Владимир Костров:"Мы дети русской синевы и снежности"

    Земных обольщений я сбросил пустую породу. 
    Уже недалёк мой дымок в крематорной трубе. 
    Для поздних творений я выбрал старинную моду – 
    простую свободу не врать ни тебе, ни судьбе»

  А давайте вспоминать и писать о современных замечательных поэтах - пока они живы! Вот Владимир Костров, в сентябре отметивший своё 85-летие - жив-здоров и полон творческих планов. Крепкие корни рождённого в самой российской глубинке - в деревне Власиха Костромской области - питают поэта.

Где нам родиться?
Об этом у нас не спросили.
Крутятся листья на поле
лисицей поджарой.
Видишь, родная,
с конца до конца по России
осень пустила опять
золотые пожары.

Как благодатно
прощальное это пыланье,
будто царевна,
снимает венчальное платье
и, обнажаясь,
горит от святого желанья
в белой постели
принять молодые объятья.

Это ль не радость!
пылая, сгореть в одночасье,
холод по жилам
да свет пониманья и боли.
Я принимаю,
как главное русское счастье, -
вольную песню
да вьюжное белое поле.

  В страстном споре физиков и лириков Владимир Андреевич оказался бы в числе победителей при любом раскладе. Талантливый инженер-химик, автор нескольких изобретений в области жидкокристаллических приборов. И он же - автор множества сборников стихов, а также либретто рок-оперы "Джордано Бруно". Музыку к песням на его слова писали Вано Мурадели, Раймонд Паулс,   Александра Пахмутова и Лора Квинт. Помните? "Здравствуй, мир, здравствуй, друг!"? Песня к открытию Игр доброй воли в Таллине в 1986 году.

  А ещё он председатель Международного Пушкинского комитета и очень трепетно относится к русской классике. Признан лучшим переводчиком французских стихов Тютчева. "В сельскую школу бегать приходилось 3,5 километра. В снег, в дождь, но для нас это не было какой-то бедой или неудобством. Мы считали, что так и должно быть. Как ни странно, современной литературы у нас не было вовсе. Была классика, оставшаяся еще с царских времен, да и потом, спасибо Советской власти, печатавшаяся в большом количестве. Уже к 12 годам хорошо знал Пушкина, Некрасова, Тютчева, Лермонтова. Чуть позднее — Блока. А первое стихотворение сочинил в четвертом классе. Товарищам и учителю оно понравилось. Позже, в университете почти все стремились к стихотворному выражению своих чувств и мыслей. Я стал участником литобъединения, которое вел Николай Константинович Старшинов. Он показал мои стихи в журнале «Юность», где и состоялась в 1958 году первая моя публикация. А потом в «Новом мире» появилась статья Ярослава Васильевича Смелякова, где писалось, что из меня получится, ну так скажем, приличный стихотворец…" 

Вы - сумерки. Вас хочется погладить,
как в детстве, с вами хочется поладить,
и псом лохматым в комнату пустить,
и до утра оставить в ней гостить.

Вы - сумерки. Вы к нам пришли из леса,
в вас столько доброты и интереса,
вы пахнете прозябшею осиной
и мордой ноздреватою лосиной.

Осенние и летние, росистые,
знакомые и грустные, российские.
Вы подойдёте и в колени сунетесь,
и я не вздрогну, зная - это сумерки.

О, как земля вращается стремительно,
стремительно работают строители,
стремительно стараются старатели,
стремительно расходятся приятели.

Стремительно огни бегут по улицам,
и некогда бывает нам задуматься,
хоть час самих себя послушать искренне,
чтоб разделились суетность и истинность.

Давай не торопиться и не умничать.
Хоть раз в году давай с тобою сумерничать.
На бочку темноты взяв ложку сурика,
перемешаем и получим сумерки.

Любимая, ты помнишь годы школьные,
те редкие конверты треугольные.
Ты помнишь сводки горько-аккуратные,
ты помнишь хлеба ломтики квадратные.

Ты помнишь мать, по вечерам стирающую,
и печку, угольками в нас стреляющую.
Нам дня того не позабыть, наверное,
когда пришла домой пехота серая,

за Родину довольно порадевшая,
на вражеских высотах поредевшая.
Худая, поседевшая, окопная.
Но сколько было нежности накоплено.

И в сумерках для нас светили ласково
эмалевые звёздочки солдатские.
Мы дети тех солдат. Мы ветви дерева.
Нам память поколения доверена.

Мы дети русской синевы и снежности,
носители народной горькой нежности.
Закрыты шторы. В комнате смеркается.
Прошедшее с будушим смыкается.

Ты помнишь, как в Крыму свистели суслики,
и мы с тобою уходили в сумерки.
И рядом с нами, звонкая, как денежка,
чуть в темноте светилась наша девочка.

Нам души очищала наша Катенька,
единой жизни маленькая капелька.
Она над нами правила начальственно,
а порознь все мы были бы несчастливы.

И рядом с нами шли не по обочине
родные люди русские, рабочие.
Простые люди, грешные и будничные,
из прошлого в таинственное будущее.

Любимая, входи скорее с улицы,
но свет не зажигай, пусть будут сумерки.
Смеркается, смеркается, смеркается…
Пережитое в памяти сверкается.

  Вот строки стихов Владимира Кострова, поэта пронзительного и сострадательного, искреннего и простодушного (в Пушкинском понимании), наследующего высокие традиции русской классики:

Здравствуй, тетка, божий одуванчик,
это я – ваш белобрысый мальчик.
Слава богу, слёзы солоны.
Вашими трудами, вашим хлебом
я живу между землёй и небом. 

Мамочка, ты узнаешь меня?
Я твой сын! Я овощ с этой грядки. 
Видишь – плачу, значит, всё в порядке: 
если плачу, значит, это я.

  И рядом с этими стихами – строки афористично-ироничные, наполненные тонким юмором и иногда сарказмом.

Один графоман в солидный журнал прислал корявый стишок.
Совсем таланта не было в нём, и стиль был весьма смешон. 
Ho, чтобы вывод под стих подвесть, в нём были такие слова: 
«Жизнь такова, какова она есть, и больше – никакова!»

  У Кострова немало стихов о родной деревне, о своих истоках. 

Проложи по траве чуть дымящийся след
и хрустящий сенник положи в изголовье…
Этот
близкой луны
ненавязчивый свет
добр и жёлт,
как топлёное масло коровье.

Чуть стеклянно мерцает твоя борода,
и лечебно свечение глаз под бровями,
словно в горле, пробулькала в речке вода,
глухо ухает филин вдали
за борами.

Ты слова говоришь, словно мякиш жуёшь,
и неслышно ступаешь по травам, тихоня.
До чего хорошо ты на свете живёшь,
Афанасий Вуколович, дядя Афоня!

Этот век с его броским и резким мазком,
век грохочущих ритмов и танцев с изломом
ты во мне успокаиваешь
сиплым баском
и округлым и сочным, как яблоко, словом.

Потянуло с востока прохладой лесной,
звёзды близкие гаснут.
Светает.
Может, их деревенская баба метлой,
словно угли из печки,
в ведёрко сметает? 

          *      *      *

Не как фольклорная подробность,
Как вызов против естества,
Был в русской жизни
Страшный образ -
Иван, не помнящий родства.

Ни огонька,
Ни поля чести.
Ни проливного бубенца.
Ни доброй памяти,
Ни песни,
Ни матери
И ни отца.

Тут не увечье,
Не уродство,
Не тать - рука у топора,
А сердца вечное сиротство
И в светлом разуме дыра.

И в ближней стороне,
И в дальней,
В часы беды и торжества
Нет участи твоей печальней,
Иван, не помнящий родства.

  "Стихи пишутся, и это удивительно. Самый большой страх для меня, когда перестанут писаться стихи, что-то оборвется. И вроде стыдно жить стихами, и жить уже нельзя без них."

Ничего со мной не будет,
даже пуля не убьёт,
пока в поле ясный месяц
из оврага воду пьёт.

Всё отскочит, словно мячик
от утоптанной земли,
пока совы глаз не прячут
и курлычут журавли.

Я восполню все потери
от ножа и от огня,
пока есть в Отчизне двери,
что открыты для меня.

       *       *       *

И снова мир продут,
весенний и зелёный,
и по полю бредут
есенинские клёны.

Скворец из лужи пьёт,
любить и жить не страшно,
как дерево, поёт
Останкинская башня.

И шуба мне тесна,
и свитер мне игольчат.
Звенит во мне весна
в ямщицкий колокольчик.

К чему грустить,
о чём
с тобою вместе тужим?
Любимая, пойдём
по подмосковным лужам.

За всё меня прости.
Не мучаясь, 
не маясь,
как хорошо брести,
прохожим улыбаясь!

       *       *       *

Опять Подмосковье красно от ранета.
Любимая,
это кончается лето.
Для сердца - отрада,
для глаза - награда.
Пора увяданья,
пора листопада.

А ты словно Ева на древней иконе,
и рдеет ранет на прозрачной ладони.
И нас не прогонят
из нашего сада.
Нас любит и помнит пора листопада.

Прощаясь, горит и ликует природа,
и сердце желает запретного плода.
И можно сгореть от любимого взгляда…
Такая хмельная пора листопада!

Мы встретились в мире какими судьбами?
Мы яблока вместе коснёмся губами.
Бессмертья не будет,
и рая не надо.
Гори, не сгорая, пора листопада!

  Владимир Андреевич был знаком и близок с Николаем Рубцовым, гибель ушедшего Поэта - до сих пор незаживающая рана:

Терпенье, люди русские, терпенье:
Рассеется духовный полумрак,
Врачуются сердечные раненья…
Но это не рубцуется никак.

Никак не зарастает свежей плотью…
Летаю я на запад и восток,
А надо бы почаще ездить в Тотьму,
Чтоб положить к ногам его цветок.

Он жил вне быта, только русским словом.
Скитания, бездомье, нищета.
Он сладко пел. Но холодом медовым
Суровый век замкнул его уста.

Сумейте, люди добрые, сумейте
Запомнить реку, памятник над ней.
В кашне, в пальто, на каменной скамейке
Зовёт поэт звезду родных полей.

И потому, как видно, навсегда,
Но в памяти, чего ты с ней не делай,
Она восходит, Колина звезда:
Звезда полей во мгле заледенелой.

  И вроде бы пора подводить итоги - но снова стих звучит, как надежда, как обещание света и добра.

Мы - последние этого века,
Мы великой надеждой больны.
Мы - подснежники.
Мы из-под снега,
Сумасшедшего снега войны.

Доверяя словам и молитвам
И не требуя блага взамен,
Мы по битвам прошли,
Как по бритвам,
Так, что ноги в рубцах до колен.

И в конце прохрипим не проклятья -
О любви разговор поведём.
Мы последние века.
Мы братья
По ладони, пробитой гвоздём.

Время быстро идёт по маршруту,
Бьют часы, отбивая года.
И встречаемся мы на минуту,
А прощаемся вот навсегда.

Так обнимемся.
Путь наш недолог
На виду у судьбы и страны.
Мы - подснежники.
Мы из-под ёлок,
Мы - последняя нежность войны.

         *         *        *

Просыпаюсь от сердечной боли,
Но зимою дымной не умру,
Доживу до лета, выйду в поле,
Постою без кепки на ветру,

Поклонюсь цветам, деревьям, сёлам,
Покачаю буйной головой…
Я хочу от вас уйти весёлым
Узкою тропинкой полевой.

Поздними прозреньями не маясь,
Не в больнице двери затворя,
А случайным встречным улыбаясь
И за всё судьбу благодаря.

Пусть для вас дожди слетают с ветел
И поёт вечерний соловей,
Я же вам оставлю только ветер,
Летний ветер Родины моей.