Прозрачная гора

Александр Проханов ПРОЗРАЧНАЯ ГОРА (стихотворение)

ПРОЗРАЧНАЯ ГОРА

Мои поэмы сложены не мной.

Они лежат в сокровищнице неба,

Где брезжит свет прозрачный, неземной

И где никто из нас доселе не был.

Они лежат в небесной кладовой,

Как бусы из бриллиантов и сапфиров.

Томят, как цепи звезд над головой,

Как музыка в таинственном эфире.

Я лишь внимаю колдовскому звуку,

Как будто в небе раздаются трели.

Я в небеса протягиваю руку,

И мне в ладонь стекают ожерелья.

Но иногда златые цепи рвутся.

Колье рассыплется в туманном блеске.

В протянутой ладони остаются

Всего два-три бриллиантовых подвеска.

Поэмы нет. В душе моей затишье.

Мои уста и немощны, и немы.

Невнятные блестят четверостишья,

Как бусины рассыпанной поэмы.

В ночном дворце, прекрасном и высоком,

Все поклонялись царскому венцу.

И лишь пророк провидел «третьим оком»,

Как крейсер приближается к дворцу.

На золотой кремлевской колокольне

Загадочную надпись прочитали,

Что царь умрет спокойно и не больно

И что о нем все ангелы рыдали.

В монастыре, в его ограде древней,

Взращен был сад небесной красоты —

Царь и царица, отрок и царевна

Божественных садов нетленные цветы.

Из револьверов в сумрачном подвале

Царя убили больно, без наркоза.

И там, куда им пули попадали,

Из каждой раны распускалась роза.

Во глубине кремлевской катакомбы,

За сотнями запоров и дверей

Стоят огнем подсвеченные колбы.

И в них отрубленные головы царей.

Из черепа загубленной царевны,

Где просвистел безжалостный клинок,

Согласно сказам и преданьям древним,

Расцвел таинственный невянущий цветок.

На папертях в церквях роились слухи

О том, что город будет разорен.

В монастырях безумные старухи

Навзрыд стенали о конце времен.

Когда наганы лязгали в подвале,

Когда была залита кровью скатерть,

Двум пастушкам на ветхом сеновале

Явилась в красных ризах Богоматерь.

В вечерний час из купола высоко

Осенняя заря печально истекла.

И вдруг средь тьмы в стене открылось око,

Стал храм прозрачный, словно из стекла.

Ее вели к кресту. Она кричала тонко.

К ее губам приблизили распятье.

Извергла шестилапого ребенка.

На ней дымилось и горело платье.

Еще живут в селеньях колдуны,

Еще колдуньи на метле летают,

Ужасны ликом, в гривах колтуны,

Совиным криком путников пугают.

В нетопленой избе он пролежал три дня.

Его боялись шевелить и трогать.

Когда приехала из города родня,

В его глазу торчал звериный коготь.

Всю ночь в пустой избе гремели половицы,

Всю ночь скрипел поваленный забор.

Когда вошли, увидели божницу —

На ней лежал отточенный топор.

Его нашли у Северной Тунгуски.

Его рука была из золота отлита.

Едва он лепетал по-русски,

Сжимал в руке кусок метеорита.

Я видел, как космический челнок

Летел, на шар огня похожий.

Он сел. Налюбоваться я не мог.

Ласкал его космическую кожу.

Мой друг был вдохновенный реставратор,

Спасал от смерти церкви и соборы.

Однажды в башне сумрачной, надвратной

Ему явился ангел златоперый.

Умершая ботва темнеет в огороде.

Весь день сырая мгла сочится из небес.

И нимбами святых и Богородиц

Туманно светится умолкший синий лес.

Был зимний день нарядный, как снегирь.

Сияло небо — голубой кристалл.

Входили богомольцы в монастырь,

Палили свечи, славили Христа.

Вечерний луч упал на лик святого.

Другой — на алый плащ, рассеяв в храме мглу.

Луч третий позлатил персты Христовы.

Четвертый указал на нищенку в углу.

«Жалей убогих, согревай пришельцев», —

Сказал ей старец мудрый и простой.

С тех пор она кормила погорельцев

И нищих зазывала на постой.

Семечко пернатое, лучистое,

Ветром унесенное, торопится.

Где земли коснется, там случится

Чудо пресвятое Богородицы.

Я вышел в огород, запущенный и тленный,

Увидел, что земля сверкает и горит.

Среди увядших гряд посланником Вселенной

Светился золотой метеорит.

Бывает, в тучах накануне ночи

Внезапно распахнется темнота.

Как будто в небе просияли очи,

Как будто в рай распахнуты врата.

Вскипали сосняки, и капала смола.

Витало в кронах голубое пламя.

С копьем в руке, под солнцем голова,

Явился ангел с белыми крылами.

Ни в пагодах златых, ни в бирюзе ислама

Я Бога не искал. Иного Бога несть.

Мне ангел с золотыми волосами

На кончике копья принес благую весть.

Да не осудит пасторское слово.

Я находил восторженного Бога

В небесно-синих ангелах Рублева

И в золотых подсолнухах Ван Гога.

Весь день ходил в предчувствии счастливый,

А ночью тихо вышел на крыльцо.

Среди туманных звезд ко мне летело диво,

Крыло, копье и чудное лицо.

Там, где пыльца цветов под ветром носится,

Где вид озер прекрасен и спокоен,

Плывут монастырей авианосцы,

Взлетая ввысь крестами колоколен.

Сначала из него изъяли орган

При блеске хирургических ножей.

Потом он остывал в забытом морге,

Куда привозят нищих и бомжей.

О ней он думал каждый божий миг.

Ее одну любил во всей Вселенной.

Он написал ее прекрасный лик.

Ее прекрасный лик окровавленный.

Столица встала. Улица пустая.

По ней, подобно вихрю черных бесов,

С безумным воем, вспышками блистая,

Промчалась свора черных «мерседесов».

На крестный ход с молитвой вышли люди.

Прекрасен вид пасхального собора.

За патриархом выводок иудин

Шел без свечей, разбойники и воры.

Румяный батюшка, осанистый и строгий,

Читал священный стих евангелиста.

Он освещал рублевские чертоги

Известного убийцы и садиста.

Она была вельможной проституткой.

Был взгляд ее прелестен и бесстрашен.

Она брала бриллиантами за сутки.

Был золотом лобок ее окрашен.

Москва ночная призрачна и дивна.

Сиянье куполов чистейшей пробы.

Ее домов пылающие льдины.

Светящиеся стебли небоскребов.

Войду в Успенский, помолюся Богу,

Зайду в Архангельский и поклонюсь царям.

У алых стен отсалютую строго

Закованным в гранит богатырям.

Собор Блаженного. В его обличьи старом

Я каждый раз иное замечаю.

Вот на ковре казанские татары

Сидят в чалмах. В руках пиалки с чаем.

Стенал собор от грома рок-концерта.

На Красной площади шумели гей-парады.

Но из небесного разгневанного центра

Обрушился огонь дождя и града.

Все было, как в дурной безумной пьесе.

Еще успел я выкрикнуть: «Не сметь!»

В сверканьи фар, на черном «мерседесе»

Ко мне неслась неотвратимо смерть.

Я ждал восход луны. Я выбирал мой путь.

Один вел прямо в ад. Другой был путь окольный.

Мгновенье близилось. Я мог его спугнуть.

Я ждал, когда луна коснется колокольни.

Москва стояла в раскаленной пробке.

Моторы выли злобно и надсадно.

Вдруг стали рушиться стеклянные коробки,

И в небесах возник туманный всадник.

Умершему вождю — венок терновый,

Другому — траурный венок из черных роз

Пришлют на гроб. И улыбнется снова

Губами тонкими кремлевский виртуоз.

Внутри горы раздался страшный треск,

И черная гора упала на колени.

И долго странный гул не умолкал окрест,

И мчались прочь пятнистые олени.

Поземки на полях змеились и мели.

Открыть огонь велели командиры.

Ракеты, как жужжащие шмели,

Летели, в танках оставляя дыры.

Пугал жильцов внезапный звон стекольный.

Дрожали тополей зеленые вершины.

Я видел, как летят над колокольней

В ревущем серебре крылатые машины.

Я конструировал крылатую ракету.

Я создавал ей плавники и крылья,

Чтобы вонзить в дымящую планету

Моих ракет стальную эскадрилью.

Где заливает ледовитая волна

Пещер гранитных каменные глотки,

Там в черных дырах прячется война,

Готовы к бою ядерные лодки.

Тупым горбом пробила лодка лед.

Всплыла на полюсе среди полярных радуг,

На лед из рубки высыпал народ.

В снежки играли, ярким звездам рады.

В полярных льдах возник багровый шар.

Ракета поднялась сверкающей колонной.

И долго колыхался вялый пар

Над прорубью во тьме холодной.

Под полюсом, среди ледовых вод,

Гонялись друг за другом десять лодок.

И каждая, вплетаясь в хоровод,

Ловила гул стальных перегородок.

Бомбардировщики, один другого больше,

Шли на Германию, готовя немцам ад.

И лишь когда они достигли Польши,

Им приказали повернуть назад.

Когда последняя вершина озарится

И смолкнут в ней малиновка и дрозд,

Тогда взлетит таинственная птица,

Багряно-красная при свете первых звезд.

Стояли царственно затихшие березы.

Пестрел цветами травяной покров.

И я смотрел, как синие стрекозы

Хватают в воздухе крылатых муравьев.

Прекрасны окна голубые на морозе,

Прекрасен сосен огненный янтарь,

Прекрасны нити золотые от полозьев —

Все, что унес умчавшийся январь.

Две красных лыжи с посвистом летели.

Алмазный лес стоял во всей красе.

И вдруг вдали, в серебряной метели,

Я увидал сиреневых лосей.

Я бороздил леса и перелески,

Я ночевал на травах у реки.

И в деревнях в стакан граненый с плеском

Мне наливали водку мужики.

Сначала стая рыб в сетях качалась.

Потом в ладье крутились и сверкали.

И, глядя на поморов, мне казалось,

Что зеркала из моря извлекали.

Солома на полу, мычание теленка.

Хозяйка юбку домотканую надела.

Мне подарила коврик из клеенки —

Два лебедя и красочная дева.

В деревне зимней окна заколочены.

В снегу чернеют стебли лебеды.

И лишь вечерним солнцем позолочены

Глубокие лосиные следы.

Свисают с синих крыш сосулек гривы.

В окошке розовеет тополь нежный.

На шерстяном ковре танцует луч игривый.

Все это было в детстве безмятежном.

Всю ночь в полях метелица играла.

В селеньях и лесах всю ночь звенел мороз

И в утренних лучах на солнце засверкала

Прозрачная гора замерзших русских слез.

Поэм невоплотившиеся тени.

Обрывки драгоценных ожерелий.

Горят в камине жаркие поленья.

Мгновенье — и стихи мои сгорели.

Они умчались с дымом в мирозданье

И будут ждать счастливого творца,

С иной душой, иной судьбой и знаньем,

Что извлечет их снова из ларца.

И пусть в другой неведомой руке

Зажжется золотом перо жар-птицы.

И проплывут волшебно по реке

Его поэм чудесных вереницы.