Журнал «Вокруг света» / Сентябрь 1964
Слова «путешественник-исследователь» всегда вызывают у меня в памяти странную картину. Я вижу страшно исхудавшего человека в тропическом шлеме, штанах до колен, с глазами, налитыми кровью, и желтой от малярии кожей. Из нагрудного кармана у него торчит зубная щетка, густая борода топорщится во все стороны, словно кактус. Он едет верхом на сутулом осле, ноги его тащатся по дороге, и над всей «идиллией» пылает немилосердное солнце. Желтый, точно львиная грива, песок и чахлые финиковые пальмы обрамляют всю сцену.
Эта картина всегда, сколько я себя помню, висела на стене в моей детской комнате. Подписано сие произведение искусства Рольфом Бломбергом.
Рольф Бломберг — старый друг нашей семьи. По его книгам, фильмам и газетным статьям я, умирая от зависти, следил за путешествиями по Амазонке, по Галапагосским островам и по Индонезии. Время от времени я получал привет из далеких сказочных краев — письмо или посылку с бесценным сокровищем: засушенным скорпионом или заспиртованным в баночке гигантским тропическим жуком.
Иронический автопортрет Рольфа, который он сделал, еще учась в гимназии, был мрачным предупреждением обо всех тех трудностях, которые ожидают путешественника в тропиках. Но ничто не могло унять мою страсть к путешествиям по далеким экзотическим странам.
Так начинает рассказ о своем первом большом путешествии по Австралии двадцатичетырехлетний шведский путешественник и журналист Рагнар Хедлюит.
На мотоцикле Хедлюнд направился к аборигенам в резервацию Арнхемленда. Ниже мы публикуем главы из книги Р. Хедлюнда «Дороги и аборигены», рассказывающие о поездке автора по Арнхемленду.
Упрятанные в джунглях
Рядом с арсеналом из копий и боевых дубинок за своим письменным столом со стаканом чаю сидит мистер Гиси — начальник отдела, ведающего аборигенами. «Большой начальник», командующий пятьюдесятью четырьмя племенами и 12 тысячами аборигенов Арнхемленда. Именно к нему я и должен был обратиться с просьбой, чтобы получить разрешение на поездку по этому краю. Мне очень хотелось увидеть последних жителей континента, до которых не дошла «цивилизация», без бриллиантина на волосах и по возможности настолько затерянных в джунглях, чтобы они даже не были занесены в журналы подушной переписи мистера Гиси.
С точки зрения мистера Гиси посещение первобытных лесов Арнхемленда иностранным журналистом явно таило в себе известный риск, прежде всего для престижа страны, прячущей истинных хозяев материка в глухих и удаленных резервациях.
Рекомендательные письма от шведского радио, газет и журналов Скандинавии, международный корреспондентский билет и внешность честного шведского крестьянина не могли заставить его изменить свое решение. Мне пришлось даже обратиться к послу Швеции в Канберре, а тому, в свою очередь, связаться со Стокгольмом.
Наконец я получил визу в «страну каменного века» и подписал документ, обязывающий меня представить Управлению по благосостоянию все мои статьи и фотографии. Мне заявили, что строго-настрого запрещается снабжать аборигенов спиртом или вести себя неподобающе. Весь собранный мной этнографический материал я обязан был предъявить управлению, и ни при каких условиях мне не разрешалось брать с собой оружие и боеприпасы...
Прошли тысячелетия с тех пор, как первые предки аборигенов Австралии вступили в эту заброшенную и удаленную от всего света страну. Один общественный уклад сменял другой, а австралийцы беспечно охотились на своем громадном острове-материке, изолированные ото всех и от всего, не имея ни малейшего понятия о том, что они остались одним из самых первобытных народов на всей земле.
И вот к этим людям, которые были настолько бесхитростны, что не умели даже воевать и захватывать чужие земли, неожиданно явились колонисты из Европы, вооруженные ружьями. Чужеземцев во многих местах встретили безо всякого удивления — их приняли за людей-духов, за давно умерших предков, которые «пришли в гости». Местные жители даже нашли очень простое и достоверное объяснение светлому цвету кожи этих пришельцев: давным-давно их съел «нгуал» — крокодил, и, пока они проходили через кишечник крокодила, их кожа и побелела.
Но очень скоро выяснилось, что «вышедшие из крокодильего желудка» бледнокожие имеют собственные понятия о морали. Они совращали чужих жен, оскорбляли духов, присваивали издавна принадлежавшие племенам участки охоты и родники. Любое сопротивление возмущенных австралийцев вызывало карательные экспедиции. Австралийцев стреляли, как кроликов, топтали копытами коней, травили, словно крыс... «Цивилизация» явилась в Австралию!..
В конце концов оставшиеся в живых австралийцы были оттеснены с лучших земель в пустыни и джунгли, где в крайне тяжелых условиях медленно вымирали; культура каменного века исчезала.
Сейчас к последним аборигенам, живущим все в тех же глухих резервациях, отношение «изменилось». Если раньше их уничтожали, то теперь, отняв у них материк, можно было оставшихся в живых назвать «темнокожими собратьями». Мне бросилось в глаза, что «новые австралийцы» любят с наивной гордостью рассказывать о своих «темнокожих собратьях», которых они считают лучшими в мире знатоками природы и следопытами. Правда, вслед за этим разговор быстро переходит на кенгуру и прочий национальный реквизит, и в конце концов начинает казаться, будто австралийские туземцы считаются такими же достопримечательностями, как и боксирующие кенгуру и несущие яйца утконосы.
Поэтому мне особенно не терпелось увидеть собственными глазами это прежде могучее и многочисленное племя темнокожих кочевников Австралии, последние остатки которого так надежно упрятаны от «непосвященных» в девственных джунглях.
«Поющая смерть»
Наш караван тянется длинной трусящей цепью. Легкая пыль, словно дым, клубится у ног. Носильщики шлепают босиком по земле, и вскоре белые чулки известковой пыли покрывают их ноги до самых колен. Солнце только что вылезло из моря, где оно «плавало под водой и ловило рыбу», как говорит мой проводник — абориген Джонни. Теперь, сытое и довольное, солнце отдыхает на линии горизонта, и кажется, что оно налилось кровью от обжорства.
Три дня я планировал свое путешествие. Объясняться пришлось с помощью жестов, но, наконец, я получил сведения о местности, о дорогах, о племенах живущих внутри страны. Оказалось, что на языке пантомимы можно сказать необыкновенно много, а для того чтобы стать красноречивым, вовсе не требуется какой-то особой подготовки. Мне без труда удалось нанять носильщиков и договориться с ними.
Мне здорово повезло — я встретил Джонни. Он местный житель. Несколько лет Джонни провел в миссионерской школе, где научился кое-как говорить по-английски, петь псалмы и... пользоваться мылом. Он слышал рассказы о «лорде Иисусе» и «мистере Сатане» и на всякий случай присоединил эти два образа к сонму своих лесных духов. Теперь у него постоянно был такой вид, словно он без конца размышляет над трудными религиозными проблемами или решает вопрос, где бы раздобыть насущный кусок... мыла. Но это вовсе не мешает Джонни быть самым лучшим переводчиком и проводником в Арнхемленде.
Здесь, в лесу, у священного родника, вытесывают из дерева племенных «богов».
Сначала, еще не подозревая о его познаниях в английском, я попытался разговаривать с ним, как в немых фильмах: гримасничал, дергался и размахивал руками не хуже итальянских продавцов воздушных шариков. Джонни долго смотрел на меня, ничего не понимая. Потом он низко поклонился и сказал:
— Благослови тебя господь, хозяин, — на своем ломаном английском языке.
...Следом за мной идет Бунда-Бунда, он тащит мой рюкзак на плече, словно мешок с картошкой. Позади нас длинной разорванной цепью тянутся остальные — отряд властителей джунглей, украшенных пестрой татуировкой. Их плечи и грудь покрыты шрамами посвящений и племенными знаками. Они несут одеяла, сетку от москитов, ружье, которое мне одолжил администратор Манингриды, фотоаппараты, медикаменты, пишущую машинку, магнитофон и провизию. Вероятно, носильщики до сих пор с удивлением вспоминают все те странные предметы, которые необходимы белому человеку, чтобы он смог жить в лесу.
Последними идут женщины, они похожи на вереницу маленьких вагончиков, нагруженных палками-землекопалками, топорами, жестянками для варки пищи, какой-то одеждой и провиантом. Иные из них несут грудных детей, которые, словно маленькие бесформенные комочки теста, раскачиваются в сетках у них за спинами. Дети были бы совершенно незаметны, если б иногда не начинали тихонько скулить или не пускали сквозь сетку тонкую желтоватую струйку...
Лес медленно смыкается вокруг нас. Шум поселка, откуда мы начали путь, еще звучит у нас в ушах, а мы уже все глубже погружаемся в зеленый покой и тишину. Под деревьями дремлет ночная прохлада, и только кое-где солнечные лучи внезапно мелькают сквозь зелень.
Нас окружает лес, поглощенный своим многовековым ростом. Есть что-то жуткое в его неподвластном времени существовании. Корни, словно могучие мускулы, упираются в тропинку, громадные пепельно-серые стволы тянутся вверх, поднимая зеленую крышу высоко над нашими головами. И мы сами выглядим невзрачнее горсточки блох, прыгающих в меху первобытного леса.
Чем дальше, тем труднее делается наш путь. Солнечные лучи пронзают насквозь листву, тропа испуганно петляет вокруг кустов и опрокинутых деревьев. Воздух на прогалинах тяжел и горяч, будто молочный суп. Я уже давно потерял всякое представление о странах света и расстоянии и чувствую, как ручейки пота текут от корней волос прямо за воротник.
Маленькие, быстрые, словно молнии, ящерицы играют в салки на стволах деревьев или сидят неподвижно, похожие на блестящие капельки янтаря в складках коры. Сонная тишина. Вряд ли сюда залетает ветер. Листья не шелохнутся, будто вырезанные из жести.
Я иду, задумавшись о великой летаргии послеполуденного леса. Вдруг я налетаю на Джонни, который неожиданно остановился и замер, подняв копьеметалку со вставленным в нее копьем. В следующую секунду копье мелькает в воздухе, слышится звук, похожий на шипенье капли, упавшей на раскаленную плиту, и зубчатое копье-гарпун, предназначенное для рыбной ловли, покачивается в траве в нескольких метрах впереди нас, а большая шипящая змея обвивается кольцами вокруг его древка.
С самым невозмутимым видом Джонни подходит к змее и, прижимая копьеметалкой к земле ее сопротивляющиеся кольца, освобождает копье. Потом он поднимает тяжелое, длиной в несколько метров, пресмыкающееся за хвост, дергает его; слышится глухой шлепок, и жидкая темная кровь змеи брызжет ему на ноги. Тело змеи делает несколько последних судорожных петель и ослабевает.
— Злая, сразу убивает человека, — говорит Джонни, свертывая длинную змею в крендель и опуская его в свою соломенную сумку...
Охотники Арнхемленда не верят в смерть — ни в одну естественную форму смерти. Те несчастные, чьи тени ушли и исчезли, по мнению живых, в священном роднике племени, были лишены жизни или злыми людьми, или враждебными силами природы. Смерть — это нечто, посылаемое человеку злыми силами. Они верят, что ни один человек не может просто лечь и умереть от таких безобидных вещей, как старость или болезнь.
Змея на тропинке могла, собственно, ужалить только в том случае, если бы дух, жаждущий убийства, овладел ее телом. Но этот дух с таким же успехом мог бы обнаружиться и в более обыденных вещах: он мог бы заставить топор выскользнуть из рук и перерубить вену или неожиданно обрушить на тропинку гнилое дерево.
Очень трудно уговорить австралийца рассказать о туземной магии. Джонни слепо верит в страшную силу смертельных заклинаний, и надо отдать дань его смелости, когда он уступает под давлением «материальных благ». Несколько пачек табака, банка консервированных абрикосов и три крючка для удочки — все это потребовалось, чтобы Джонни поборол свой страх и начал рассказывать.
— Босс не должен смеяться. Босс знает мотор, знает ружье, знает много, много, много. Но Джонни знает лес... Да, босс, человек умирает от злых духов.
Перед новолунием кто-то из враждебного племени выходит ночью, поет и наводит на жертву кость. Миссионер говорит «ерунда». Миссионер говорит «вздор»... Босс, это не ерунда. Навести кость — это все равно, что метнуть копье — копье мыслей.
Так я познакомился из первоисточника с «вредоносной магией», как она именуется у этнографов. На своем ломаном английском языке Джонни объяснил мне весь этот необыкновенный ритуал.
...Человек сидит на корточках и поет песни-заклинания. В руках он держит сероватый кусочек берцовой кости человека, в два дециметра длиной, толщиной в палец и с очень острым концом. На другом конце прилеплен комок черной смолы, от него идет нить, сплетенная из человеческих волос. Вот и все «орудие убийства». В музее среди этикеток с сухими научными комментариями оно не производит почти никакого впечатления. Смертельная сила якобы проходит через натянутую нить из волос, через острый конец кости и, словно невидимый поток, устремляется в направлении жертвы. И когда она достигает жертвы, человека охватывает безумный, парализующий страх — ему только остается лечь, чтобы умереть.
И все племя понимает, что этот человек обречен, его уже считают, по существу, мертвым. В горе все покрывают лица пеплом и глиной и поют свои мрачные, воющие, жалобные песни «бродяг пустыни». Проходят сутки, может быть, двое, и самое позднее к вечеру третьего дня родственники видят, как жизнь, словно тень, покидает тело...
[...Кстати, это не выдумки. В науке магия такого рода называется «магией внушения». Эффект ее основан на том, что жертве точно и во всех подробностях известны последствия того или иного поступка (обычно нарушения ритуального запрета). Достаточно человеку узнать, что он заколдован, как в действие вступает самовнушение. Человек знает, что он должен умереть, и потому умирает.
«Магия внушения» распространена среди первобытных народов Океании, Австралии. Африки и Южной Америки. Более предметно и в художественном изложении с примерами из жизни австралийских аборигенов об этой "магии" можно почитать вот тут: "Пернатые туфли смерти" - прим. Nikkuro]
Несколько лет тому назад странное сообщение из Дарвина облетело все газеты мира. Один молодой австралиец, который умирал потому, что на него была наведена кость, был помещен в современный госпиталь в Дарвине, где врачи мгновению приложили все силы к тому, чтобы спасти ему жизнь. У него на теле не было ни малейшего пятнышка, во всем организме — никаких признаков болезни. Казалось, что он поражен только ужасным... психическим ударом, задевшим весь организм.
Ему делали успокаивающие и укрепляющие инъекции, вводили питательные растворы, но, несмотря ни на что, его состояние ухудшалось. Дыхание становилось все слабее, и, делая последнюю, отчаянную попытку, врачи применили аппарат для принудительного дыхания.
Каждый день, на который удавалось продлить его жизнь, считался победой. Чем дольше он жил, тем больше было надежд, что он начнет верить в свою способность жить.
Он долго находился на границе между жизнью и смертью, но дни шли, и наступил явный перелом. Миновал кризис, и спустя некоторое время он был совершенно здоров, жизнерадостен и бодр. Это был редкий, может быть, единственный из известных случаев, когда австралийский абориген остался в живых после того, когда на него навели кость.
...Я сидел задумавшись, повсюду под деревьями мне мерещились таинственные тени. Джонни умолк и погрузился в раздумья. Он сидел на корточках, тяжело опустив голову между коленями, глядя на причудливые языки пламени. На земле вокруг нас лежали, свернувшись, люди и собаки; они спали, громко храпя, придвинувшись поближе к огню. И они могли спать совершенно спокойно, потому что, как сказал Джонни, смерть от наведенной кости настигает только преступника.
Пляски под музыку деревянного тромбона
Мы идем вперед по прохладным, пестрым залам первобытного леса. Нас приятно ласкает ветер, раскачивающий роскошные веера пальм. Маленькие австралийцы с блаженным видом лижут только что найденные соты с темным медом. От плесени и перегноя пахнет склепом, кое-где на прогалины, словно косой дождь, падают солнечные лучи, и большие красные бабочки скользят по ним, точно по льду.
К вечеру лес неожиданно расступается перед неведомой фантастической страной. Тропа привела нас в «страну чудес маленькой Алисы», где сооружения термитов поднимаются из земли, подобно сказочным кексам. Они напоминают то гигантские головки сахара, то высокие торты, испеченные австралийским солнцем и раскрашенные естественными красками земли в серый и охристый цвета. Некоторые термитники достигают в высоту четырех-пяти, а то и шести метров. Другие поднимаются над землей ровно настолько, что вы все время рискуем споткнуться о них.
Взбираемся на вершину небольшого холма, и носильщики неожиданно сбрасывают свою ношу. Здесь проходит граница владений племени бурай, и мы нарушим этикет и дипломатию джунглей, если пойдем дальше, не предупредив о своем прибытии.
Один из носильщиков идет за травой для сигнального костра. Вскоре он возвращается, сгибаясь под охапкой сухой соломы. Он складывает солому с подветренной стороны термитника и поджигает ее.
Внизу, словно наскальное изображение с грубо высеченными контурами гор и глубокими трещинами долин, лежит Арнхемленд. Вокруг меня стоят тонкие, длинноногие фигуры с копьями, торчащими во все стороны, смотрят на дым, который поднимается над землей тяжелым серым столбом. Они то накрывают огонь циновкой, то открывают его, и к небу взлетают большие круглые подушки дыма — азбука каменного века.
Уже темнеет, когда мы спускаемся к реке, где расположена стоянка племени бурай. Лягушки и цикады шумят в зарослях кустарника, и на далекое расстояние разносятся глухие, вибрирующие звуки «дидьеридоо» — большого деревянного тромбона, сзывающего на пляски джунглей.
Широкая, хорошо утоптанная и выровненная сотнями босых ног тропинка ведет к месту стоянки. Мы идем медленно, часто останавливаемся, прислушиваемся, и мои спутники кажутся мне очень нерешительными. В чем дело?!
Вдруг на повороте тропинки, точно из-под земли, вырастают две молчаливые темные фигуры. Они неподвижны как статуи, но когда вы приближаемся к ним, они медленно опускают перед нами свои широкие лопатообразные копья и загораживают дорогу. Их тела выкрашены в красный цвет, руки украшены перьями, а лица, вымазанные белой глиной, похожи на страшные черепа.
Мы почтительно останавливаемся на расстоянии десяти шагов. Бунда-Бунда кричит приветствие, и люди с копьями отвечают ему длинным, трескучим потоком слов, который Джонни шепотом переводит мне.
У племени бурай сейчас «корробори» — праздник с плясками, и эти две пестрые фигуры стоят здесь на посту. Их лбы нахмурены, взгляды решительны, и нет никакого сомнения, что их длинные острые копья могут проколоть легкое или вспороть брюхо так же просто, как наши штыки. Но они не рассчитывали встретить здесь чужестранца, и когда я с невозмутимым видом появляюсь перед этими черепообразными ликами, как будто ни на секунду не сомневаясь, что они пропустят меня дальше, они нерешительно поднимают копья и открывают нам путь.
Священный танец аборигенов Австралии – Корробори
И мы попадаем прямо на спектакль классических джунгой. На поляне пылает костер, поднимая упрямые желтые языки пламени в темное ночное небо. В блеске костра трубит, стучит и гудит необычный оркестр перед еще более необычными зрителями — полоудетыми мужчинами и женщинами. Их украшения похожи на фантастическую карамель «раковые шейки», слепленные из глины и сока растений. Отсветы пламени и экстаз сверкают в глубоких щелях глаз — зрители очарованы манипуляциями маленького жилистого коричневого человека, стоящего в центре круга. Он извлекает воющие, глухо булькающие звуки из деревянной дудки толщиной в водосточную трубу. Его щеки раздуты, как щеки трубящего ангела, и время от времени он затихает, точно берет разбег перед очередным соло, состоящим из глухих перекатов.
Австралийский абориген не обладает дерзкой, жизнеутверждающей чувственностью жителя Африки. Его темперамент более мрачен, взгляд его глаз с белками, испещренными желтыми прожилками, глубок и проникновенен, и музыка его полна самого черного минора. Она нисколько не похожа на грохочущие, возбуждающие барабанные ритмы, и здесь нет толстых, блестящих от пота девушек, которые приглашают мужчин на танцы и брачные игры.
Здесь, на затерянных полянах, звучит грустная колдовская музыка — глухое адское мычание тромбона; визгливая, ойкающая песня, поднимающаяся из кольца косматых фигур. Иногда в круг выскакивает группа охотников и исполняет танец прыгающих кенгуру, заклиная будущую добычу. Или несколько робкоглазых фей выстраиваются, грациозно покачивая бедрами в танце «какаду». И час за часом взлетают маленькие неутомимые дирижерские палочки; растут в темноте, то понижаясь, то повышая голоса, сливаясь в могучий хор грозных криков.
Желтая ритуальная хохочущая маска месяца висит над лесом. Большая рыба или крокодил плещется в реке. Ночь прохладна и сыра, и туман, словно водяной дух Буньип, скользит с реки, чтобы принять участие в этом празднике. Круг сидящих на корточках обитателей леса придвигается поближе к огню, они ежатся и обхватывают себя руками, похожие на всклокоченных троллей. И всю ночь звучит необычная музыка, полная колдовской, гипнотизирующей силы, которая очаровывает и завлекает человека в этот круг поющих и раскачивающихся существ.
Но «горе тому, кто дал заманить себя», и «горе тому, кто увидел, как тролли танцуют в лунном свете», — говорит народное шведское предание, потому что «он ослепнет и потеряет свою душу»! И я уже чувствую, как у меня тяжелеют веки, как стучит в висках кровь, мне становится холодно, и я ложусь навзничь на траву. Ноги у меня распухли и ноют после долгого дневного марша, я закутываюсь в сетку от москитов, словно в одеяло, и последнее, что я слышу, это постукивание дирижерских палочек и воющий лай сказочных собак, затеявших в кустах драку.
Я засыпаю и вижу беспокойные сны, в которых пляшут длинноволосые лесные духи, выкрашенные в красный цвет; слышу их голоса, постепенно глохнущие в тумане сна.
Рагнар Хедлюнд
Перевод со шведского Л. Горлиной
Журнал «Вокруг света» / Сентябрь 1964
P.S.: Кстати, об Австралии: в апреле 1986 года (уже почти 32 года назад) вышла в свет комедия Питера Фэймена «Крокодил Данди» с Полом Хоганом. Как летит время...
Оценили 8 человек
14 кармы