От психоза до психоза...

Для начала, давайте прочтëм коротенький пост, который опубликовал у себя один из самых известных национал-патриотов РФ, создатель Народно-освободительного движения "Наши"...

**************

В России новое помешательство: объявлен крестовый поход на квадроберов (на детей одевающих кошачьи масочки).

На эту живую, веселую, безобидную дурь ополчились все.

"Квадроберы идут против церкви и пропагандируют возвращение к варварству!" - заявили в РПЦ.

"Современные тенденции в субкультурах, напротив, низводят человека до уподобления животным. По большому счëту это пропаганда возвращения к варварству, к дебрям язычества…" — говорит замглавы синодального PR - отдела Московского патриархата Вахтанг Кипшидзе.

Бьются в падучей попы, гневно потеют генералы и депутаты.

Масочки требуют запретить, "ибо возврат к язычеству и торжество животности".

Надо сказать, что "животными" здесь являются именно "борцы", но никак не игруны в кошечек.

Налицо чистая зоология: старое зверье рычит на малявок только потому, что очень чешется рычалка.

Скрепщиками движет отнюдь не желание "выпалывать зло", а банальный зуд демонстрировать власть и самоутверждаться.

В РФ, где власть глупости ныне беспредельна, стало модным везде видеть "угрозы Православным устоям".

***************

Вот так пишет сей товарищ - с которым даже хочется согласиться, но...

Начнëм с того, что никакого "движения квадроберов" не существует - и никогда не существовало. А сам этот термин придуман буквально с нуля, на пустом месте.

Если ребëнок надел маску кошечки, лисички, или зайчика - он не стал от этого "квадробером". Это просто ребëнок с маской кошечки, лисички, или зайчика - и ничего иного.

Это не дурь - дети имеют право на детство и на детские шалости.

Но, спрашивается: в чëм же тогда дело? В чëм причина взявшегося буквально из ничего "антиквадроберского" психоза?

А причина в том, что любое по-настоящему тоталитарное государство - живëт от истерии до истерии.

Именно так, от одной истерической кампании до другой - жили в Советском Союзе.

Бесконечные чистки, показные суды, приступы шпиономании, приступы борьбы с вредителями, борьбы с троцкистами, с кулаками, с низкопоклонством перед западом, с изучающими язык эсперанто, с русским шовинизмом, с безродными космополитами, с саботажниками, с похитителями трëх колосков, и бог знает ещë с кем и с чем... Так страна искусственно поддерживалась в состоянии перманентного психоза.

Когда Никита Хрущëв начал сокращать количество психозов (хотя и не прекратил их совсем) - Советский Союз начал плавно дрейфовать к своей кончине.

Ибо тоталитарному обществу совершенно необходим массовый психоз, неважно на какую тему - дабы поддерживать градус коллективного безумия, не давать прийти в себя, оглянуться и задуматься...

Точно так же, от психоза до психоза, жил Китай эпохи Мао Цзэдуна.

Борьба с воробьями, борьба с мухами, борьба с мышами, "культурная революция", "большой скачок", разгул хунвэйбинов и цзаофаней... Так в огромной, голодной, нищей стране, поддерживался градус коллективного психоза.

Как только психозы прекратились - Китай начал выздоравливать и превращаться в нормальное государство...

Так жили в гитлеровском Рейхе и в полпотовской Кампучии.

Так живут в Северной Корее - где постоянные чистки и "пятиминутки ненависти" (которые, впрочем, могут длиться часами) являются нормой жизни.

Очень хорошо описал такие "двухминутки ненависти" Джордж Оруэлл, в своëм романе "1984":

************

Программы Двухминуток Ненависти каждый день менялись, но в каждой главную роль играл Гольдштейн. Он был самым большим предателем, первым кто запятнал чистоту Партии. Все последующие преступления против Партии, все измены, саботаж, ереси, уклоны - прямо вытекали из учения Гольдштейна.

Он был ещë жив, где-то скрывался и плëл паутину своих заговоров. Возможно, он нашел убежище за границей у своих зарубежных хозяев, а может быть (такие слухи ходили время от времени), он скрывался в самой Океании.

Грудь Уинстона сжималась. Он никогда не мог без мучительных переживаний видеть худое еврейское лицо Гольдштейна с пушистым венчиком седых волос и маленькой козлиной бородкой. В этом умном лице одновременно было что-то, вызывающее отвращение, какой-то налëт старческого маразма. На кончике его длинного тонкого носа громоздились очки. Лицо напоминало овечье, и голос у него был тоже овечий.

Как обычно, Гольдштейн начал с нападок на доктрину Партии, и, как обычно, нападки были настолько преувеличены, а факты настолько передëргивались, что это было ясно и ребенку.

Но в то же время они звучали довольно правдоподобно и возникало тревожное чувство, что кто-то не шибко грамотный может поверить его словам.

Гольдштейн ругал Большого Брата, выступал против диктатуры Партии, требовал заключения немедленного мира с Евразией, отстаивал свободу слова, свободу печати, свободу собраний, свободу мысли - и истерично кричал что революцию предали. Вся эта быстрая многословная скороговорка, в чём-то пародировала привычный стиль ораторов Партии. Речь его содержала слова из новояза, пожалуй их было даже больше чем в обычной речи любого члена Партии. А пока он говорил, на экране, за его головой, маршировали бесконечные колонны евразийских солдат: шеренга за шеренгой шагали сильные мужчины с застывшими азиатскими ликами, чтобы ни у кого не оставалось сомнения, какую реальность пытается скрыть Гольдштейн своим правдоподобным вздором. Лица солдат наплывали на поверхность экрана и исчезали, но их тут же сменяли новые, точно такие же. Однообразный мерный солдатский шаг создавал фон для блеющего голоса Гольдштейна.

Не прошло и тридцати секунд с начала Двухминутки Ненависти, а половина сидящих в холле была уже не в силах сдерживать себя. Послышались бешеные выкрики. На самодовольное овечье лицо на экране и пугающую силу евразийской армии нельзя было смотреть спокойно. При одной мысли о Гольдштейне человек испытывал непроизвольный страх и гнев. Гольдштейн был постоянным объектом ненависти в отличие от Евразии или Востазии, поскольку, когда Океания воевала с одной из этих держав, она обычно поддерживала мирные отношения с другой. Но как ни странно, хотя все ненавидели и презирали Гольдштейна, хотя ежедневно, тысячу раз в день, с трибун, с экранов мониторов, со страниц газет и книг его теории опровергались, разоблачались, высмеивались, выставлялись на всеобщее обозрение как жалкий вздор (они и были вздором), несмотря на всё это, его влияние никогда не уменьшалось. Всегда находились простаки, которые ждали чтобы их одурачили. Дня не проходило чтобы Полиция Мысли не разоблачила шпионов и саботажников, действующих по его указке. Он руководил огромной подпольной армией — подпольной сетью заговорщиков, поставивших себе целью уничтожить Государство.

Говорили, что эта организация называется "Братство".

Ходили слухи о страшной книге, в которой были собраны все его еретические теории. Книга распространялась нелегально. Она никак не называлась. Если о ней говорили, то называли просто — книга. Но всё это были только слухи. Ни о Братстве, ни о книге, рядовой член Партии старался по возможности не говорить.

Ко второй минуте ненависть походила уже на всеобщее бешенство. Люди вскакивали и снова садились, стараясь перекричать блеющий с экрана голос. Маленькая рыжеватая женщина раскраснелась и хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Даже тяжёлое лицо О’Брайена побагровело. Он сидел очень прямо и тяжело дышал мощной грудью, как будто противостоял набегающей волне. Темноволосая девушка, устроившаяся сзади Уинстона, принялась кричать: "Свинья! Свинья! Свинья!"... Неожиданно она схватила тяжелый словарь новояза и швырнула его в экран. Словарь попал в нос Гольдштейну и отскочил, а голос всё звучал и звучал. Уинстон поймал себя на том, что и он кричит вместе со всеми и яростно бьет каблуком по перекладине стула.

Самое страшное в Двухминутке Ненависти заключалось не в том, что каждый должен был притворяться, совсем напротив — в том, что невозможно было уклониться от участия. Через тридцать секунд уже не надо было и притворяться. Пароксизм страха и мстительности, желание убивать, мучить, бить по лицу кувалдой, как электрический ток проходили сквозь всех присутствующих, превращая каждого помимо его воли в гримасничающего, вопящего безумца.

И всё же ярость, которая охватывала человека, была абстрактной, ненаправленной, — как пламя паяльной лампы, её можно было передвигать с одного предмета на другой. И были мгновения, когда ненависть Уинстона устремлялась совсем не против Гольдштейна, а против Большого Брата, Партии, Полиции Мысли. В такие мгновения его сердце раскрывалось навстречу одинокому осмеянному еретику на экране монитора, единственному хранителю правды и здравого ума в мире лжи. Но уже в следующую секунду он был заодно с окружавшими его людьми, и всё что говорилось о Гольдштейне, казалось ему чистой правдой. В такие мгновения его тайное отвращение к Большому Брату сменялось обожанием, и Большой Брат, казалось, возвышался над всеми — непобедимый, бесстрашный защитник, стоящий как скала на пути азиатских орд.

А Гольдштейн, несмотря на всю свою отторженность, беспомощность, сомнительность самого своего существования на земле, казался злым искусителем, способным одной силой своего голоса разрушить цивилизацию.

Порой напряжением воли удавалось даже переключать свою ненависть. Яростным усилием, каким отрываешь голову от подушки во время ночного кошмара, Уинстону удалось перенести ненависть с лица на экране монитора, на темноволосую девушку сзади него. Чёткие, прекрасные картины поплыли перед глазами. Вот он резиновой дубинкой забивает её насмерть. Вот, обнажëнную, привязывает к столбу и пронзает стрелами как Святого Себастьяна. Вот он насилует её и в момент наивысшего наслаждения перерезает ей горло...

Он лучше стал понимать, за что ненавидит её. За то что она юная, хорошенькая и бесполая. За то что он хочет спать с ней, но этого никогда не случится. За то что вокруг её сладостной гибкой талии, словно созданной для объятий, повязан гнусный алый шарф — символ воинствующего целомудрия...

Ненависть достигла своего пика. Голос Гольдштейна действительно перешёл в блеянье, и на секунду его лицо сменилось овечьим. Затем оно расплылось и на экране появилась фигура евразийского солдата. Огромный и страшный, он шёл на вас. Вот-вот он спрыгнет с экрана в холл со своим грохочущим автоматом. Кое-кто в первом ряду инстинктивно отпрянул назад. Но тут же раздался вздох облегчения: фигура врага растаяла, и на экране возникло лицо Большого Брата — черноволосое, усатое, полное силы и непостижимого спокойствия, оно заняло почти весь экран. Никто не слышал, что говорил Большой Брат. Наверно это были простые ободряющие слова, вроде тех какие говорят в грохоте боя, их трудно разобрать, но они вселяют уверенность уже тем, что сказаны.

Потом исчезло с экрана и лицо Большого Брата, а вместо него появились три больших лозунга Партии:

ВОЙНА — ЭТО МИР.

СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО.

НЕЗНАНИЕ — ЭТО СИЛА.

Лицо Большого Брата, казалось, ещё несколько секунд проступало за словами лозунгов, как будто оно врезалось в глаза каждого и не могло исчезнуть сразу. Маленькая рыжеватая женщина вскочила и перевесилась через спинку стула, стоявшего впереди неё. "Мой спаситель!" — шептала она дрожащими губами и протягивала руки к экрану, а потом закрыла лицо руками. Кажется, она молилась...

И тут все принялись медленно, самозабвенно, мерно скандировать: "Б-Б!… Б-Б!… Б-Б!" Очень медленно, снова и снова, с продолжительной паузой между первым и вторым "Б".

Мрачные приглушëнные звуки странным образом напоминали голоса дикарей, и казалось, за ними можно различить топот босых ног и ритмы тамтама...

Наверно так продолжалось с полминуты. Этот рефрен часто звучал в минуты больших потрясений. Отчасти это было гимном, воспевавшим мудрость и величие Большого Брата, но в гораздо большей степени он напоминал самогипноз, преднамеренное отключение сознания посредством такого ритмического шума.

Всë застыло внутри Уинстона...

************

Мы в России, в последние годы, тоже живëм от одного массового психоза до другого.

Будь это антипедофилическая истерия (когда нам из каждого утюга кричали о жестоких сексуальных маньяках, которые с надроченными пиписьками притаились за каждым кустом), будь это ковидобесие, или грузинофобия, украинофобия, прибалтофобия, гомофобия, вопли о кознях Иблиса, о половцах с печенегами, антиамериканизм, антиевропеизм, истерия по поводу засилья ужасных азиатов-гастарбайтеров, или по поводу "квадроберов" - природа и цель этих психозов, одна и та же.

Дело тут не в детях одевающих маски. Просто нужен хоть какой-то повод для очередного массового психоза - пусть даже совершенно надуманный, высосанный из пальца.

Заодно кстати - можно влезть в чью-то личную жизнь, поставить под контроль тоталитарного государства воспитание детей в семьях. Можно шантажировать тех или иных родителей угрозами отобрать детей, на основании неправильного воспитания - если родители будут недостаточно лояльны...

Разумеется, после этого психоза будет следующий, а потом - ещë один, и ещë...

Ибо тоталитарная помесь тюрьмы и психушки, может благополучно существовать только в условиях всеобщей перманентной истерии.

В противном случае, если приступы психозов исчезнут, или станут редкими - в обществе начнëтся процесс постепенного успокоения и выздоровления.

Так что всë логично...

************

Желающие лайкнуть рублëм - могут сделать это на карту Сбера: 2202 2062 0209 1471

Или на телефон: +7 964 583-93-50

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА МОЙ ТЕЛЕГРАММ-КАНАЛ: https://t.me/borovskikholeg