Эдуард "Птицелов" Багрицкий

  «Стихи возникают неожиданно. Ходишь часами по городу, бродишь с собакой и ружьём по лесу – ничего не получается. Но вот под ноги подвернулся камень. Ты спотыкаешься, цепь ассоциаций начинает работать. Первый образ возникает случайный. Как выстрел из-за угла – и машина задвигалась. Начинается творчество. Стихотворение – это прототип человеческого тела. Каждая часть на месте, каждый орган целесообразен и несёт определенную функцию. Я сказал бы, что каждая буква стиха похожа на клетку в организме, – она должна биться и пульсировать. В стихе не может быть мертвых клеток.»

  Так представлял себе стихотворчество замечательный поэт Эдуард Багрицкий.

   Родился он в 1895 году в Одессе, на Бугаевке в еврейской семье. Настоящая фамилия не то Дзюбин, не то Дзюбан. Эдуард - это настоящее имя, по рождению. Не представляю, чтобы в приличной еврейской семье в это время мальчику могли дать имя Эдуард. Хотя это - Одесса, в Одессе возможно и не такое. Известно, что какое-то время он учился в Реальном училище (исключён, по выражению соученика Д. Деснера, «за тихие успехи при громком поведении»), а в 1913 году - в школе землемеров, семья старалась обеспечить мальчику порядочную профессию. Но школы этой тоже не закончил, может, по здоровью, а может, - из отвращения. В это же время будущий поэт, еще не Багрицкий, начинает печатать свои стихи. Происходит разрыв с семьёй. Искренность этого эмоционального взрыва видна в стихотворении “Моё происхождение”:

Но часовая точность древоточца
Уже долбит в опоры бытиё.
Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие моё?

Видимо, семья была ортодоксальной и довольно состоятельной, не из бедноты, тут и мягкая мебель с павлинами, и даже водопровод. Денег хватало, чтобы нанять домработницу и определить мальчика в Реальное училище. И посмотрите на фото - какой приличный ухоженный еврейский мальчик! Но разрыв был окончательным и, похоже, не по его инициативе.

В подражание Николаю Гумилёву рождаются стихи:

Когда наскучат ей лукавые новеллы
И надоест лежать в плетёных гамаках,
Она приходит в порт смотреть, как каравеллы
Плывут из смутных стран на зыбких парусах.

Шуршит широкий плащ из золотистой ткани;
Едва хрустит песок под красным каблучком,
И маленький индус в лазоревом тюрбане
Несёт тяжёлый шлейф, расшитый серебром.

Она одна идёт к заброшенному молу,
Где плещут паруса алжирских бригантин,
Когда в закатный час танцуют фарандолу,
И флейта дребезжит, и стонет тамбурин.
…......................................................
В аллее голубой, где в серебре тумана
Прозрачен чайных роз тягучий аромат,
Склонившись, ждет её у синего фонтана
С виолой под плащом смеющийся мулат.

Он будет целовать пугливую креолку,
Когда поют цветы и плачет тишина...
А в облаках, скользя по голубому шёлку
Краями острыми едва шуршит луна. 

Это так красиво! Это мог бы петь Вертинский. Подпись - Нина Воскресенская.

Или вот такая зарисовка:

Шипенье подводного песка,
Неловкого краба ход,
И чаек полет, и пробег бычка,
И круглой медузы лед.

Я утра дождусь...
А потом, потом,
Когда распахнется мрак,
Я на гору выйду...
В родимый дом
Направлю спокойный шаг.

Я слышал осеннее бытиё,
Я море узнал и степь;
Я свистну собаку, возьму ружьё
И в сумку засуну хлеб.. .

Опять упадает осенний зной,
Густой, как цветочный мед,-
И вот над садами и над водой
Охотничий день встает...

И как же одесситу не рассказать о море:

О Полдень, ты идешь в мучительной тоске
Благословить огнем те берега пустые,
Где лодки белые и сети золотые
Лениво светятся на солнечном песке.

Но в синих сумерках ты душен и тяжёл —
За голубую соль уходишь дымной глыбой,
Чтоб ветер, пахнущий смолой и свежей рыбой,
Ладонью влажною по берегу провёл.

 Одновременно под другими псевдонимами печатаются стихи в духе А.Блока. И всё это творения одного и того же человека, но это еще не “Багрицкий”. (Александр Блок, похоже, его любимый поэт. Единственная пластинка, сохранившая голос Э. Багрицкого, та, где он читает “Шаги командора” Блока и отрывок из своей любимой “Думы про Опанаса”.) Настоящий "Багрицкий” начинается гораздо позднее, должно пройти потрясение революции, упоение революцией, голодные годы, чувство, что революция получилась какая-то не такая.

  Кстати, о революции. Мы, теперешние, представляем себе революцию чрезвычайно плоско: красные - белые. А ведь она была объёмна, многранна. Вот представьте себе такую тесную одесскую компанию в 20-м году - В. Катаев, Э.Багрицкий, Ю.Олеша и В. Нарбут.. Насколько они близки, можно представить, хотя бы исходя из того, что трое из них были женаты на трёх родных сестрах Суок («Три толстяка» у Ю. Олеши, помните?). Впрочем, эта история заслуживает отдельного рассказа.

 Революции хотели все. Но у каждого была своя революция. Вот в биографии В.Катаева вы прочтёте, что он в 1919 году командовал батареей в Красной армии. Может, оно и так, но до этого он успел повоевать у Деникина, потом у гетмана Скоропадского, потом в Добровольческой армии. Поэт Владимир Нарбут - сначала левый эсер, потом большевик (расстрелян в 1938 году). Юрий Олеша, из польской буржуазной семьи, шашкой в гражданскую не махал, но когда в 1922 году его родители эмигрировали в Польшу, отказался ехать с ними и остался в России.

 А Багрицкий? В 1917 году по мобилизации, как не годный для строевой службы, он был в качестве то ли делопроизводителя, то ли в качестве землемера приписан (так в воспоминаниях Н.Харджиева, но что это слово означает - непонятно совершенно) к Персидскому корпусу генерала Баратова. Шла Мировая война. Баратов - это ещё царский генерал, его корпус должен был оказывать помощь англичанам в Персии. А в 1918 году Эдуард был приписан к какому-то Особому Одесскому партизанскому отряду в отдел Агитпропа. Вот и вся военная биография.

 Но из этого опыта, преломлённого в горячем сердце, рождались неповторимые строки:

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.

Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.

Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.

Возникай содружество
Ворона с бойцом -
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.

И выходит песня
С топотом шагов
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.

 Давно прошло восхищение мировой революцией и даже сочувствие ее идеям. А эти стихи я люблю, как прежде. Не могу поверить, не могу допустить, что они написаны человеком с холодным сердцем. Поэт действительно жил этим. А то, что ты человек больной, что реальная жизнь проходит где-то сбоку? Ну так что ж! Страна «поселяется» в тебе. Твой внутренний мир становится для тебя чем-то главным, основным. А повседневность - это так, придаток. Достоверность фактов? Так ведь ещё сам Маяковский говорил: «Это было с бойцами или страной, или в сердце было моём...» .

Грустно! Действительность категорически не соответствует идеалам. Остаётся лишь надежда, которая тоже очень призрачна.

От черного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены...

Копытом и камнем испытаны годы,
Бессмертной полынью пропитаны воды,-

И горечь полыни на наших губах...
Нам нож - не по кисти,
Перо - не по нраву,
Кирка - не по чести
И слава - не в славу:

Мы - ржавые листья
На ржавых дубах...

Чуть ветер,
Чуть север -
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?

Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы - ржавых дубов облетевший уют...

Бездомною стужей уют раздуваем...
Мы в ночь улетаем!
Мы в ночь улетаем!
Как спелые звезды, летим наугад...
Над нами гремят трубачи молодые,
Над нами восходят созвездья чужие,
Над нами чужие знамена шумят...

Чуть ветер,
Чуть север -
Срывайтесь за ними,
Неситесь за ними,
Гонитесь за ними,
Катитесь в полях,
Запевайте в степях!
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
За стуком копыта в берлогах дремучих,
За песней трубы, потонувшей в лесах... 

В 1922 году родился сын Всеволод, тоже ставший талантливым поэтом. К сожалению, в свои 20 лет сложивший голову на Великой войне.

В 1926 году Эдуард пишет поэму "Дума про Опанаса". Опанас (Афанасий - для тех, кто не чувствует украинской мовы) - это поэтический Григорий Мелехов, солдат, стоящий перед выбором. Опанас шагает “за четвёртым ветром”- туда, где “братья освобождают нищих”. А попадает в продотряд, командует которым большевик Коган. Что такое “продотряды”, сейчас хорошо известно - их цель не дать погибнуть революции и армии от голода. А достигается это конфискацией оставшегося у крестьян зерна, обрекая тех на голод. Люди старшего возраста ещё помнят словечко “продразверстка” и волну крестьянских бунтов, что всё это породило.

Вот и Опанас, его крестьянская душа не может выдержать такого надругательства. Он бежит из продотряда. Бежит домой, а попадает к махновцам:

“-Ой грызет меня досада,
Горькая обида!
Я бежал, батько, из Балты
От Когана - жида.

По оврагам и по скатам
Коган волком рыщет,
Забегает Коган в хаты,
Которые чище.

Глянет влево, глянет вправо,
Засопит сердито:
-Выгребайте из канавы
Спрятанное жито!”

Снова воюет, уже на другой стороне.

Опанасе, наша доля
Машет саблей ныне, —
Зашумело Гуляй-Поле
По всей Украине.

Украина! Мать родная!
Жито молодое!
Опанасу доля вышла
Бедовать с Махною.

Украина! Мать родная!
Молодое жито!
Шли мы раньше в запорожцы,
А теперь — в бандиты!

Как дрожала даль степная,
Не сказать словами:
Украина — мать родная —
Билась под конями!

Как мы шли в колёсном громе,
Так что небу жарко,
Помнят Гайсин и Житомир,
Балта и Вапнярка!.

 А, расстреляв попавшего в плен Когана, в свою очередь, погибает от пудового кулака начдива Котовского. Багрицкий показывает, что в этой печальной истории нет победителей. Да и не закончилась она на этом.

 (Спустя 15 лет после смерти поэта, в 1949 году, вся украинская литературная тусовка ополчилась против творчества Багрицкого. Так сказать, скинула его с корабля современности. Долгое время книги его не печатались. Одним из оснований опалы было именно правдивое отображение внутриукраинской смуты периода Гражданской войны и "клевета на свободолюбивый украинский народ".)

“Отгудели, отшумели
Молодые воды,
Протекли над Украиной
Боевые годы.
Плещет крыжень сизокрылый
Водою днестровской
Над высокою могилой,
Где лежит Котовский.
Я не знаю, где зарыты
Опанаса кости.
Может, под кустом ракиты,
Может, на погосте.
За бандитскими степями
Не стучат копыта,
Над горючими костями
Зацветает жито.”

 «Дума про Опанаса» – поэма о войне в умах и руками украинцев, которой не видно конца. О бреде «украинства», которому нет переводу. 

По опубликовании поэмы Багрицкий, благодаря стараниям Валентина Катаева, “полномочного посла одесситов в Москве”, переезжает в Москву. Именно Катаеву для того, чтобы устроить Багрицкому более-менее сносную жизнь, принадлежит определение “Багрицкий - певец революции”, отсюда и красный штык на обложке книги, сведения в ранних энциклопедиях о героической биографии в Гражданскую войну, эскадрон конников на его похоронах.

Пожалуй, сам Багрицкий с удовольствием играл в эту игру - полувоенная одежда, оружие на стенах, рассказы о “персидском походе”. Но нет ни одного сослуживца или свидетеля, подтверждавшего бы истиность этих рассказов. А слушателям было неважно, в какой мере они соответствуют истине, а в какой это художественный вымысел. Уж больно эти рассказы были хороши!

...И Пушкин падает в голубоватый
Колючий снег. Он знает - здесь конец...
Недаром в кровь его влетел крылатый,
Безжалостный и жалящий свинец.

Кровь на рубахе... Полость меховая
Откинута. Полозья дребезжат.
Леса и снег и скука путевая,
Возок уносится назад, назад...

Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова
То, что влюбленному забыть нельзя,-
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие медовые глаза.
…....................................
И мне ли, выученному, как надо
Писать стихи и из винтовки бить,
Певца убийцам не найти награду,
За кровь пролитую не отомстить?

Я мстил за Пушкина под Перекопом,
Я Пушкина через Урал пронёс,
Я с Пушкиным шатался по окопам,
Покрытый вшами, голоден и бос.

И сердце колотилось безотчётно,
И вольный пламень в сердце закипал
И в свисте пуль за песней пулемётной
Я вдохновенно Пушкина читал!

Идут года дорогой неуклонной,
Клокочет в сердце песенный порыв...
...Цветёт весна - и Пушкин отомщённый
Всё так же сладостно-вольнолюбив. 

 В романе Валентина Катаева "Алмазный мой венец" все действующие лица выведены под прозвищами. И очень легко угадывается среди них Птицелов - Эдуард Багрицкий. Он был неравнодушен к птицам, а одноимённое стихотворение стало знаковым.

Трудно дело птицелова:
Заучи повадки птичьи,
Помни время перелётов,
Разным посвистом свисти.

Но, шатаясь по дорогам,
Под заборами ночуя,
Дидель весел, Дидель может
Песни петь и птиц ловить.

В бузине, сырой и круглой,
Соловей ударил дудкой,
На сосне звенят синицы,
На берёзе зяблик бьёт.

И вытаскивает Дидель
Из котомки заповедной
Три манка - и каждой птице
Посвящает он манок.

Дунет он в манок бузинный,
И звенит манок бузинный,-
Из бузинного прикрытья
Отвечает соловей.

Дунет он в манок сосновый,
И свистит манок сосновый,-
На сосне в ответ синицы
Рассыпают бубенцы.

И вытаскивает Дидель
Из котомки заповедной
Самый лёгкий, самый звонкий
Свой берёзовый манок.

Он лады проверит нежно,
Щель певучую продует,-
Громким голосом берёза
Под дыханьем запоёт.

И, заслышав этот голос,
Голос дерева и птицы,
На берёзе придорожной
Зяблик загремит в ответ.

За проселочной дорогой,
Где затих тележный грохот,
Над прудом, покрытым ряской,
Дидель сети разложил.

И пред ним, зелёный снизу,
Голубой и синий сверху,
Мир встает огромной птицей,
Свищет, щёлкает, звенит.

Так идёт весёлый Дидель
С палкой, птицей и котомкой
Через Гарц, поросший лесом,
Вдоль по рейнским берегам.

По Тюринии дубовой,
По Саксонии сосновой,
По Вестфалии бузинной,
По Баварии хмельной.

Марта, Марта, надо ль плакать,
Если Дидель ходит в поле,
Если Дидель свищет птицам
И смеётся невзначай? 

В наше время Сергею Никитину удалось в песне передать и птичьи переливы, и необьятность окружающего мира, и охотничий азарт этого стиха. Послушаем:

Да, с подачи Катаева Эдуард Багрицкий стал "Певцом революции". Что и аукнулось  практически почти полным забвением поэта в наше время, негативно относящееся к революции и её певцам, - Маяковскому, Горькому, Багрицкому и другим.

На самом деле Багрицкий, пожалуй, воспевал не революцию, а бунт. Бунт против чего? Против всего: против реальности, против своей болезни... Бунт и проблема выбора - вот основные, всё время повторяющиеся, темы его поэзии.

Умер Багрицкий в 1934 году. Астма его доконала. И как ни кощунственно это звучит, умер он вовремя, не дожив до ареста жены в 1937-м, до гибели сына Всеволода, начинающего поэта, в 1942-м. За его гробом следовал эскадрон кавалеристов.

Но давайте разговор о поэте, человеке, обожавшем, как и полагается одесситу, море, но из-за болезни так и не научившемся плавать, закончим великолепными стихами. И ещё раз подумаем о том, что такое поэзия. Вот можно сказать, что шаланды ходят по морю, а в воде отражаются звёзды и плавают рыбы. А можно сказать вот как:

По рыбам, по звёздам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.

На правом борту,
Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос.

А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище,

Чтоб гвозди звенели,
Чтоб мачта гудела:
"Доброе дело! Хорошее дело!"

Чтоб звезды обрызгали
Груду наживы:
Коньяк, чулки
И презервативы...

Ай, греческий парус!
Ай, Черное море!
Ай, Черное море!..
Вор на воре!
. . . . . . . . . . . . .
Вот так бы и мне
В налетающей тьме
Усы раздувать,
Развалясь на корме,

Да видеть звезду
Над бугшпритом склонённым,
Да голос ломать
Черноморским жаргоном,

Да слушать сквозь ветер,
Холодный и горький,
Мотора дозорного
Скороговорки!

Иль правильней, может,
Сжимая наган,
За вором следить,
Уходящим в туман...

Да ветер почуять,
Скользящий по жилам,
Вослед парусам,
Что летят по светилам...

И вдруг неожиданно
Встретить во тьме
Усатого грека
На черной корме...

Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!

Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу,

Чтоб волн запевал
Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
Коверкала рот,-

И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
"Ай, Чёрное море,
Хорошее море..!"