Пернатые туфли смерти

Журнал «Вокруг света» / Февраль 1971

Авторы очерка — австралийская балерина и искусствовед Бэт Дин и ее муж — режиссер и журналист Виктор Кэрелл. Многие годы они занимаются изучением искусства танца первобытных народов. Дин и Кэрелла волнуют не только танцы, но и повседневная жизнь, обычаи, предания — все то, отражением чего является танец, то, без чего невозможно его понять.

Этот общий интерес к жизни аборигенов не мог не вывести авторов на наиболее острые вопросы, на те противоречия, что вносит действительность в быт аборигенов Австралии.

                                                              ***

После долгого, трудного дня на охоте Варнагери изрядно устал, потому что был очень стар. Он присел к огню и задумался. Скоро, очень скоро он сможет не ходить больше на охоту и тогда целый день будет сидеть у огня, уносясь в мечтах в незапамятные времена. И самые первые предки его племени, «Люди Времени Снов» будут вставать перед его взором, уже подернувшимся туманной дымкой. Одна из жен подошла к нему и протянула большой ломоть обгорелого мяса кенгуру. Вид мяса вызвал у Варнагери прилив голода. Поднеся ломоть ко рту, он жадно, с нестарческой силой стал рвать его сточенными до десен зубами. Оторвав огромный кусок, Варнагери уже было приготовился вонзить зубы в сочную мякоть, как вдруг застыл неподвижно. Лающие, отрывистые звуки доносились резким стаккато до его слуха. Голоса у костров мгновенно стихли и тут же возобновились. Варнагери тоже продолжил прерванную еду.

Кирили-одноногий приблизился к его костру мелкими прыжками, шапка слипшихся от грязи курчавых его волос тряслась в ритм движению. «Нибули идет», — объявил он. Варнагери кивнул. Так оно и есть, подумал он, потому что Нибули, далеко оторвавшийся от остальных охотников, был единственным мужчиной племени, которого не было у костров.

Пережевывая мясо неутомимыми челюстями, Варнагери стал думать о тех сложностях, которые принес с собой Нибули. Нибули был влюблен и хотел взять в жены Джалму, дочь Кирили, девушку с мягкой коричневой кожей и высокой, полной грудью. Но Джалма была «запретной добычей» для Нибули, и старейшины племени запретили их брак (У австралийских аборигенов сложнейшие правила вступления в брак, основанные на системе родства. Каждое племя делится на группы, внутри которых брак категорически запрещен. (Прим. ред.)). Взбешенный Нибули высмеял их поверья.

Святотатственное поведение Нибули наполняло печалью Варнагери. Что можно ждать от человека, который несколько лет провел на скотоводческих ранчо, общаясь все время с белыми! Варнагери мало что знал о белых, он старался держать племя подальше от их разлагающего воздействия. Традиция требовала, чтобы племя выходило к тому или иному колодцу в определенное время — оно определялось по созреванию плодов «кунарка», дикого персика. Но если Варнагери заставал у источника белых и их скот, он уводил племя прочь. Ибо больше жажды и голода он страшился незаметных, коварных трещин в вековых традициях. Когда власть над племенем навсегда уйдет из рук старейшин, неминуемо наступят черные времена, тогда племя навсегда останется под пятой белых и будет выпрашивать у них пищу и воду из их колодцев.

...Нибули неслышной тенью метнулся среди костров. Однако Варнагери поймал его взглядом.

Нибули показал рукой на восток.

— Белый человек сидит вон там, — сказал он.

При этой новости Варнагери приоткрыл глаза чуть пошире, но только хмыкнул и продолжал рвать ломоть мяса. Старый Кирили взволнованно расспрашивал Нибули о белом. Его лагерь был в дне ходьбы от стойбища, рассказывал Нибули. Там всего один белый, с ним два чернокожих носильщика из какого-то северного племени и еще пять больших зверей, которые зовутся верблюдами.

Покончив с едой, старики начали собираться один за другим у костра Варнагери, чтобы обсудить новость. Сам Варнагери был не на шутку встревожен. Зачем он пришел? Уже много лет ни один белый не забирался так далеко в земли их племени.

Некоторые из стариков были за то, чтобы немедленно уйти, раствориться в бескрайности пустыни, исчезнуть, не оставив белому ни следа. Другие же, жадные и корыстные, посасывали нижнюю губу и думали о муке и сахаре, которые наверняка есть у белого человека, но вслух кричали с воодушевлением, что нужно остаться, потому что какой же вред может произойти от одного человека, даже если он белый?

Варнагери склонялся к тому, чтобы уйти. Но куда? Здесь пища была в изобилии — женщины без труда собирали ее каждый день, а мужчины редко возвращались без добычи. На любой другой стоянке еды будет мало или вовсе не будет — там, на холмах севера, сейчас не сезон. Да и дикий картофель — их основная пища — поспеет там лишь через несколько недель. Неохотно, вопреки предчувствию, Варнагери принял решение остаться.

И они остались. На следующий день ничего не произошло, ночь тоже прошла мирно, и племя стало надеяться, что белый и его верблюды ушли. Но еще через день, когда Варнагери после целого дня охоты возвратился в лагерь, усталый, голодный и с пустыми руками, он увидел среди деревьев, бок о бок с их собственной стоянкой палатку белого! Палатка была изнутри освещена.

Подойдя к своему костру, он увидел, что его старая лубра (Лубра (австрал. диал.) — женщина-аборигенка (Прим. ред.)) вынимает из огня обуглившуюся мучную лепешку — пищу белого человека. Раздосадованный, он заворчал на жену. Но когда чуть позже она подала ему эту лепешку на ужин, он съел ее с удовольствием, наслаждаясь непривычным вкусом и запахом, но все же недоверчивый. К чему этот подарок?

И снова старейшины племени собрались у его костра потолковать. Они сидели обеспокоенные, но сытые и разговаривали о белом человеке и о том, зачем он появился в их местах.

Внезапно собаки свирепо залаяли, потом сорвались с места и бешено ринулись в темноту. Он закричал, пытаясь сдержать их, но голос его пропал в неистовом лае. Потом он услышал громкую ругань на незнакомом языке, звук кнута, секущего собачьи тела, и обиженный собачий визг.

Ни один из старейшин не двинулся с места, когда белый вошел решительным шагом на открытую поляну посреди лагеря. Безмолвные, они лишь наблюдали за ним из-под полуопущенных век. Даже собаки перестали лаять и только рычали, выражая тем свое недоверие к белому, который остановился в центре поляны и стал оглядывать лагерь.

— Кто тут у вас главный? — громко спросил он.

Никто не отозвался, кроме Нибули, который подбежал к нему, возбужденно крича:

— Сюда, сюда, босс... Вот этот старик здесь, — он указал на Варнагери. — Вот этот старик, он здесь главный... зовут Варнагери.

Джим Брэдли посмотрел сверху вниз на щуплого старика, сидящего у его ног.

— Слушай, старик. Ты мне дашь хорошие копья, вумеры, питчи, вилги (Вумеры — копьеметалки, вилги — бумеранги, питчи — деревянные блюда для растирания кореньев. (Прим. ред.)), продашь мне... Я плачу... Табак, мука?.. — спросил он.

Варнагери не понимал, что значат эти непонятные слова, и ждал, пока Нибули переведет их. Поняв смысл, он закивал головой. Да, у него есть пара копий, слишком плохих для серьезной охоты, их можно продать, да и у других мужчин, верно, есть вещи, нужные белому. Он послал Нибули порасспросить у других костров.

Старики разошлись по своим стоянкам, чтобы принести прямые копья и вумеры, изготовленные из лозы, тщательно выпрямленной над пламенем.

Белый подвинул себе полено и присел к костру.

Джим Брэдли смотрел на огонь. Он был доволен. Основное его поручение — провести геологическую съемку одной из внутренних областей страны — почти закончено. Было у него и еще одно поручение, выполнить которое оказалось куда сложнее, чем он ожидал. Именно ради него он шел уже несколько недель по пятам за этим племенем. Директор музея в большом городе захотел приобрести большую коллекцию подлинного туземного оружия и обрядовых принадлежностей. Достать несколько бумерангов и копий оказалось делом нетрудным, но вот редкую в музеях священную чурингу (Чуринга — священный предмет, в котором «живет душа предка». Чурингой может служить раскрашенный кусок дерева или камень. (Прим. ред.)) можно было заполучить только у одного из глубинных племен — такого, как это. Она была ему нужна для завершения коллекции — чуринга, которая согласно туземным поверьям досталась племени от древних «Людей Времени Снов», создавших мир. Окончив тяжкий труд мироздания, предки вложили свое могущество в каменные чуринги — источник благоденствия и самого существования племени...

Люди шли к белому группами и поодиночке, надеясь выторговать немного муки и табака. Некоторое время торговля шла гладко и бойко. Когда Брэдли решил, что пришло время, он подозвал Нибули.

— Скажи им, что я дам много-много еды... много-много табака... пусть принесут мне хорошую чурингу... хорошую штуку чурингу из цельного камня... понял?

Его слова потрясли Нибули. Даже он, позволявший себе насмешничать над стариками, боялся священных камней. Он знал, что смерть настигает каждого, кто покажет чуринги женщинам или непосвященным. Заметив нерешительность Нибули и ужас на его лице, белый вытянул из-за пояса блестящий нож и бережно положил его на землю. Потом вынул из кармана бутылку, отвернул пробку и как бы ненароком поднес ее к ноздрям юноши. Резкий аромат достиг даже тех, кто стоял в ожидании поодаль. Варнагери заметил, как вспыхнули глаза Нибули при виде вещей белого человека. Медленно-медленно Брэдли сунул нож обратно в ножны, завинтил пробку на бутылке и положил ее в карман.

Он тоже заметил вожделение во взгляде юноши. Похлопав себя по карману, Брэдли сказал:

— Вот что, парень, принеси хорошую старую чурингу ко мне, и я дам тебе эти штуки, понял?

Когда белый зашагал прочь, Варнагери спросил Нибули, о чем был разговор. И когда юноша рассказал, что белый предложил купить чурингу, Варнагери на мгновение потерял дар речи. Старейшины, стоявшие полукругом, глухо заворчали, а одноногий Кирили в сердцах метнул бумеранг вилги в том направлении, куда ушел белый. Варнагери попытался успокоить старейшин, сказав, что белый, наверное, уйдет на следующий день. Наконец мужчины разошлись по своим стоянкам, а сам Варнагери прилег у костра с ощущением какой-то странной тревоги. Эта тревога не проходила всю ночь.

Постепенно тишина опустилась над лагерем. Все крепко спали у костров. И лишь одна фигура виднелась темным силуэтом над тускнеющим огнем. То был Нибули. Долгое время он сидел неподвижно у маленького, сияющего в ночи пятна и смотрел в направлении палатки белого. Его тело напряглось и закостенело от внутренней борьбы, которая бушевала в сердце: желание заполучить сокровища белого человека боролось в нем с всепоглощающим страхом перед магической силой чуринги. Никакое влияние белых, никакое общение с ними не могло истребить этот леденящий ужас, вскормленный и стократ усиленный бессчетными поколениями предков, слепо веривших в то, что в чуринге заключена душа племени. Нетерпеливым движением Нибули швырнул на угли пучок сухой травы. Трава вспыхнула — быстротечно и жарко.

Глядя на костер, Нибули видел красивое лицо Джалмы в обрамлении пляшущих разноцветных огней. При мысли о ней его решимость крепла.

Нибули поднялся на ноги и внимательно вслушался в тишину над лагерем. Ни звука. Даже собаки крепко спали. Звезды указывали ему путь к священному хранилищу...

Утренняя звезда робко замигала над горизонтом, когда Нибули появился у палатки белого человека. Он стоял, дрожа от испуга и утреннего холода. С горящей головней в руке Нибули мог неутомимо прошагать хоть целую ночь, но без защиты огня темнота обретала отчетливые формы, в ней таились полчища деббил-деббилов (Деббил-деббилы (австрал. диал.) — злые духи ночи. (Прим. ред.)).

Бесшумно приоткрыв полог палатки, Нибули позвал:

— Босс, я принес ту чурингу, что ты просишь.

— Уф-ф... Что такое? Кто здесь?

— Это я, босс... Нибули... Ты больше не говори громко. Могут это черные люди услышать... Я поймал чурингу, что ты просил.

Джим Брэдли высунул голову из палатки и увидел дрожащую черную тень. Он протер глаза, прогоняя сон.

— А ну, давай посмотрим.

— Не здесь, не снаружи, босс, — запротестовал Нибули. — Лучше я войду, босс. Может кто видеть здесь, снаружи.

Нибули огляделся.

Брэдли отвязал полог палатки. Нибули быстро проскользнул внутрь и, пока Брэдли возился с фонарем, принялся распаковывать покров из коры, скрывающий чурингу.

При виде плоского овального камня в глазах Джима Брэдли загорелся огонь удовлетворения. Да, это настоящая, старая чуринга, никаких сомнений на этот счет. Лоснящийся глянец ее поверхности — результат сотен и сотен протираний красной охрой, когда ласковые руки бесчисленных поколений старейшин ласкали камень, — блеснул в луче света. Глазом знатока Брэдли отметил и рисунок на камне — концентрические круги, нанесенные неглубокими, но точными и безошибочными штрихами. Брэдли прощупал рисунок пальцами.

— Ты знаешь и историю этой чуринги? — спросил он.

— Прости, босс. Я не знаю историю этой чуринги.

— А может, ты меня обманул... может, я и не дам тебе тот нож, — сказал Джим, окидывая цепким взглядом все еще дрожащего Нибули. При этих словах Нибули почувствовал, как панический страх тисками охватывает его тело, словно все его мускулы враз свело судорогой.

— Нет, этот настоящий, босс, совсем настоящий. Я не знаю эту историю. Этот камень от тотема змеи... а я жил долго там, на ранчо. Старики больше не рассказывали мне истории, — молил он.

— Да черт с ним... Бери, — сказал Джим. Он подтолкнул нож и масло для волос к Нибули. Тот схватил их и быстро исчез в проеме полога. Белый человек был настолько доволен своей удачей, что даже не заметил, как он ушел. Джим стоял в смутном, колеблющемся свете фонаря и потирал рукой черный налет на гладкой поверхности камня...

В шуме и суете нового дня, когда стойбище готовилось к охоте и сбору пищи, приготовления белого человека к отъезду прошли почти незамеченными. Только старый песенник Джимбала, который сидел на солнышке, вполголоса напевая ребятишкам истории племени, заметил, как опал белый шатер, и почувствовал облегчение. Присутствие чужестранца простиралось подобно темному облаку над мирным покоем и простой гармоничной жизнью племени.

Беспрерывно щебеча, женщины выходили на поиски еды. Мужчины окликали собак и сходились вместе для дневной охоты на кенгуру среди холмов на западе. Поначалу они двигались по тропе все вместе, но скоро развернулись веером по степи и пошли в разных направлениях. Нибули быстро шагал впереди и, когда почувствовал, что значительно обошел остальных, резко изменил направление и повернул в сторону. Обойдя подножье холма, он подошел к небольшому возвышению, с которого видно было долину и женщин, копающих землю в поисках пищи. Нибули притаился за кустом, поджидая, пока Джалма отойдет подальше от остальных. Затем, приложив ладонь ребром ко рту, он издал долгий и мягкий свист — крик лесного голубя. И тотчас Джалма подняла голову и стала потихоньку двигаться в его направлении. Когда она подошла к кустам, Нибули едва слышно, почти шепотом произнес ее имя. Джалма, не замеченная никем, мягко скользнула за куст...

Когда она собралась уходить, Нибули задержал ее. Он вытащил из-за чахлого куста бутылку с маслом для волос, открутил пробку и дал Джалме понюхать.

— Это тебе.

Джалма вдохнула сладкий запах — о, никогда, никогда она не нюхала ничего столь неотвратимо манящего! Даже голова закружилась от радости.

Нибули неловко налил немного жидкости себе на ладонь и провел ею по волосам Джалмы. Ах, как приятно было ощупать ее затылок и ее волосы, легкие и ласковые, как дуновение бриза! И Джалма, в точности повторяя его движения, втерла немного масла в волосы любимого. Потом закрыла бутылку и положила ее на дно своего блюда — питчи, под груду корней, собранных ею в долине. С улыбкой она взглянула в последний раз на Нибули и стала спускаться с холма к остальным женщинам.

Нибули смотрел ей вслед. Радость переполнила его сердце. Старики говорили, что Джалма не может быть его женой. «Если ты осмелишься нарушить закон, с племенем случится что-нибудь страшное». Но выходит, что они не правы... Ведь ничего с нами не случилось. Когда он повернулся, чтобы поднять копье, то увидел след Джалмы в песке. И, повинуясь внезапному порыву, он поставил свою ногу поперек ее следа, начертав на песке знак двух любящих сердец, а потом быстро повернулся и зашагал через степь в направлении общей охоты...

Варнагери провел ночь, полную страшных снов и плохих предзнаменований. Он и спать-то лег, терзаемый страхами, и сон ему приснился плохой: священная змея погибала, раздавленная каблуком белого человека, который смотрел с усмешкой, как извивается в агонии ее бессильное тело. Варнагери проснулся с ощущением удушья и с жуткой болью, тисками сдавившей голову. Он встал и пошел по лагерю, а в ушах его звучали знакомые голоса сплетничающих женщин.

Он искал Нибули, но того не было среди охотников. Обуреваемый подозрениями, он стал внимательно осматривать землю вокруг лагеря. Так и есть, на земле ясно отпечатывались уходящие в степь следы. Следуя за ними, он заметил, что внезапно следы повернули в сторону почти под прямым углом. Варнагери остановился, пытаясь сообразить, что бы это могло значить. Потом крикнул остальным охотникам.

— Я посмотрю здесь... Будет больше удачи, если попробовать в одиночку.

Он услышал, как они что-то прокричали в ответ потом подождал несколько минут, пока они исчезли из виду, и пошел по следам медленно, но неуклонно. Он дошел до того места, где Нибули и Джалма встретились, и остановился с безошибочной уверенностью и стал искать на земле знак двух влюбленных сердец.

До его слуха долетел бешеный лай собак. Потом он различил жалобный стон и снова лай и понял, что Нибули поразил копьем животное и сейчас отбивал тушу от осатаневших собак.

Теперь Варнагери спешил, он перешел на ровный, плавный бег. Скоро из-за поворота тропы показался Нибули, который шел навстречу, таща на плечах кенгуру. Собаки бежали за ним по пятам, подпрыгивая и возбужденно тявкая. Когда Нибули подошел ближе, Варнагери уловил вдруг слабый запах масла для волос. Сердце его забилось быстрее, ибо он узнал запах, таившийся в той бутылке, что белый предлагал вчера Нибули. Леденящий ужас закрался в душу. Каким образом Нибули заполучил масло? Он ведь сам сказал вчера, что белый отдаст его лишь в обмен за каменную чурингу?

Мысли смешались в голове Варнагери. Нет, он ни за что бы не поверил, что мужчина его собственного племени... посвященный... пусть даже такой насмешник, как Нибули, мог стать предателем, способным украсть душу и сердце всего племени. Следовало все выяснить немедленно, пока еще можно вернуть чурингу, прежде чем белый увезет ее навсегда. Он содрогнулся при мысли о том, что произойдет с племенем, если то, чего он страшился всей душой, окажется правдой.

Варнагери улыбнулся Нибули и взял из его рук кенгуру. «Мои ноги стары и непослушны. Я понесу мясо в лагерь, а ты продолжай охоту и постарайся добыть еще одного зверя». И Варнагери поспешил назад, в лагерь, сгибаясь под тяжестью кенгуру.

У костра он сбросил тушу наземь. Лагерь был наполнен шумом и щебетом женщин, которые готовили пищу, собранную этим утром.

— Где хворост, чтобы поджарить мясо? — зарычал на них Варнагери. — Перестаньте молоть чепуху. Идите и наберите побольше хвороста. Мужчины скоро будут в лагере.

Как только они ушли, Варнагери поспешил к стоянке Нибули — связанным полукругом невысоким кустам, выгнутым против ветра. Варнагери пошарил в ветвях и нащупал два свертка, обернутых в кору. В первом были личные ритуальные принадлежности — украшения из перламутра, несколько браслетов из шерсти крошечных обезьян-ревунов... Во втором он обнаружил большой пучок перьев эму, перевязанный волосяной веревкой... Развязав его, Варнагери распустил перья, и они раскрылись наподобие павлиньего хвоста. В этот момент из связки выпал, сверкнув лезвием на солнце, стальной нож. Варнагери поднял его и с минуту разглядывал; потом засунул его за свой волосяной пояс. Остальные вещи он аккуратно завернул и положил на место.

Теперь надо было срочно отыскать масло для волос. На стоянке Нибули его не было. Спеша и волнуясь, Варнагери побежал к собственному костру и из потайного укрытия вынул пару туфель. Они были сплетены из перьев эму, скрепленных древесной смолой. Это были наводящие ужас, обладающие магической силой туфли Курдайча. Много-много лун прошло с тех пор, как он вынимал их в последний раз из потайного хранилища.

Тщательно завернув туфли в кору, Варнагери двинулся в сторону от основного лагеря, к месту ночлега незамужних девушек. Он обыскал все вокруг, обшарил каждый куст. Безуспешно. Вдруг он наткнулся на питчи с кореньями, оставленное впопыхах на земле, когда он погнал женщин за хворостом. Там-то, под кучей корней, он и увидел бутылку с маслом. Варнагери вдохнул опьяняюще сладкий аромат, который вызвал у него тошноту. Питчи, отметил он, принадлежало Джалме. Итак, страшное подозрение обернулось явью. С нарастающим ужасом в душе он поспешил к заветной площадке, где хранились чуринги.

Он постоял перед большой нависающей скалой, сложил руки лодочкой, поднес их ко рту и издал пронзительный, дрожащий крик. Затем сделал несколько шагов вперед, тихо напевая мелодию. Потом взошел на скалу и сдвинул тяжелый валун, который закрывал вход в хранилище. Тихо и благоговейно Варнагери извлек чуринги. Бережно разложил их на травяной подстилке и стал считать их, называя каждую ее собственным именем. Имя за именем скатывалось у него с языка; но, когда чуринг уже не осталось, одно имя так и не было произнесено... Унабарили... Значит, этой чуринги нет!

Грусть и печаль, невыразимая печаль, охватили Варнагери. Только теперь он почувствовал, как он стар, изможден, немощен. И он закричал, давая выход своей боли. Его крики забились среди камней и затем спустились на землю одним бесконечным, надрывающим сердце рыданием.

Затихнув и чуть успокоившись, он взял оставшиеся камни и разложил их на коленях. Раскачиваясь из стороны в сторону, он любовно гладил, ласкал каждый из них. Для него они были незримой цепью, протянувшейся от людей его племени к «Людям Снов», ручейком бьющейся, живой мысли, которая была, есть и будет всем его миром, самой его жизнью. Одинокая слеза упала на камни. Прошло много времени, прежде чем у Варнагери хватило сил подняться. Он встал и положил чуринги в хранилище.

Двигаясь через степь наперерез, чтобы отрезать белому возможный путь отхода, он заметил угасающий дымок тлеющей травы. Пройдя по ее опаленному краю, он нашел наконец то, что искал, — следы огромных верблюдов, еще недавно лежавших здесь. И он неутомимо помчался вперед. Гнев удесятерял его силы, стоило ему подумать о белых. Когда он был мальчишкой, никто в его племени и слыхом не слыхал о них. А теперь на протяжении всего лишь одного поколения белые отняли у них охотничьи угодья и заразили его народ всеразъедающим ядом гниения, который подтачивал вневременные устои их жизни.

Впереди себя он расслышал голоса. Тогда он стал продвигаться медленнее, тщательно выбирая дорогу. Через просветы в листве он внимательно следил за белым и двумя его темнокожими помощниками, которые разбивали лагерь на ночь. Варнагери залег в кустах, дожидаясь своего часа. И когда черная ночь окутала все вокруг своим непроницаемым покровом, Варнагери, удостоверившись в том, что все в лагере заснули, вынул туфли Курдайча из коры, в которую они были обернуты, и надел их на ноги.

Безмолвной тенью он обошел спящих чернокожих носильщиков и приблизился к белой палатке. Вслушался, едва дыша. Из палатки доносился размеренный храп. Беззвучно Варнагери двинулся из непроглядной темноты ночи в еще более непроглядную темноту внутри палатки. Там он подождал чуть-чуть, чтобы дать привыкнуть глазам. Его взгляд быстро заскользил по наваленным на полу вещам, пока он не наткнулся вдруг на какой-то предмет, который выделялся среди остальных даже в ночи — так он был темен. Это была чуринга, лежавшая у самого ложа белого, на ящике.

Сердце Варнагери едва не разорвалось от волнения, когда он, исполненный счастья, схватил священный камень. Одной рукой прижимая к груди камень, он положил другой бутылку с маслом для волос точно на то место, где до этого лежала чуринга. Но когда он опустил туда же и нож, тот выскочил из дрожащих от волнения старческих рук и с шумом ударился о ящик. Варнагери быстро согнулся вдвое, чтобы поднять его.

Но белый уже проснулся и вскочил на ноги. Две огромные руки сомкнулись на хрупкой шее Варнагери. Старик боролся отчаянно, но сил у белого было больше чем достаточно...

И тогда Варнагери в отчаянии ударил в неимоверную массу, нависшую над ним, ударил белого его же ножом, глубоко, в самое сердце. И почувствовал, как тот охнул, как медленно-медленно стальное объятие расслабилось и огромное тело рухнуло наземь.

Ему пришлось опереться о ящик, чтобы не упасть на распростертое на полу тело. Окаменевшие пальцы левой руки сжимали священную чурингу.

Крепко прижимая ее к телу, Варнагери выскочил из палатки. Туфли Курдайча он снял, чтобы свободно двигаться в темноте.

Уже занимался рассвет, когда Варнагери вернулся в лагерь. Старик шатался от усталости. Однако оставалось еще одно неотложное дело, его долг, не исполнив который он не мог дать отдыха своему обессиленному телу. Виновный должен быть наказан — таков закон.

Вновь надев на разбитые ноги туфли Курдайча, он подошел к дереву, в дупле которого хранилась охра для раскрашивания. Со всей тщательностью он нанес на тело черные магические символы и обвел их красным, символы, которые должны будут помочь ему умертвить медленной, мучительной смертью человека. Потом он тихо запел тайные заклинания: жуткий, клокочущий гортанный звук, злобный, безжалостный. В нем не осталось и следа от обычно мягкого Варнагери. Он стал непреклонным, налился несгибаемой волей, исходящей из сознания его священной цели. Разрушительная сила, высвобождаясь внутри его, заставляла все тело дрожать от напряжения.

Он встал на колени и, положив в рот маленькую деревянную чурингу, взял свое копье и щит. Пригибаясь низко к земле, он принялся красться... ближе... ближе к костру Нибули, изредка взмахивая щитом, чтобы удержать равновесие. Упрямым, гибким шагом он дважды обошел спящего, каждый раз твердо ставя ногу на землю, чтобы отпечатать следы туфель. Губы его непрерывно шевелились, беззвучно повторяя заклинания...

Выполнив свой долг, старик стер рисунки с тела и вернулся к костру. Там он снова бережно завернул туфли и спрятал их назад в укрытие. Священную чурингу он положил под куст, у самой своей головы. Ее он вернет духам завтра.

Наутро взволнованные крики донеслись с той стороны, где жили молодые охотники. Те, кто побежал посмотреть, рассказывали, что следы Курдайча ясно виднелись на песке повсюду вокруг Нибули. Сам он лежал, корчась от боли; его лицо, изуродованное гримасой агонии, было покрыто большими каплями пота, который рождался на лбу и скатывался вниз.

Стеная, он твердил что-то о ноже внутри него, который вспарывает ему живот и поднимается все ближе к сердцу. Те, кто осмелился приблизиться, могли расслышать его бред: «Нож... исчез... он... режет... режет». Он метался весь день, то и дело вскрикивая от боли. Вид его извивающегося тела и вылезших из орбит глаз наполнял ужасом всех в лагере. В ту же ночь Нибули умер.

                                                                  ***

Через три месяца в одной из газет в большом городе было напечатано следующее: «Абориген по имени Варнагери предстал сегодня перед судом по обвинению в убийстве Джима Брэдли и был приговорен к пожизненному заключению. Брэдли с двумя помощниками-туземцами совершал поездку по стране, изучая геологические формации и собирая образцы туземной утвари для Музея естественной истории. Два аборигена, сопровождавших Брэдли, показали, что убийство было совершено сверхъестественными силами. Они заявили, что не видели ни одной живой души и не слышали всю ночь ни звука, но что наутро многочисленные следы «пернатых туфель» виднелись вокруг палатки.

Примерно в это же время умер молодой охотник из того же племени, что и подсудимый. Смерть произошла при крайне загадочных обстоятельствах. На теле умершего не было обнаружено ран, а вскрытие не показало никакого заболевания. И снова все свидетели-туземцы утверждают, как один, что это дело «магии Курдайча».

Как сообщили нашему корреспонденту в Музее естественной истории, Курдайча — это форма первобытной черной магии. Жертва верит всей душой, что ее ждет неминуемая смерть за нарушение законов племени».

Бэт Дин, Виктор Кэрелл

Перевел с английского Ан. Розенцвейг

В науке магия такого рода называется «магией внушения». Эффект ее основан на том, что жертве точно и во всех подробностях известны последствия того или иного поступка (обычно нарушения ритуального запрета). Достаточно человеку узнать, что он заколдован, как в действие вступает самовнушение. Человек знает, что он должен умереть, и потому умирает. 

«Магия внушения» распространена среди первобытных народов Океании, Австралии. Африки и Южной Америки.

Журнал «Вокруг света» / Февраль 1971

Источник