Михаил Анчаров для многих был знаковой фигурой на протяжении трех десятилетий. Он первым стал писать авторские песни, а Владимир Высоцкий называл его своим учителем. Он поставил первый советский телесериал, а песни из этого фильма давно стали народными. Он писал фантастику, которой зачитывались подростки предперестроечной эпохи. Он писал картины в особой манере, которую изучали в свое время в художественном училище имени Сурикова. Его творческую судьбу просто невозможно вместить в одно определение.
Михаил Леонидович принадлежит к поколению, юность которого совпала с годами войны. Он родился в Москве 28 марта 1923 года. Параллельно с общеобразовательной учился некоторое время в музыкальной школе, потом - детской изостудии при ВЦСПС. Читал много, особенно поэзию, а учился, как вспоминали его одноклассники, плоховато - математику, физику не воспринимал совсем, а сочинения по литературе писал на один лист, не больше.
Свою первую песню "Не шуми, океан, не пугай...", аккомпанируя себе на семиструнной гитаре, он написал в тринадцать лет – в 1937 году. Песня была на стихи Александра Грина, автора «Алых парусов». Миша даже исполнил её для литературной наследницы писателя - Клавдии Борисовны Суриковой. Клавдия Борисовна была мамой одноклассницы Миши Анчарова Наташи Суриковой. С Наташей они играли в школьном драмкружке. Их отношения обсуждала вся школа. А через год после её окончания они поженились.
Это было уже в трагическом 41-ом, когда фашисты рвались к Москве. Михаил Анчаров тогда оставил архитектурный институт, куда поступил после школы, попросился добровольцем на фронт, но получил от военкомата направление в Военный институт иностранных языков Красной Армии. И ещё он уже тогда писал песни - на стихи Веры Инбер, Бориса Корнилова и других современных поэтов.
Анчаров учился на восточном факультете, изучал китайский и японский языки и служил в ГРУ – Главном Разведывательном Управлении. Он неоднократно участвовал в секретных разведывательных операциях. Наиболее известное "военное приключение" Анчарова - в 1945 он входил в группу десантников, захвативших последнего императора Манчжурии Пу И. За этот подвиг младший лейтенант был удостоен ордена Красной Звезды.
А параллельно появляются и его «менестрельные» песни. Так называл их сам Анчаров. Понятие бардовской песни тогда ещё не существовало. Нынешние эксперты и знатоки утверждают, что Анчаров был первым бардом в стране. Почти всю войну он не расставался с семиструнной гитарой. Пел и сочинял песни, когда это было возможно. Они были глубоко личные, но переходили, что называется, из уст в уста. И Анчаров очень удивился, когда узнал, что его песни – так же под гитару - поют солдаты на разных фронтах.
После войны Михаил ещё два года служит кадровым офицером разведки. А потом вдруг страстно увлекается рисованием. По его словам, после Победы он уже просто не мог оторваться от мольберта и мечтал стать художником. Но как? Он ведь кадровый офицер! К тому же разведчик. Кто его отпустит из армии? Нужны веские основания. А в качестве оснований у Анчаров было только одно – написанные маслом пейзажи и портреты сослуживцев-разведчиков, картины, которые и показывать-то никому нельзя.
Однако упрямый Анчаров написал рапорт. И вот молоденький лейтенант предстал перед высокими военными чинами – боевыми офицерами-фронтовиками. Дальше цитата из воспоминаний Михаила Анчарова: «Посмотрели, посовещались. А что! - говорят - ети ж твою... ничего! Вроде бы получается у него. И отпустили. Валяй, говорят, рисуй дальше. И живопись стала для меня целой эпохой жизни...»
Но неугомонному в своих творческих поисках Анчарову этого было мало.
Он поступает на курсы сценаристов и начинает писать сценарии для кино. Живёт на случайные заработки, поёт свои песни на квартирах друзей, знакомится с В. Высоцким, дружит с А. Галичем, пишет картины – и вообще ведет достаточно богемный и неустроенный в бытовом отношении образ жизни. Это было время хрущевской оттепели, на которое, как утверждают критики, приходится творческий взлет Михаила Анчарова.
Шестидесятые годы прошлого века были для М. Анчарова по-своему переломными. С одной стороны – это было время успеха его публичных выступлений со своими песнями, первых любительских записей их на магнитофон, записей, которые переписывали потом друг у друга, слушали по всей стране и перепевали, иногда не зная даже имени автора. Это было время зарождения массовой бардовской песни, и Михаила Анчарова сразу признали мэтром. Есть даже версия, что Александр Галич начал писать именно под влиянием Анчарова.
И этого ему было мало. Анчаров берётся за прозу. В конце шестидесятых в журналах «Смена», «Москва», «Юность» появляются его рассказы, повести, критические статьи. Причем, иногда эти публикации сопровождаются авторскими иллюстрациями. Ведь Анчаров по-прежнему не бросает кисти и краски, и, конечно, поёт по «квартирникам» новые песни.
Может быть, самое ценное в песнях Анчарова — интонация. Слушаешь и понимаешь: это с тобой говорит мудрый и добрый человек. Так нечасто бывает — чтобы юмор без зубоскальства, чтобы грустно и весело одновременно. Вокальное, музыкальное и инструментальное несовершенство здесь только кстати: кажется, что ты просто сидишь за столом с близким человеком. То же обаяние — у прозы Анчарова.
В литературе он пробует себя в разных жанрах. Так, в ежегодном альманахе "Фантастика-65" опубликована его фантастическая повесть "Сода-солнце". Пишется совершенно необычная для того времени книга "Самшитовый лес". На сцене Московского театра имени Ермоловой ставят авторскую пьесу по его повести «Теория невероятности». На «Беларусфильме» в 1966 году снимают кинокартину «Иду искать» по сценарию М. Анчарова и А. Аграновского.
Михаил Анчаров был автором сценария первого советского телесериала "День за днём", который рассказывал о дружной жизни двух семей в коммунальной квартире. Там и прозвучала песня на его стихи "Стою на полустаночке" и песня "Ты припомни, Россия".
Ты припомни, Россия,
Как всё это было:
Как полжизни ушло
У тебя на бои,
Как под песни твои
Прошагало полмира,
Пролетело полвека
По рельсам твоим.
И сто тысяч надежд
И руин раскаленных,
И сто тысяч салютов,
И стон проводов,
И свирепая нежность
Твоих батальонов
Уместились в твои
Полсотни годов.
На твоих рубежах
Полыхали пожары.
Каждый год - словно храм,
Уцелевший в огне.
Каждый год - как межа
Между новым и старым.
Каждый год - как ребенок,
Спешащий ко мне.
На краю городском,
Где дома-новостройки,
На холодном ветру
Распахну пальтецо,
Чтоб летящие к звездам
Московские тройки
Мне морозную пыль
Уронили в лицо.
Только что там зима -
Ведь проклюнулось лето!
И, навеки прощаясь
Со старой тоской,
Скорлупу разбивает
Старуха-планета -
Молодая выходит
Из пены морской.
Я люблю и смеюсь,
Ни о чём не жалею.
Я сражался и жил,
Как умел - по мечте.
Ты прости, если лучше
Пропеть не умею.
Припадаю, Россия,
К твоей красоте!
Это была первая подобная работа Центрального Телевидения СССР. И очередной творческий экперимент Михаила Анчарова. Фильм вышел на экраны в самом начале 70-х.
Позднее Анчаров говорил в одном из интервью: «Пытались установить, в чем же секрет… Секрет был довольно прост. Я хотел показать современников, отказавшись от изображения опостылевших всем эпохальных событий и не менее опостылевших стопроцентных героев и обратиться к будням, в которых всё, как ни крути, эпохально, ибо эпоха из будней и состоит. Наверное, такой взгляд на вещи отвечал тогда настроению многих людей, че-ло-ве-ков, которых потихоньку и беспощадно - и методично!- забывали...» В истории это время потом назвали эпохой застоя…
Последние годы жизни пришлись на так называемую "перестройку". Анчаров не стал, как многие, отрекаться от советского прошлого, прожил это время с достоинством, как боевой офицер. Ушёл из этой жизни в июле 1990 года. Хорошо знавший Анчарова Юрий Ревич писал: «Если попытаться кратко выразить суть явления отечественной культурной жизни под названием "Анчаров", то это можно было бы сделать, на мой взгляд, так: Михаил Леонидович Анчаров есть несостоявшийся великий человек. В определении "несостоявшийся" нет обидного или горького подтекста - просто он не стремился стать великим.»
"Потому что человек, который делает открытие, и вовсе не важно какое - большое или маленькое, звезду открыл или песню, травинку или соседа, пожаловавшего за табаком и солью, это всё не важно, - открытие всегда приходит единственным путем: человек прислушивается к себе и слышит тихий взрыв. Тихий взрыв может услышать каждый, но слышит в одиночку и, значит, один из всех. Потому что нет двух одинаковых, а есть равные. И, значит, каждому свое, и что свое, то для всех, а что только для всех, то не нужно никому, потому что дешевка, сердечный холод, второй сорт."
Из книги "Самшитовый лес"
Баллада о парашютах
Парашюты рванулись
И приняли вес.
Земля колыхнулась едва.
А внизу – дивизии
«Эдельвейс»
И «Мёртвая голова».
Автоматы выли,
Как суки в мороз,
Пистолеты били в упор.
И мёртвое солнце
На стропах берёз
Мешало вести разговор.
И сказал Господь:
– Эй, ключари,
Отворите ворота в Сад!
Даю команду –
От зари до зари
В рай пропускать десант.
(Как тут не вспомнить Высоцкого:
Архангел нам скажет: «В раю будет туго!»
Но только ворота — щелк,
Мы бога попросим: «Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!» )
И сказал Господь:
– Это ж Гошка летит,
Благушинский атаман, –
Череп пробит,
Парашют пробит,
В крови его автомат.
Он врагам отомстил
И лёг у реки,
Уронив на камни висок.
И звёзды гасли,
Как угольки,
И падали на песок.
Он грешниц любил,
А они – его,
И грешником был он сам.
Но где ж ты святого
Найдёшь одного,
Чтобы пошёл в десант?
Так отдай же, Георгий,
Знамя своё,
Серебряные стремена, –
Пока этот парень
Держит копьё –
На свете стоит тишина.
…И скачет лошадка,
И стремя звенит,
И счёт потерялся дням,
И мирное солнце
Топочет в зенит
Подковкою по камням.
(Образ Солнца, уходящего в зенит, потом появится и у Семёныча:
Нынче по небу солнце нормально идет,
Потому что мы рвемся на запад. )
1964
Баллада о танке Т-34,
который стоит в чужом городе на высоком красивом постаменте
Впереди колонн
Я летел в боях,
Я сам нащупывал цель.
Я железный слон,
И ярость моя
Глядит в смотровую щель.
Я шёл как гром,
Как перст судьбы,
Я шёл, поднимая прах,
И автострады
Кровавый бинт
Наматывался на трак.
Я пробил тюрьму
И вышел в штаб,
Безлюдный, как новый гроб.
Я шёл по минам,
Как по вшам,
Мне дзоты ударили в лоб.
Я давил эти панцири
Черепах,
Пробиваясь вглубь норы,
И дзоты трещали,
Как черепа,
И лопались, как нарыв.
Обезумевший слон,
Я давил хрусталь,
Я сейфы сбивал с копыт.
Я слышал, как
Телефоны хрустят,
Размалываясь в пыль.
И вот среди раздолбанных кирпичей, среди
разгромленного барахла я увидел куклу.
Она лежала, раскинув ручки,- символ чужой
любви... чужой семьи... Она была совсем рядом.
Зарево вспухло,
Колпак летит,
Масло, как мозг, кипит,
Но я на куклу
Не смог наступить –
И потому убит.
И занял я тихий
Свой престол
В весеннем шелесте трав, –
Я застыл над городом,
Как Христос,
Смертию смерть поправ.
И я застыл,
Как застывший бой.
Кровенеют мои бока.
Теперь ты узнал меня?
Я ж – любовь,
Застывшая на века.
1965
(Теперь понимаете, откуда вырос "Як-истребитель" Высоцкого?)
Большая апрельская баллада
Пустыри на рассвете,
Пустыри, пустыри.
Снова ласковый ветер –
Как школьник.
Ты послушай, весна,
Этот медленный ритм.
Уходить – это вовсе
Не больно.
Это только смешно –
Уходить на заре,
Когда пляшет судьба
На асфальте,
И – зелень свиданий,
И на каждом дворе
Весна разминает
Пальцы.
И поднимет весна
Марсианскую лапу.
Крик ночных тормозов –
Это крик лебедей,
Это синий апрель
Потихоньку заплакал,
Наблюдая апрельские
Шутки людей.
Наш рассвет был попозже,
Чем звон бубенцов,
И пораньше,
Чем пламя ракеты.
Мы не племя детей
И не племя отцов,
Мы – цветы
Середины столетья.
Мы цвели на растоптанных
Площадях,
Пили ржавую воду
Из кранов,
Что имели – дарили,
Себя не щадя.
Мы не поздно пришли
И не рано.
Мешок за плечами,
Сигаретный дымок
И гитары
Особой настройки.
Мы почти не встречали
Целых домов,
Мы руины встречали
И стройки.
Нас ласкала в пути
Ледяная земля,
Но мы,
Забывая про годы,
Проползали на брюхе
По минным полям,
Для весны прорубая
Проходы...
Мы ломали бетон
И кричали стихи,
И скрывали
Боль от ушибов.
Мы прощали со стоном
Чужие грехи,
А себе не прощали
Ошибок.
Дожидались рассвета
У милых дверей
И лепили богов
Из гипса.
Мы сапёры столетья!
Слышишь взрыв на заре?
Это кто-то из наших
Ошибся...
Это залпы черёмух
И залпы мортир,
Это лупит апрель
По кюветам,
Это зов богородиц,
Это бремя квартир,
Это ветер листает
Газету.
Небо в землю упало.
Большая вода
Отмывает пятна
Несчастья.
На развалинах старых
Цветут города –
Непорочные,
Словно зачатье.
1966
Песня про радость
Мы дети эпохи,
Атомная копоть.
Рыдают оркестры
На всех площадях.
У этой эпохи
Свирепая похоть, –
Всё дразнится, морда,
Детей не щадя.
Мы славим страданье,
Боимся успеха,
Нам солнце не в пору
И вьюга не в лад.
У нашего смеха
Печальное эхо,
У нашего счастья
Запуганный взгляд.
Любой зазывала
Ползёт в запевалы,
Любой вышибала –
Хранитель огня.
Забыта основа
Весёлого слова.
Монахи, монахи,
Простите меня, –
Не схимник, а химик
Решает задачу,
Не схема, а тема
Разит дураков.
А если уж схема,
То схема поэмы,
В которой – гипотезы
Новых веков.
Простим же двадцатому
Скорость улитки,
Расчёты свои
Проведём на бегу.
Давайте же выпьем
За схему улыбки,
За график удачи
И розы в снегу.
За тех, кто услышал
Трубу на рассвете,
За женщин
Упрямые голоса,
Которые звали нас,
Как Андромеда,
И силой тащили нас
В небеса.
Полюбим наш век,
Забыв отупенье, –
Омоется старость
Живою водой, –
От света до тени,
От снеди до денег
Он алый, как парус
Двадцатых годов.
Мы рваное знамя
«Бээфом» заклеим,
Мы выдуем пыль
Из помятой трубы.
И солнце над нами –
Как мячик в аллее,
Как бубен удачи
И бубен судьбы.
Давайте же будем
Звенеть в этот бубен,
Наплюнем на драмы
Пустых площадей.
Мы, смертные люди, –
Бессмертные люди,
Не стадо баранов,
А племя вождей!
Отбросим заразу,
Отбросим обузы,
Отбросим игрушки
Сошедших с ума!
Да здравствует разум!
Да здравствуют музы!
Да здравствует Пушкин!
Да скроется тьма!
1966
Оценил 31 человек
62 кармы