в атаку с криками "Ура!"
Немцы дрогнули и показали свои спины. В порыве нервного возбуждения комбат не заметил, что оторвался от атакующей цепи на 30-35 метров вперед. И вдруг, услышал над головой шипение запала. Оглянулся – прямо в него летит граната. Сходу плюхнулся в немецкую траншею. Граната воткнулась в песчаный бруствер и взорвалась чуть выше его головы. Оглушило, голову разрывало на части, из ушей потекла кровь. Собрав все силы, он вылез из траншеи и направился назад. Солдат, метнувший гранату, уже почти добежал до него. Бросив винтовку, он упал на колени, поднял руки вверх и в страхе закричал:
– Боже!… Товарищ капитан, простите! Пожалуйста, простите. Я вас за немца принял.
– Ладно! Живой, прощаю… Возвращайтесь в свой окоп…
Сам, сжав виски руками, еле сдерживая себя от адской головной боли, еле-еле передвигая ноги, направился в исходное положение, дав рукой сигнал всем возвращаться по своим окопам.
Во время атаки немецкая зенитная установка, запустила таки очередь в ближний к берегу "бык" моста. Под мостом раздавались неимоверные крики и стоны. Все или почти все, прятавшиеся под мостом, были поражены осколками. Выкатив от ужаса и боли глаза, первым из-под моста выскочил капитан Варламов.
– Спасайте меня! Спасите! Я умираю! Отправьте меня на тот берег!
– "Третий" подскочил к нему, рванул за ворот гимнастерки и цыкнул:
– Капитан, стыдитесь! Заткнитесь! Что вы поднимаете панику? Куда и на чем я вас отправлю? А если и отправлю, то из вас на переправе решето сделают. Видите: какой ураганный огонь ведут из пулеметов немцы! Я же вас предупреждал, что осколки снарядов "Флака" могут вас поразить!
– А-а, это ты накаркал! – обреченно простонал Варламов.
Осколками ему изрешетило всю задницу – кровь хлестала из заднего места, как из решета. Самое тяжелое ранение получил «второй», осколок попал ему в пах. Солдаты вытащили его из-под моста на плащ-палатке. Сцепив от боли зубы, он крепился и не издавал ни звука. Было видно, что ему очень больно, но держался майор мужественно.
Позже стало известно, что у него началась гангрена, ампутировали мышцу - остался инвалидом.
А атаки немцев не прекращались и следовали одна за другой. Командир роты Ивкин ранен. Лейтенант Вишневский уже ведет огонь, обхватив ствол миномета руками, отправляя мины фактически вертикально на расстояние броска гранаты. В очередной раз немцы дрогнули, отхлынули. Комбат оглянулся, Вишневский со всем своим минометным расчетом – лежат в крови, их ранило собственной миной, разорвавшейся в пятнадцати метрах.
Увидев на берегу скопление раненых, он тут же схватил телефонную трубку и крикнул:
– Соедините меня с Ивановым, а лучше с "Черновым" (позывной комдива).
– Вас слушают!
– Какого … вы там задницы чухаетесь? Мы здесь в крови купаемся! Срочно пушки на пирс и прямой наводкой, начиная от моста вправо, крошите огневые точки в первой траншее противника… – с гневом выпалил комбат.
– Кто говорит?
– «Третий»!
Вскоре за домами у пирса "заговорили" наши пушки. Снаряды, вздымая песок, смешали его вместе с огневыми точками на передовой противника. Наконец-то заткнулась и зенитная установка.
Немцы драпанули – огневое напряжение спало. Заработали наши моторные лодки. Одна за другой они причаливали с полупонтонами полно набитыми бойцами. Из первого выскочил молодой командир роты, старший лейтенант Масалыкин и спросил:
– Где здесь противник?
Комбат указал на траншею по ту сторону моста и он, не останавливаясь, скомандовал:
– Рота за мной, через дорогу в траншею – бегом!…
Первый взвод и автоматчики начали чистить передовую противника.
Послышались короткие автоматные очереди. Через 30-40 минут они уже вели колонну пленных немцев. А моторные лодки все подкатывали и подкатывали с новым пополнением, увозя обратно пленных и раненых. Слава Богу, в этот день убитых на плацдарме не было, но раненых было много.
Подсчитали свои оставшиеся силы – кроме пулеметного расчета осталось двенадцать активных штыков. Из офицеров остались целыми и невредимыми трое – «третий», старший лейтенант Дмитрий Майков, да командир зенитно-пулеметного взвода младший лейтенант Митрошкин.
Плацдарм удержали, переправу основных сил дивизии беспечили - поставленную задачу выполнили.
После коротких очередей автоматчиков, над проливом наступила тишина. Солнце опустилось ниже туч, и край небосклона загорелся яркой краской вечерней зари. Переливаясь всеми красками, заря отражалась в зеркальной глади пролива, но никому не было дела до этой сказочной красоты. Уставшие войны повылазили из своих окопов, собрались вокруг костра, разведенного из ящиков от боеприпасов. Сняли обувь и стали сушить портянки.
– Эй, сержант, товарищ сержант, там остался хлебушек, есть ли тушенка? Тащи ее сюда, мы ее разогреем на костре, да "червячка" заморим немного.
Все занялись сушкой обмундирования вплоть до нижнего белья. Комбат со старшим лейтенантом Майковым тоже подсели поближе к костру. Вскоре заря погасла. Наступили сумерки. В городе раздалась беспорядочная стрельба. В небо взметнулись ракеты и разноцветные очереди трассирующих пуль. "Что это?" Позвонили по телефону, в ответ возбужденный связист радостно кричал: "Берлин! Так это же наши войска Берлин взяли!" Воины обрадовались такому событию и тоже отсалютовали сигнальными ракетами и из своего спасителя – "ДШК". Да! Это произошло 2 мая 1945 года. Но радость была короткой – все валились с ног от усталости. Выставив часового и дежурных у пулемета, приткнув друг к другу головы, воины уснули крепким сном. Ночь прошла тихо. К середине ночи потянуло прохладой, это заставило еще плотней прижаться друг к другу. Всю ночь часовой подкладывал в костер разбитые ящики, не давая огню угаснуть. Чуть начало сереть, как появилась лодка. Прибыл старшина минометный роты старший сержант Новохатько с горячим завтраком и чаем. Он привез и посудину с положенными фронтовыми "сто граммами". Равнодушными это событие не оставило никого.
– Старшина, а ты махры не привез? А то наш табак в кисете так промок, что с него хоть воду отжимай.
– Нет! Вот этого я не привез, но у меня есть свой небольшой запас. Пожалуй, я сумею угостить всех, – и тут он достал кисет и аккуратно сложенную самую тонкую газету: – Кому надо подходи!
Воины, выпив, закусив и затянув самокрутки, покряхтывая, довольно подытожили:
– Вот энто надо! Другое дело! Тепереча, еще на сутки зарядились!
"Да, немного-то нашему солдату и надо, чтобы снова совершить такой подвиг, при этом считая это абсолютно обыденным делом…" Подумал комбат.
Новый день - 3 мая все оставшиеся в строю встретили бодрыми и готовыми к бою. Солнце еще не взошло, но местность уже четко просматривалась. По телефону комбат доложил, что снимается и выдвигается в преследование противника. Раннее утро. Солнце уже показалось и радовало своими первыми лучами. Дышать было легко, а где-то слева, со стороны Пеенемюнде, еще раздавались выстрелы. Шли цепью не спеша. В ходе наступления, ряды стали быстро пополняться. Вскоре наступающих нагнали заместители комбата: капитан Попов и старший лейтенант Фроловичев. Появился и командир хозяйственного взвода, младший лейтенант Макаров. Он вез с собой на повозках несколько легкораненых воинов, которые проходили лечение при кухне под присмотром фельдшера.
– Товарищ капитан, все ваши вещи мы сохранили, надеялись, что обязательно вернетесь, а вот верховую лошадь – ранило и нам пришлось ее оставить. Осталось только ваше любимое "английское" седло. Тачанку и пару рыжих сберегли – тараторил радостный Макаров.
– Ладно, сейчас не до этого – ведь эта наша жиденькая цепь выполняла задачу, поставленную перед батальоном, который остался единственным в полку.
Цепь двигались по чистому полю вдоль основной магистрали. Народ прибывал. С каждым часом цепь становилась гуще и шире. В ходе преследования, безо всякой стрельбы удалось взять еще десять пленных.
Коля Попов с лейтенантом Радчуком продолжали прятаться на чердаке фольварка, как вдруг где-то вдали они услышали выстрелы, они выбежали из коттеджа – ни немцев, ни своих. Потом стал доноситься русский мат и крики "Ура". Затем они увидели цепь и побежали ей на встречу.
На навстречу цепи, радостно размахивая поднятыми руками, бежали два русских офицера с криками: "Ура! Наши! Мы свои!" Действительно, это были наши: красавчик лейтенант Коля Попов и командир взвода разведки – лейтенант Радчук.
– Вы откуда? – спросил комбат.
– Из плена…
– Как вы там оказались? – стали, их расспрашивать товарищи, еще не зная того, что с ними произошло. Почти неделю они испытывали страх, но остались живы. Взаимной радости не было предела. Ребята, хоть и осунулись, но лица их светились от счастья. На ходу им дали сухарей, сахару и чай во фляжках.
– Коля! – обратился комбат к лейтенанту Попову, – Вон, видишь, идет цепь? Держи автомат. Принимай роту и пошли с нами.
- Я верил, что Вы придете и нас освободите. Я знал, что мы обязательно встретимся. Спасибо Вам! Обратился Николай к комбату.
– Коля, а опасность для жизни была? Спросил капитан, не восприняв его слова на свой личный счет.
– Конечно, не зная, что с нами делать – могли и прихлопнуть, хотя их генерал и изображал из себя гуманиста-эрудита. Но сами знаете, чего их "гуманизм" стоит?
- Ладно, не распространяйся особо, а с Семой я сам потом поговорю.
Всему произошедшему с ними никто из командования не придал никакого значения. Все сошло на тормозах, как будто бы ничего и не было, и больше всего в том, чтобы "замять" эту историю, был заинтересован замполит 1-го батальона – Сеня Якобсон.
Шли в приподнятом настроении. Еще бы! Ведь вчера пал Берлин! Значит скоро должна наступить полная Победа над врагом. Вдали, справа, нам наперерез мчалась машина "Опель-Олимпия" с белым флагом. Подумали, что едут какие-нибудь парламентарии. Подъехав, машина остановилась. В машине оказалась молодая пара с маленьким грудным ребенком. Женщина сказала:
– Ихт бин – Юде!
Все были в недоумении – откуда в фашистской Германии евреи? Ведь нам говорили, что фашисты их истребили всех. Однако, им "указали дорогу": "Раз, Иуда – дуй в тыл! Езжайте туда! Там вас никто не тронет."
Посмотрев на карту, капитан понял, что дошли до самого узкого перешейка острова. Там их обстреляли – батальон остановился и занял оборону. Хотя у всех настроение было приподнятое, но весь день были в движении – устали. Остановились, организовав наблюдение и систему огня.
Слева гремел бой. Впереди, кое-где немцы бросали ракеты. Постреливали пулеметы противника, рассекая воздух разноцветным веером трассирующих и бронебойных пуль.
Утро началось с того, что перепуганный командир взвода разбудил комбата:
- Немцев ни где нет! Пропали как и не было!
Комбат вышел на улицу. Во дворе старшина Новохатько возился возле автомобиля:
– Вот, немцы бежали – бросили: совсем новый "Опель-Капитан". Видимо, горючее кончилось. Заправил, пробую…
– Давай быстрее пробуй, а то надо противника искать.
Минут через десять Новохатко подкатил на "Опеле" с открытым верхом.
– Коля – с автоматом в машину. На Свинемюнде! Скомандовал комбат.
Утро было тихим и прекрасным. Всходившее солнце брызнуло лучами на уже одевшиеся в листву деревья, и капельки росы бисером искрились на листьях. Птички щебетали у своих гнездышек.
Проскочив километров пятнадцать-двадцать, встретили разведчиков с докладом:
– Товарищ капитан, на острове противника нет! По заявлению рыбака, ночью остатки дивизии погрузились на корабли и ушли в направлении Швеции. В Свинемюнде переправляется какая-то кавалерийская бригада.
– Хорошо! Отправляйтесь в батальон.
Пользуясь таким транспортом, капитан решил самолично убедиться в правдивости полученных сведений.
– До Свинемюнде – вперед!
Завершилась борьба за последнюю военно-морскую базу фашистской Германии – Свинемюнде, которая являлась основной базой снабжения окруженной на южном побережье Балтийского моря корпусной группы "Свинемюнде". Поэтому противник оборонялся особенно отчаянно.
Поняв, бессмысленность дальнейшего сопротивления, погрузив под покровом темноты на корабли свои войска, генерал Фрейлих ушел в направлении Швеции.
Из подорванных уходящими немцами башен главного калибра, через жерла своих орудий на наших героев грозно взирал тяжелый крейсер "Лютцов". Смотрел, как бы напоминая о той поверженной мощи, которую им пришлось испытать на себе в последнем бою за плацдарм.
Символично, что ранее он именовался "карманным" линкором и носил гордое имя – "Дойчлянд".
Так же, дав последний бой, перед ними лежала поверженная Германия…
Оценили 12 человек
21 кармы