Матери плачут

Матери плачут

Со мной срочно связалась подруга Ира из Москвы:

– Лена, ты помнишь мою однокашницу Вику? Ее сына задержали в Мариуполе, он активист Русской весны.

– Конечно, помню, мы с ней у тебя встречались много лет назад, когда ты в Донецке жила.

– Можешь ли ты поспособствовать, чтобы его внесли в список на обмен пленными? Его зовут Феликс Лезкано. Захарченко его должен знать, они знакомы. Феликс Лезкано, запомнила? – подруга, волнуясь, несколько раз повторяла имя и фамилию парня, как будто впечатывая мне в память. Звонкая фамилия досталась молодому человеку от папы – выходца из Панамы, бывшего студента донецкого университета.

– Ирочка, сделаю все, что в моих силах, – пообещала я.

Как хороший знак я восприняла то, что вечером этого же дня меня вызвали в «Столичный» (новую высотку в центре Донецка возле Свято-Преображенского кафедрального собора) для срочного совещания в связи с военной ситуацией, и я увиделась с Захарченко.

– Александр Владимирович, мариупольского активиста задержали СБУшники. Феликс Лезкано, помните такого?

– Не помню. Позывной знаешь?

– Уточню, но мама может и не знать. Можно помочь парню, поставить в список на обмен? Вы же знаете, какие зверства в Мариуполе творятся, нужно его срочно спасать.

– Свяжись с Дарьей Морозовой, передай, что я велел занести фамилию в начало списка.

– Спасибо большое, передам его маме, что появилась надежда.

Худенькая невысокая светловолосая Дарья Морозова к тому времени уже успела стать известной личностью, потому что взвалила на свои хрупкие плечи женскую и неженскую работу одновременно. Милосердие, сострадание и терпение нужны при организации обмена пленными так же, как бесстрашие, отчаянная рискованность и твердый упрямый характер. Всем этим миксом в полной мере наделена Даша. Она пообещала внести имя и фамилию моего протеже в начало списка. Но ни на следующий раз, ни через один, ни еще через один раз Феликса не обменяли: украинская сторона его не выдавала.

После очередного обмена мне снова позвонила подруга:

– Как зовут парня, за которого я тебя просила?

– Феликс Лезкано. Ира, ты мне не веришь? – я была поражена: такое при нашей более чем тридцатилетней дружбе произошло впервые.

– Тогда почему его не меняют? Феликсу следователи говорят, что его нет в списке ДНР! Что происходит?

– Можно, конечно, верить той стороне больше, чем мне, но я перепроверяла список в нескольких источниках, он в нем есть. Надо понять, почему Украина его не выдает.

– Тогда не знаю, тупик какой-то. Лена, что делать?

– Ждать, верить, стараться выяснить как можно больше информации, анализировать, думать.

– Я тебя соединю с его мамой, можно? Она напрямую будет сообщать новости.

С тех пор я стала через интернет общаться с Викторией. Бедное материнское сердце, как оно все это выдержало! К тому времени Феликса из Мариуполя перевели в запорожское СИЗО, и оттуда он изредка выходил на связь с мамой. Виктория писала об ужасных условиях содержания, скверную кормежку, нежелание тюремных врачей выдать хоть какие-то лекарства, чтобы прервать частые ангины Феликса. «Пусть чаще полощет горло раствором соли, уж она-то должна быть в камере», – писала в ответ я, но чувствовала, что мои советы ее только раздражают.

Переписка длилась многие месяцы, в течение которых нервы изматывала неизвестность, иногда Виктория срывалась, обвиняя нашу сторону в препятствиях к обмену ее сына. Я не обижалась, понимая, что выдержать такое напряжение, боль, ожидание сложно самому сильному человеку. Не уверена, что я держалась бы лучше.

Трудно представить, с какими мыслями матери вечером ложатся спать, зная, что их сыновья находятся в холодной сырой камере на жестких нарах! И это в лучшем случае, а если на допросе? Как бедным женщинам завтракать, обедать и ужинать, если их мальчики (сколько бы им не было лет!) неизвестно что едят и пьют, да еще и больны? Как этим мамам вообще дышать, зная, что сыновьям душно в тесных переполненных камерах, а впереди – срок не менее 10 лет (именно столько инкриминируют за бандитизм – распространенную статью для инакомыслящих на Украине)?

Из-за того, что мама о Феле (так его зовут близкие) писала исключительно в переживательных тонах, в моем представлении сложился образ болезненного, хлипкого сыночка. Когда я его увидела после освобождения из плена, то ахнула! Парень оказался рослым, статным – настоящий былинный богатырь, хоть и осунулся после суровых испытаний. Феликс пришел ко мне с Катей, супругой. Красивая хрупкая девушка после пережитого не хотела отпускать от себя мужа ни на минуту. Рассказала, что через некоторое время после задержания ей позвонили и сообщили, что Феликса расстреляли. Катя тогда ждала ребенка. Горе так подкосило, что в больнице, куда она попала после получения страшного известия, не смогли сохранить беременность. Она вспоминает те дни с ужасом: «Думала, жизнь кончена: мужа нет, ребенка нет!»

Как все произошло, поведал Феликс. Живя в Мариуполе, он поддержал протесты земляков против незаконного госпереворота в Киеве и, приехав в Донецк, стал принимать активное участие во всех процессах, включая референдум. Он курсировал между столицей Донбасса и родным городом и оказался в Мариуполе, когда туда зашли нацбатальоны и ВСУ. При попытке выбраться из города автомобиль, в котором находились Феликс с женой и знакомыми, остановили на украинском блокпосту для досмотра. Вначале все происходило достаточно спокойно, пока военнослужащий ВСУ не «пошутил», подав ему лист бумаги с длинным списком:

– Ну-ка, посмотри, кто в розыске, может, себя найдешь.

Состояние непоправимой беды накрыло, когда Феликс наткнулся на свою фамилию, строкой ниже шла запись о старшем брате – Ярославе, он тоже был активистом Русской весны. Видимо, то же обнаружили и проверяющие – на блокпосту все пришло в движение, Феликса задержали.

– Чуть позже подъехали головорезы из батальона «Азов» и «Днепр-1». Они уже все про меня знали, и разговор пошел совсем другой, – вспоминал Феликс о тех жутких событиях.

Я, дивясь его спокойному тону (самообладание, несомненно, ему присуще), спросила:

– Откуда они могли иметь о тебе сведения?

– Меня «слил» «Кадет», у меня позже появилась возможность ознакомиться с его показаниями. Он единственный, кто видел меня один раз без балаклавы, этого оказалось достаточно, – Феликс продолжил свой рассказ о задержании. – Я был рад, что моих спутников и жену отпустили, я сумел убедить, что они ни при чем. А мне надели наручники, натянули на голову футболку, обкрутили ее скотчем и посадили в машину. Я сразу понял по бетонке, куда меня везут – в аэропорт.

– Тот самый, печально известный мариупольский аэропорт, где задержанных, как потом стало известно, держали в промышленных морозильных камерах?

– Да, только люди там страдали не от холода – холодильники были отключены, а от жары и духоты. В эти небольшие хорошо изолированные камеры четыре на четыре метра набивали до десяти человек. Это само по себе было пыткой, тем более что воды не давали.

– Как же ты выдержал? Сколько там находился?

– В аэропорту – двое суток, но по испытаниям они перевешивают последующие год и два месяца плена. Уже оказавшись в Запорожье, я сразу выпил пару литров воды, только там с меня сняли наручники и футболку с головы. А ту жидкость, которую давали на допросах, я не пил, непонятно, что они в нее подмешивали.

– В чем тебя обвиняли?

– В работе на ДНР. Я же настаивал, что только разрабатывал сайты для Республики.

– Пытали?

– По-разному воздействовали. Сразу после задержания один из азовцев продемонстрировал мне на телефоне видео показательного расстрела какого-то человека, сказав при этом: «Если не хочешь, чтобы с тобой так поступили, рассказывай на камеру». На допросах ставили на колени к стенке, железный брусок засовывали между пальцев и грозились их поломать. Били, конечно. Использовали электрошокер, я терял сознание, меня обливали водой, чтобы пришел в себя. Однажды вывели во двор, бросили в яму и начали землей присыпать, грозясь закопать живьем, потом выстрелили в мою сторону, пуля прошла мимо. Вот тут они, видя, что не сдаюсь, позвонили Кате и сказали, что меня расстреляли.

– Что тебе помогло выдержать все это?

– Не знаю, может, оберег из храма, который подарила мама. С меня сняли ремень, шнурки, а оберег не тронули, – Феликс сделал паузу. – Там многих в ямы бросали с трупами, грозя расстрелом. Это мне потом рассказали ребята, задержанные в Мариуполе, которых тоже привезли в запорожское СИЗО. В аэропорту еще был специальный блиндаж в земле, яма дознавательная, там задержанным повязку снимали. Встречал я человека, которому ноги переломали, другому пятки отбили, стоять не мог.

– В запорожском СИЗО уже не применяли пыток?

– Нет, там следователь СБУ спокойно вел допрос под протокол. И вообще дальнейшее пребывание в изоляторах Запорожья и Мариуполя, куда позже перевели, было терпимо по сравнению с аэропортом. Стандартные тюремные неудобства. У меня часто воспалялись миндалины, о чем так переживала мама, а лечения не было никакого. Из камеры я мог ей иногда позвонить, там появилась такая возможность. Конечно, все время ждал обмена, но следователь говорил, что в ДНР меня постоянно вычеркивают из списков.

– Это сотрудники СБУ вели свою игру. Даша Морозова мне рассказывала, что под именем Феликса Лезкано однажды даже выдали кого-то другого, то есть осуществили подмену.

Позже мы узнали, что над Феликсом и еще несколькими людьми хотели провести показательный судебный процесс для СМИ в качестве демонстрации «законности». Все это время мама Феликса, жена и брат (военнослужащий ДНР) жили надеждой на обмен, и трудно сказать, откуда они черпали терпение и выдержку. В конце концов, при очередном этапе обмена пленными Феликса все же обменяли. Есть видео в сети, запечатлевшее момент, когда бывшему узнику дали телефон, чтобы он позвонил и произнес слова, которые жаждет слышать каждая мать, сын которой попал в плен:

– Мама, меня обменяли.

Странное слово в применении к людям в XXI веке, но оно способно осчастливить мать, которая теперь будет спокойна за сына.

Случается и другое успокоение – страшное. Когда после долгих поисков и мытарств матери привозят с фронта тело сына, чтобы она могла его захоронить. Но порой и этого не дожидаются, если несчастным матерям сообщают, что сын погиб, но где находится его могила (и существует ли она вообще) – неизвестно. И молят Бога бедные женщины только об одном – найти и похоронить сыночка как положено, по-людски, чтобы хотя бы за могилкой ухаживать.

Именно такими случаями (нахождением захоронений погибших) и поиском пропавших без вести занималась Лилия Родионова. Но это позже, а в начале лета 2014-го, работая волонтером в Первом медицинском отряде ДНР, Лиля, как медработник, вывозила раненых ополченцев с передовой. Однажды скорая помощь по ошибке выехала на украинский блокпост, где машину, несмотря на опознавательные знаки, обстреляли, всех задержали. Ужасы плена, хоть и недолговременного (Лилю вскоре обменяли), она хлебнула сполна. Никогда не забудет, как их, «сепаров», раздетых донага, с мешками на головах, заставляли до изнеможения бегать по кругу.

Но Лиля при встрече мне поведала не только об этом. В основном она делилась болью матерей, с которыми сталкивалась в процессе работы в составе Комиссии по делам военнопленных и пропавших без вести. Она может бесконечно рассказывать, как занималась поиском пропавших, как переправляла тела погибших матерям (в том числе украинским, но от этого не менее несчастным), как участвовала в обмене пленными, на какие ухищрения шла, стараясь вызволить как можно больше наших ополченцев.

Свою первую операцию по обмену не забудет никогда – трясло больше, чем когда в плену ее ставили к стенке, пугая расстрелом. Тогда удалось наших восьмерых поменять на троих пленных вэсэушников. Та сторона никак не соглашалась осуществлять неравный по численности обмен, какая сила помогла ей уговорить отдать всех наших ребят, Лиля не понимает до сих пор.

Можно представить, какой храбрости нужно иметь сердце, какую терпеливую, любящую и бесстрашную душу, чтобы взвалить на себя крест поиска захоронений павших, их эксгумации и выдачи тел матерям?

Я слушала Лилю и понимала, что ни о чем другом она не может говорить, думать, ничем иным заниматься, пока звонят ей матери с обеих сторон линии соприкосновения и молят: помогите!

ДНР много раз в течение противостояния добровольно в одностороннем порядке проявляла гуманизм, создавая «зеленые коридоры» для выхода из «котлов» военнослужащих ВСУ, попавших в плен, особенно если дело касалось солдат-срочников.

Лента новостей официального сайта ДНР, 26 июня 2014 г.:

ДНР возвращает пленных солдат матерям

Около 300 солдат-срочников украинской армии и их командиров взяли в плен бойцы батальона «Кальмиус». Вчера во время штурма воинской части №3004 военнослужащие оказали серьезное сопротивление, однако, по словам заместителя главнокомандующего армии Донецкой Народной Республики Федора Березина, погибших в результате этого боя нет. Пострадавшие доставлены в госпиталь. Солдаты, в основном призванные из Донецкой и Луганской областей, сейчас находятся в здании СБУ. Их родственникам сообщили о том, что они в плену. Сейчас родные приезжают в Донецк для того, чтобы забрать своих детей.

– Мы не можем оставлять у себя в тылу солдат противника – это война, – сказал Федор Березин. – Здесь нам удалось обойтись без жертв, не считая нескольких раненых. Поскольку там служило много ребят родом из Донбасса, мы решили отпустить их по домам. Мы обзвонили родителей и родственников, которые прибывают сюда с документами. Мы их проверяем, записываем телефоны, берем расписку, что они получили в целости и сохранности своего солдата и отправляем их домой.

Далеко не всем так повезло. Война в Донбассе продолжается, и тысячи женщин по обе стороны линии фронта обречены обливаться слезами за своих сыновей, мужей, отцов, находящихся на передовой, в плену, того хуже – без вести пропавших, или, что еще непоправимо страшней, – погибших на полях сражений. Кровь и слезы людские – неизменные спутники боевых действий, этого высшего проявления человеческого безумия.

И матери по-прежнему плачут…