Какую Россию мы потеряли, или Юбилей на пороге

0 783

2017 год обещает продолжение горячих «исторических» дискуссий. Лучшими аргументами в спорах такого рода являются документы, свидетельства очевидцев, литературные произведения.

Приведем ниже воспоминания человека явным образом объективного, написанные задолго до того, как возникло «идеологическое противостояние», вызванное событиями 1917 года. Так какую Россию мы потеряли?

Юнас (Ионас) Юнсон Стадлинг (1847 - 1935), шведский журналист и писатель, бывал в России и писал о ней. В 1892 году, во время голода в России, выступил помощником американских и шведских благотворителей, встречался с Львом Николаевичем Толстым в деревне Бегичевка Данковского уезда Рязанской губернии, который занимался организацией помощи голодающим.

Воспоминания Стадлинга «С Толстым на голоде в России» публикуются по тексту: Jonas Stadling “With Tolstoy in the Russian Famine”. – 1893, voi. 46, № 2, June, p/ 249 - 263

В январе 1892 года, живя в Швеции, я получал письма из охваченных голодом губерний России. В них рассказывалось, в частности, о страдальцах, которые по тем или иным причинам не получали официальных вспомоществований. Еще ранее небольшие суммы, жертвуемые шведами для помощи голодающим, были направлены в Россию. Но так как друзья в Великобритании и Америке выразили надежду, что смогут собрать более значительные пожертвования, мне предложили поехать в Россию и попытаться организовать там благотворительную работу среди наиболее пострадавших и обойденных. Опасаясь, что иностранцу будет трудно, а то и вовсе невозможно осуществить этот план собственными силами, я написал графине С. Толстой, спрашивая ее совета. В ответ было получено письмо следующего содержания на английском:

«Милостивый государь, очень трудно давать совет в таком вопросе, как благотворительность. Любая поддержка в этой беде дорога, и организация помощи голодающим России могла бы принести большую пользу. Но организации (частные)запрещены в России, и каждый помогает народу как может.

Если бы кто-нибудь захотел послать значительную сумму, ее можно направить или в комитет наследника цесаревича в С.-Петербурге, или в комитет Великой княгини Елизаветы Федоровны в Москве. Если же вы захотите представить деньги в частное распоряжение, мой муж и моя семья постараются сделать все возможное, чтобы употребить их с наибольшей пользой для облегчения народного бедствия.

Думаю, что если бы вы сами приехали в Россию, вы были бы очень полезны, так как личная помощь необходима почти так же, как денежная. Но жизнь в охваченных голодом деревнях очень тяжела, приходится терпеть большие неудобства, и если вы никогда не бывали в России и не имеете представления о русской деревне, то не вынесете этой жизни.

Голод ужасен. Хотя правительство и пытается сделать что может, частная помощь очень важна. Лошади мрут от бескормицы, коров и другой скот крестьяне либо режут, либо он дохнет от голода. Скота остается все меньше и меньше.

Мы намеревались, если получим достаточно денег, закупить весною лошадей на юге России, с тем чтобы дать нашим крестьянам возможность работать. Наши крестьяне ничего не могут делать без скота. Однако это только планы. Пока же мы делаем все возможное, чтобы сохранить жизнь соотечественников. Как ужасно больно видеть наших бедных страдающих крестьян, таких беспомощных, но полных надежды, что они встретят кого-нибудь, кто проявит к ним жалость и сочувствие. Если вы, сударь, постараетесь сделать что-нибудь, господь благословит вас. Искренне ваша.

Графиня С. Толстая.

Января 20-го (ст.ст.)1892».

… В Москве было решено, что я прежде всего отправлюсь в Рязянь и проведу пару недель в главном центре деятельности старого графа Толстого, а затем поеду с его сыном Львом Львовичем в Самару, где последний должен был возобновить свою работу и где, как говорили, бедствие еще ужаснее, чем в других местах. В день отъезда из Москвы мне случилось проходить мимо дома, где была размещена выставка фотографий. «Нет ли у вас снимков страдальцев из голодной губернии?» - спросил я одного из сотрудников. «Запрещено», - последовал лаконичный ответ. «Почему?» - «Не знаю». Войдя в следующую комнату, я увидел множество любительских фотоаппаратов, о которых учтивый немец дал исчерпывающую информацию. И хотя не один фотограф-любитель был задержан полицией в русских деревнях, я решил купить «Кодак». Многие из моих фотографий художественно несовершенны, но единственно, в чем ценность их несомненна, - то, что сняты они прямо с натуры и, насколько мне известно, являются единственными фотографиями, сделанными в голодающих губерниях.

… Приехав в Бегичевку, я решил, что на другой же день буду сопровождать молодую графиню Марию Толстую в ее поездке по деревням.

… Мы тронулись в путь. Сани стремительно рванулись вперед, графиня правила сама. … Холод был пронзительный, слепящая метель бушевала в степи…

… Графиня, которая бегло говорит по-английски, рассказала мне, что уже несколько лет она работает среди крестьян, пытаясь помочь им. Она заведовала школой для крестьянских детей в своем имении, но, так как не учила их креститься и поклоняться иконам, священники закрыли эту школу. Тогда она стала собирать детей у себя дома к чаю и таким образом продолжала учить их…

… Тем временем сквозь вьюгу показался длинный ряд покрытых снегом холмов. Подъехав ближе, мы поняли, что это избы, до самой крыши засыпанные снегом. Это была деревня Пеньки. Она выглядела совершенно безлюдно. Почти каждая вторая изба без кровли. Ни одного живого существа вокруг, ни дымка из труб. Казалось, что в округе – разрушение и смерть. Мы остановились перед приземистой избой, в которй граф устроил школу и столовую. Войдя внутрь, мы сначала не могли ничего различить и, только ощутив мягкость под ногами, поняли, что голая земля служит полом. Когда глаза привыкли к полумраку, мы увидели ряд лавок и около тридцать детей, которые молча стояли и смотрели на нас. Учитель, молодой интеллигентный человек, подошел поздороваться. Два пожилых человека стояли в углу. С печи доносилось тяжелое дыхание и кашель: мы увидели на ней троих детей, больных черной оспой. Я предложил графине немедленно перенести их в другое место. Она отвечала, что это будет сделано, но заметила, что изолировать их будет нелегко, так как больниц нет и почти в каждом доме больные. Несчастных детей принесли в школу, «потому что в школе теплее».

Пока графиня занималась делами школы и столовой, я ходил от дома к дому по деревне. В своем дневнике я записал об этих посещениях: в избе № 1 обнаружил корову, трех пожилых людей, один из них лежал в тифу на печи рядом с двумя детьми, находящимися в последней стадии черной оспы. В избе № 2 – ребенок, больной черной оспой, тифозный старик и две опухшие от голода бабы. Скотины нет, вся вымерла. Дров нет, продуктов нет. В избе № 3 моему взору предстало престранное зрелище. Войдя в эту тесную хибару, где было так холодно, что земляной пол замерз, я поздоровался, но не получил ответа и никого не обнаружил. Уже собираясь уходить, вдруг услышал тяжелое дыхание и звук, который напоминал звук метущей метлы. Они доносились из печи. Совершенно неожиданно я обнаружил пару ног, торчащих из печи, обмотанных тряпьем. Через минуту огромный мужик появился из печного отверстия. За ним вылезла болезненного вида баба, дрожащая от холода. Правой рукой она держалась за лоб. На вопрос, что с ней, она отвечала: «Голова болит». – «А дети есть?» - спросил я. «Есть. Вот посмотрите сюда», - ответила она и, залившись слезами, указала на кучу тряпья на печи. Я увидел двоих ребятишек. Один из них явно умирал от чахотки или от голода, а другой от черной оспы. Рослый, крепкого сложения мужик с осунувшимся застывшим лицом и запавшими глазами, непричесанные волосы которого торчали во все стороны, стоял неподвижно на промерзшем земляном полу, являя собой картину отчаяния и апатии. Скотины нет, дров нет, есть нечего. Живут на подаяния. В избе № 4 было двое взрослых и два ребенка, оба больные. Снимая тряпье, которое покрывало тело одного из детей, мать расплакалась, а я увидел, что крупные слезы катятся по щекам обезображенной болезнью девочки. Комок стал в горле, и я не смог произнести ни слова. Дав серебряную монету бедной матери, я ушел. Пройдя мимо домов, частью разрушенных и покинутых, вошел в избу № 5, где нашел женщину, изуродованную болезнью, поразительно распространенной среди крестьян, и двух хилых заброшенных детей. В № 6 было три семьи, корова, лошадь и две овцы, которые жались друг к другу, чтобы согреться от пронизывающего холода….

После того как графиня договорилась об устройстве столовой для маленьких детей, мы отправились домой. «Каковы ваши впечатления от первой поездки в деревню?» - спросила она. «Ужасно, - единственное, что мог я произнести в ответ. – Разве вы не боитесь заразиться оспой или тифом?» – поинтересовался я. «Бояться! Безнравственно бояться. А вы боитесь?» - спросила она в ответ. «Нет, я никогда не боялся заразных болезней, посещая бедных, - отвечал я. – Ужасно видеть такую безнадежную нищету. Мне больно даже подумать об этом», - воскликнул я. … «Но как можно, чтобы власти допустили такое ужасное положение вещей?» - спросил я. «Не знаю», - был краткий и выразительный ответ.

…В полдень, сразу после нашего возвращения, граф Толстой тоже приехал домой. Все мы устали и проголодались, а граф был счастлив и весел как ребенок. Он говорил и смеялся, его шглаза, взгляд которых может быть острым и пронизывающим, сейчас ярко сияли от радости: попытки устроить столовые для маленьких детей наконец увенчались успехом. На это ушло много сил и времени. Пришлось преодолеть не только большие трудности в получении нужных продуктов для детей, но также глупость, невежество, суеверия мужиков и, наконец, сопротивление духовенства. Мужики настаивали на том, чтобы продукты для детей раздавали по домам, но делать было это нельзя, потому что они сами, измученные, съели бы детскую еду, не оставив ничего ребятишкам. Священники предупреждали мужиков, чтобы те не посылали детей к графу Толстому, который, как доказывали в соответствии с книгой «Откровения» ученые богословы, является самим антихристом. Духовенство играло важную роль в нападках на графа Толстого, понося его с амвона и, чтобы разогреть страсти, распространяя абсурдные измышления о нем. Говорили, будто он платит каждому мужику по восьми рублей и ставит им клейма на лоб и на руки, с тем чтобы предать их силам тьмы. Прошлым воскресеньем в специальной проповеди, произнесенной в переполненном народом зале ожидания второго класса на станции Клекотки, епископ в самых суровых выражениях заклеймил графа Толстого как антихриста, который соблазняет людей такой мирской тщетой, как еда, одежда и дрова. Он предостерегал слушателей от общения с таким человеком и говорил, будто православная церковь достаточно сильна, чтобы «изничтожить» антихриста и его работу. Неудивительно, что бедные мужики перепугались и не знали, что им делать. Я, правда, слышал, как один мужик решил вопрос следующим весьма логичным образам: «Если Господь, - сказал он, - похож на своих слуг – попов и чиновников, которые притесняют и мучают нас, и если антихрист – это такой человек, как Толстой, который бесплатно кормит нас и наших детей, тогда я лучше буду принадлежать антихристу и пошлю своих голодающих детей в его столовую». Мужики тысячами отсылали своих маленьких детей в детские дома.

После нашего позднего обеда граф, как обычно, занялся бедняками, которые толпились в его главном центре. Отправившись пешком в одну из столовых по соседству, я случайно встретил на дороге вооруженного жандарма, поставленного там для того, чтобы следить, куда ездит граф и его помощники. Помимо этого «видимого» представителя сильных мира сего, царствующих в С.-Петрбурге, существовало множество «невидимых», переодетых, которые кишели вокруг Бегичевки. Иногда они приходили к графу в одежде простого мужика, прося о помощи и жалуясь на властей, иногда появлялись под видом друзей страждущих мужиков, предлагая свои услуги графу, чей острый глаз, однако, быстро распознавал их. Тогда граф вежливо говорил им, что они ему не нужны.

… В середине марта я уехал из главного центра Толстого на восток самарской губернии в сопровождении второго сына графа Льва Львовича Толстого, и молодого дворянина по фамилии П. Бирюков, одного из самых преданных последователей графа и неутомимого труженика.


Думаю, такие воспоминания дают возможность современным читателям уловить многое помимо прямо описанного, сам дух времени. Позволяют им самим сделать вывод о той России, которая в 1917 году была втянута в исторический водоворот событий. И развеивают множество мифов.

Пора. Юбилей на пороге.

Текст (со значительными сокращениями) приведен по публикации из толстовского выпуска альманаха «Прометей», подготовленного при участии Института мировой литературы АН СССР имени М. Горького и Государственного ордена Трудового Красного Знамени музея Л.Н. Толстого. Альманах вышел в серии «Жизнь замечательных людей» к 150-летию со дня рождения писателя.

Прометей: Историко-библиографический альманах серии «Жизнь замечательных людей»/ Сост. Ю. Селезнев. – Т.12. – М.: Мол. Гвардия, 1980. – 431 с., ил.

Источник: http://alexandra-anta.livejour...

Они реально не знают, что делать
  • pretty
  • Вчера 08:30
  • В топе

АНАТОЛИЙ  УРСИДАДа, не знают. Не знают ни в Вашингтоне, ни в Лондоне, ни в Брюсселе, ни в прочих парижах с берлинами. Не знают и в Киеве, что, впрочем, неудивительно.Заявление Зеленского о том, ч...

Угадайте, кто в первых рядах мародёров во Флориде?

Итак, как я недавно писал, власти США заранее готовили своих граждан к тому, что во время урагана будет нашествие мародёров.  Обязательно будет. Ну, не бывает там без этого. Улыбчив...

Метафизика войны-3. Пояснительная бригада

На ютубе есть лекции профессора Жаринова «Метафизика войны». Только Жаринов профессор филологии, а не философии, поэтому не понимает смысла самого термина «метафизика». Поэ...